Кому непонятна эта простая истина, кто считает (как учили наших дедов их викторианские гувернантки), что мы умеем любить других, а не себя в этих других, тому лучше не брать в руки грустную историю, которую подарил нам Марсель Коска. Его Робинзон выдумал себе девушку, которую не хотел до конца отдать реальности, поскольку она была им, поскольку от реальности, никогда не оставляющей нас, иного, чем смерть, пробуждения нет.

Коктейль литературных жанров, столь любимый Станиславом Лемом, — и вымышленное произведение, и рецензия на него, и самопародия — на самом деле отнюдь не авторское изобретение.

Это жанр мистификаций, имеющий в литературе некий криминальный оттенок, но, несмотря на это, весьма почитаемый как известными писателями, так и бескорыстными графоманами.

Об этом жанре и, в частности, о расследовании крупнейшей литературной мистификации рассказывает писатель Роман Белоусов.

У кого не дрогнет сердце при сообщении, что найдена неизвестная трагедия Шекспира, обнаружена утраченная комедия Мольера, а то и нечто совсем древнее, скажем, сочинение греческого историка Плутарха или римского поэта Катулла? История литературы знает немало подобных сенсаций. Увы, немногие из них оказывались подлинными. Выяснялось, что шекспирская трагедия — плод воображения лондонского клерка, мольеровская комедия изготовлена парижским стихоплетом, а труды древнегреческих авторов принадлежат чуть ли не нашим современникам. Иначе говоря, найденные шедевры на самом деле являлись чистой мистификацией.

Только за пятьсот с лишним лет, что существует книгопечатание, было создано огромное количество литературных подделок, возникла так называемая замаскированная литература. Авторы ее по тем или иным причинам скрывали свое имя, надевали маску и выступали под чужой фамилией или выдавали свое сочинение за написанное великим писателем. Впрочем, нередки были случаи, когда и сами корифеи прибегали к литературной мистификации. Ей отдали дань Д.Дефо и Д.Свифт, Т.Чаттертон и Ш.Мотескье, Ш.Нодье и П.Мериме, О.Бальзак и А.Пушкин, А.К. Толстой и П.Луис и многие другие.

Но большей частью авторами мистификаций становились неизвестные в литературном мире личности.

В чем же, собственно, состоит феномен литературной мистификации? Каковы цели и причины такого обмана? Почему мистификаторы, люди, нередко одаренные, яркие, самобытные, стремились к литературному маскараду?

Если представить все мистификации собранными в одной библиотеке, то их легко разделить на группы. Здесь будут мнимые находки, псевдопереводы, поддельные мемуары и письма, вымышленные путешествия, подделки фольклора. Что двигало авторами этих сочинений? Забава и розыгрыш, тщеславие и корысть. А иногда и неуверенность в собственных силах. Часто маску надевали просто ради игры — условия любого творчества. Однако у мистификатора все это приобретало гротескные размеры. Творить он мог лишь в чужом одеянии, перевоплотившись в иной образ, с иной психологией, которую старался постичь. В этом и заключалась творческая задача. Увлекала сама игра, изобретательная, изощренная, остроумная, нередко и опасная.

Триста лет полагали, что любовные послания португальской монахини Марианы Алькафорадо французскому офицеру, известные в литературе как «Португальские письма» — подлинные. Лишь в наши дни ученые доказали, что их автор — второразрядный французский литератор Гийераг, живший в XVII веке. Если говорить о мистификациях-мемуарах, стоит упомянуть воспоминания парижского палача Сансона (выходец из «династии» палачей, он вошел в историю тем, что казнил Людовика XVI), записки королевского мушкетера д'Артаньяна (ими воспользовался А.Дюма), разбойников Ваньки Каина и Картуша, мага и чародея графа Калиостро, возлюбленной адмирала Нельсона леди Гамильтон, министра наполеоновской полиции Фуше, фрейлины последней русской императрицы Анны Вырубовой…

А повесть Анатоля Франса «Мебель розового дерева»? Она оказалась плодом фантазии венгерского переводчика Дюлы Харасти. Литературовед Аладар Комлош, чуть ли не всю жизнь посвятивший разгадке этой тайны, низверг ее с пьедестала.

