В соседней комнате слышалась утренняя возня Джейни, она что-то распевала… И я уже знал, что когда мы увидимся, лицо ее будет сиять изнутри и снаружи. Я встаю. Из крана льется настоящая горячая вода, зубная паста щиплет язык. Одежда как раз по мне. Я спускаюсь. Все уже собрались, и я рад их видеть, а они меня, и только мы рассаживаемся вокруг стола, спускается мисс Кью, и все радостно приветствуют ее. Так и продолжается утро. Потом начинается школа, здесь же, в большой гостиной. Близнецы, высунув языки, вырисовывают буквы, вместо того чтобы писать их. И Джейни, когда наступает для этого час, рисует картину, настоящую: корову под деревом, а рядом желтый забор, уходящий неведомо куда. Я плутаю меж двух частей квадратного уравнения, мисс Кью наклоняется, чтобы помочь, и я чувствую запах духов, которыми пахнет ее одежда, поднимаю голову, чтобы принюхаться, а вдалеке на кухне стучат кастрюли.

А потом точно такой же день, а позже — со смехом во двор. Близнецы ловят друг друга и удирают при этом на двух ногах. Джейни дорисовывает листья, чтобы мисс Кью сказала, что все именно так, как должно быть. Малыш удостоился большого манежа, но и там не думает ползать, просто следит за всеми, пускает пузыри, время от времени его набивают пищей и чистят, так что он сверкает, как чайник.

Ну а потом вечер, ужин, а после мисс Кью читает нам на разные голоса, как того требует повествование… только иногда начинает читать быстрее, если что-то смутит ее…

Теперь ты понимаешь, что мне оставалось только убить ее. Вот и все.

— Но почему же — ты так и не объяснил этого, — проговорил Стерн.

— Ты что — дурак? — спросил я.

Стерн промолчал. Я повернулся на живот и поглядел на него, подпирая подбородок руками. Трудно было понять, что он чувствует, но мне показалось, что он озадачен.

И я вдруг понял, что слишком многого от него хочу. Тогда я медленно произнес:

— Все мы просыпались в одно и то же время. И все время выполняли чужие желания. Целыми днями мы жили не так, как хотели, думали чужие мысли, говорили чужими словами. Джейни рисовала чужие картинки. А Малыш молчал. И мы были счастливы. Ну, понял теперь?

— Нет еще.

— О, Боже! — я подумал немного. — Мы не слидинялись.

— Слидинялись? Ах, да. Но после смерти Дина этого ведь не было.

— Но из-за другого. Словно в машине кончился бензин, но сама машина была цела. Просто ждала. А когда нами занялась мисс Кью, машину разобрали на части. Понял?

Теперь уже ему пришлось задуматься. Наконец он сказал:

— Иногда рассудок заставляет нас делать разные забавные вещи. Причем некоторые полностью безумны, смешны, ложны. Но краеугольный камень всей нашей работы таков: все, что делает человек, подчиняется строгой и непреклонной логике. Зачерпни поглубже — и найдешь в нашей науке причины и следствия, как и во всякой другой. Заметь, я говорю «логике» — не «истине», не «справедливости», не «правоте».

И когда разум бывает обращен внутрь себя, человек ощущает смятение. Я вижу, что ты имеешь в виду: для того, чтобы сохранить или возобновить ту особую связь, что объединяла вас, тебе необходимо было устранить мисс Кью. Но логики не улавливаю. Не понимаю, почему осуществление этого «слидинения» стоило гибели обретенного вами покоя, раз ты сам признаешь, что вел приятную жизнь.

С отчаянием в голосе я проговорил:

— Может, и не стоило.

Стерн наклонился вперед и указал на меня трубкой.

— Нет, стоило, раз ты это сделал. Потом, конечно, дело приобрело другой оборот. Но в тот миг тобою руководило именно это побуждение: устранить мисс Кью, чтобы возобновить вашу особую близость. Но вот причин этого импульса я не понимаю, да и ты запутался.

— А мы можем докопаться?

— Это как раз и есть та самая «неприятная вещь», но если ты хочешь…

Я лег.

— Готов.

— Хорошо. Теперь скажи мне. Что же произошло перед тем, как ты убил ее?