Самая, пожалуй, знаменитая мистификация «серебряного века» русской поэзии — Черубина де Габриак. Под этим именем в журнале «Аполлон» выступала Елизавета Ивановна Васильева; тонкие знатоки и ценители того времени не могли распознать мистификацию, пока сама поэтесса не призналась в обмане.

Еще один важный вопрос: считать ли подделку литературным произведением? В спорах об этом было сломано немало копий, написано множество исследований и книг. Если же говорить коротко, то ответ таков: как в большой литературе существует табель о рангах, так и среди мистификаций есть иерархия. Безусловно, здесь немало откровенной халтуры, того, что обычно называют «развесистой клюквой». Но лучшие из подделок, несомненно, являются фактом литературы. По словам академика Д.С.Лихачева, они заслуживают того, чтобы называться памятниками, «но только сделанными с особыми целями».

Например, подделки народного творчества. В историческом списке мистификаций они занимают одно из почетных мест. Это и «Песни куруцев», сочиненные Калманом Тали, но выданные им за народные песни венгерских повстанцев; и песни провансальских трубадуров, опубликованные Фабром д'Оливе как подлинные; и рукописные памятники древнерусской письменности, изготовленные А.Сулакадзевым, страстным почитателем старины и коллекционером, но и злостным фальсификатором; и знаменитая подделка Проспера Мериме «Гузла» — сборник иллирийского народного творчества, якобы собранного на Балканах.

Но, пожалуй, самую громкую славу из подделок фольклора завоевали «Поэмы Оссиана», сочиненные будто бы легендарным кельтским бардом, жившим, по преданию, в III веке. Из предисловия читатель узнавал, что стихи собрал и перевел с гэльского языка Джеймс Макферсон. В 1760 году он издал томик «Отрывки старинных стихотворений, собранные в горной Шотландии и переведенные с гэльского или эрского языка». Вслед за этой первой мистификацией, где имя скромного учителя Макферсона не упоминалось даже как имя переводчика, в 1761 году вышла поэма «Фингал», а спустя еще два года «Темора». Эта талантливая стилизация оказала огромное влияние на всю европейскую литературу, и открытие истины сопровождалось громким скандалом — как со стороны критики, так и публики.

Известны и мистификации, преследовавшие, можно сказать, цели политические, патриотические. Одной из таких подделок, получивших широкую известность, стала чешская «Краледворская рукопись», сыгравшая заметную роль в становлении национального самосознания, в борьбе с иноземным, немецким, влиянием.

Мне довелось заглянуть в лабораторию тех, кто создал этот шедевр, этот псевдопамятник, и встретиться с теми, кто поставил точку в его загадочной истории.

А началась она в сентябре 1817 года. В костеле чешского городка Двур Кралове-на-Лабе молодой филолог Вацлав Ганка обнаружил листки пергамента с древним текстом. Как вскоре установили, на них были записаны прекрасные поэтические произведения XIII–XIV веков, воспевающие героическое прошлое чешского народа.

Эти эпические небольшие поэмы и лирические песни в древности якобы исполнялись под аккомпанемент народного инструмента «варито». Читатели увидели в них не только памятник языка и поэзии, но и источник знания об обычаях, быте древних чехов — одним словом, чуть ли не ключ ко всей их истории. Особо выделяли пять героических песен, в которых воспевались исторические события: изгнание поляков из Праги, поход саксов на Чехию в 1203 году, вторжение татар в Моравию, подвиг чешских героев Забоя и Славоя, обративших в бегство войска чужеземного короля. В песнях рассказывалось о том, как богатырь Людек сражался с недругами, а другой отважный воин, Ярослав, разбил при Оломоуце татарскую рать летом 1241 года; как пражский князь Неклан и его воевода Честмир победили гордого Власлава и освободили из плена красавицу княжну…