Я начал восстанавливать в памяти тот день, пытаясь припомнить вкус пищи, звук голосов. Одно и то же ощущение уходило и приходило вновь — крахмальная жесткость простыни. Я постарался прогнать его — ведь так было с утра, но оно вернулось, и я понял, что помню уже вечер.

Я сказал:

— Я ведь говорил тебе — мы занимались чужим делом вместо своего собственного, а Малыш молчал, и все были счастливы, поэтому я и убил мисс Кью. Я долго добирался до этой мысли, долго думал, прежде чем приступить к делу. Помнится, я тогда лежал в постели и думал — целых четыре часа. А потом встал. Было темно и тихо. Я вышел в коридор, вошел в комнату мисс Кью и убил ее.

— Как?

— В том-то и дело! — заорал я изо всех сил. А потом успокоился. — Там было ужасно темно… до сих пор не знаю, как я это сделал. И не хочу знать. Она ведь любила нас. Я уверен. Но мне пришлось убить ее.

— Хорошо, хорошо, — отозвался Стерн. — И нечего теперь поднимать такой шум. Ты ведь…

— Что?

— Ты ведь довольно силен для своего возраста, Джерри.

— Да, этого хватает.

— Скажи мне, а что ты делал после убийства… пока не пришел ко мне?

— Не так уж много, — все случилось только вчера. Я взял ее чековую книжку. И, словно в столбняке, вернулся к себе в комнату. Потом оделся, но не стал обуваться. Ботинки я держал в руках. А потом бродил, пытаясь все обдумать, и направился в банк к открытию. Снял одиннадцать сотен. Решил посоветоваться с психиатром и целый день выбирал, к кому обратиться. Вот и все.

— А деньги по чеку получил без трудностей?

— Я всегда могу заставить человека сделать именно то, что мне нужно.

Он что-то удивленно буркнул.

— Я знаю, о чем ты подумал. Но мисс Кью я заставить не сумел.

— Так, — согласился он.

— Ну а банкир… я только велел ему… — Я поглядел на него и вдруг понял, зачем он все время возился с трубкой, — чтобы опущенные веки скрыли его глаза.

— Ты убил ее, — проговорил он, — и погубил нечто важное для себя. Дорогое, но все-таки менее ценное, чем то, что ты испытывал в компании этих детей. Но до конца ты еще не выстроил свою систему ценностей. — Он поднял глаза: — Правильно я тебя понял?

— Более или менее.

— Знаешь ли ты истинную причину, по которой люди убивают? — Я молчал, поэтому он сам и ответил: — Чтобы выжить. Чтобы спасти себя или нечто, отождествляемое с собой. Но в твоем случае закон не срабатывает — с точки зрения выживания, мисс Кью была для тебя и всей группы куда ценнее, чем то, другое.

— Значит, у меня просто не было причин убивать ее?

— Были, раз ты убил. Просто мы еще не добрались до них. То есть причину мы знаем, только непонятно, почему она оказалась настолько важной, решающей. Ответ таится в тебе. Где же? — он встал и начал расхаживать по комнате.

— Имеем вполне последовательное жизнеописание. Фантазии в нем, конечно, перемешаны с фактами, о некоторых областях нет подробной информации, но конец и начало уже видны. Без излишней самоуверенности могу сказать — скорее всего ответ может оказаться на мостике, который ты недавно не захотел переходить. Не забыл?

Я вспомнил и возразил:

— Разве нельзя попробовать что-нибудь еще?

Он невозмутимо заметил:

— Вот ты сам и признался.

— Не стоит придавать такое значение пустякам, — отвечал я. Этот тип время от времени начинал раздражать меня. — Я чувствую смущение. Не знаю, почему.

— Там что-то скрыто, и ты боишься, что все выйдет наружу. Но скорее всего, оно-то нам и нужно.

— Ну да, — пробормотал я. И разом прекратил сопротивление. — Давай дальше. — И лег.

Он долго молчал, чтобы я хорошенько разглядел потолок, а потом сказал:

— Ты в библиотеке. Ты только что встретился с мисс Кью. Она расспрашивает тебя, а ты рассказываешь о детях.

Я лежал тихо. Ничего не происходило. Потом я услышал, как он встал, подошел к столу. Покопался в нем, раздался щелчок, а за ним последовал шелест. И вдруг я услышал собственный голос:

— Есть еще Джейни, ей одиннадцать, как и мне. Бини и Бони по восемь, они близнецы. Еще