«Какая опять напасть?» Максим глянул на приборы. Уровень горючего на ноле! А может, датчик врет? Спустился с горы задом, развернул газик поперек дороги. Стрелка ушла от ноля чуть в сторону. Двигатель снова завелся. Еще рывок в гору. Нет, не хватает разгона!..

— Барахлит мотор?

— Да нет. Горючее вы, что ли, не залили?.. На ровном месте еще немного засасывается, а в гору повернешь — последнее в заднюю часть бачка сливается…

— Шофер, разгильдяй, подвел! А я не глянул на указатель, — вознегодовал предрик.

— Придется ведерко принести. — Максим вылез на дорогу. Смачно меся грязь, отправился к своему грузовику.

Пока он шлангом нацеживал бензин в ведро, пока неспешно, чтобы не упасть, шел обратно, между председательницей и предриком разгорелся, видно, не шутейный спор. Они даже из машины вылезли, так как тесно, наверное, показалось им сражаться в ней.

— Ясно одно: вы слишком зарвались, — жестко говорил предрик. — До того зарвались, что в самый напряженный момент уборки самовольно бросили людей в лес за шишками.

— Во-первых, никакого напряжения тогда не было. Наоборот, люди томились от безделья, — возбужденно доказывала председательница. — А во-вторых, у меня вообще нет моды бросать людей куда бы то ни было. Люди не булыжники. Их достаточно попросить по-человечески — и все сделают, что нужно.

— Разводить псевдодемократию! Недаром и попойку устроили — хотели подладиться под массу…

— Какую попойку? — вспыхнула Александра Павловна.

— Все ту же, лесную! От народа ничего не скроешь! Нам поступила жалоба от группы ваших колхозников. Справедливая жалоба!..

— Не было никакой попойки! А жаловался, наверно, Ивашков и его друзья?..

— Да, Ивашков. Но это не имеет значения. Важны факты. За шишками ездили? Ездили! Пили? Пили!.. А с какой, интересно, радости?

— С большой! Орехи впервые достались честным труженикам, а не калинникам, — вдруг как бы подобрев, с нотками явного удовольствия в голосе сказала Александра Павловна.

— При чем тут калинники? — сурово спросил предрик.

— Ох!.. Я не раз уже толковала вам о них в райисполкоме! Теперь убеждаюсь — вы даже не слушали…

— А вы придумали меру пресечения — сами в лес за дарами божьими кинулись? Как вас теперь от тех калинников отличать?

— Но вы подумайте, неужели это правильно, когда природные богатства достаются не труженикам, а всяким приспособленцам, любителям легкой жизни? — горестно сказала Александра Павловна. — Я убеждена: и дисциплина в колхозе только укрепится, и дела пойдут лучше, если мы к людям будем поотзывчивее.

— Ну-ну, такую демагогию разводить не советую.

— А что вы советуете? — у председательницы сощурились глаза, лицо напряглось.

— Советую не забывать, что вы головой отвечаете за уборку.

— Ох, до чего же трудно с вами разговаривать! — еще тяжелее вздохнула председательница.

Максим, заливая бензин в бак «газика», слушал весь этот спор внимательно. Еще бы! Ведь все это касалось в какой-то мере и Лани, и матери, да и его самого. Уж он-то знал, что не о пустяках говорила Александра Павловна. Ему обидно было, что предрик не желает выслушать по-настоящему, вникнуть в суть дела.

У предрика сильно косил одни глаз. Когда он смотрел прямо перед собой в одну точку, недостаток этот был не очень заметен. Но стоило ему глянуть чуть в сторону, или просто забыться — зрачок скатывался к виску, глаз сверкал синеватым белком. Поэтому, разговаривая с кем-либо, предрик всегда в упор смотрел на собеседника, не позволяя себе даже на мгновение отвести взгляд от его лица. И это сильно действовало на психику, подавляло, обезоруживало человека, который намеревался отстоять что-то свое. И уж совсем не много находилось людей, способных добиться, чтобы он в чем-нибудь уступил, признал себя неправым.

Сильной натурой, волевым хозяином района считался предрик. Максиму еще не случалось сталкиваться с ним. И теперь, в споре предрика с Александрой Павловной, он заметил только одно — непроницаемое его равнодушие. И оттого, что предрик смотрел все время в одну точку, он казался пустоглазым.

Непонятно было, зачем председательница старается что-то доказать ему. Неужели она верит, что такое пустоглазое равнодушие можно сразить? Если так, можно позавидовать силе ее характера.

— Сейчас лучше, наверное, прекратить наш диспут, — сказала председательница, как бы подтверждая догадку Максима, что заключительный бой еще впереди. — Но на бюро этот вопрос надо непременно поставить.

— Поставим, заслушаем и примем меры, чтобы никому неповадно было устраивать во время уборки прогулки по лесам.

Предрик втиснулся в машину. Сказал неожиданно мягко, но далеко не примирительно:

— Смелая вы женщина. Но и смелому не следует забывать об осторожности.

— Может быть, — в тон ему отозвалась Александра Павловна. — Но все-таки лучше без таких вот предупреждений, а с душой да с раздумьем вникли бы в это самое производство. Помогли бы всесторонне его организовать. Чтобы и уборка шла подобру, и в животноводстве все ладилось, и то, что природа даром человеку дает, не пропало. Хуже того — в руки всяких комбинаторов не попало.

— Опять за то же?

— У кого что болит, тот о том и говорит!

— Заболит еще не так! — сурово сказал предрик. — Бюро разберется.

— Может быть, я делаю не совсем то, что надо. Может быть, сбор орехов должна организовывать потребительская кооперация, а? Но тогда пусть болит ваша душа об этом.

— А я недавно в «Комсомолке» читал: в Белоруссии и Чувашии колхозы начинают создавать специальные бригады, которые занимаются заготовкой грибов, ягод и всяких других природных даров, — вмешался Максим.

Предрик глянул на него уничтожающе. Но ничего не возразил, не желая, видимо, унижаться до спора с шофером. Бросил Александре Павловне:

— Сказал: разберемся. Поехали.

— Поезжайте один. Мне еще в бригаду нужно.

— Подброшу.

— Пешком дойду. Тут прямиком всего километра два. Максима вот возьмите, поможет при случае. А я что — подтолкнуть только могу, когда снова засядете…

— Ну язычок! — натянуто улыбнулся предрик, освобождая место за баранкой. — Рули, — сказал он Максиму. — Я и впрямь не мастер в этом деле.

Максим остановил «газик» на околице деревни, намереваясь выйти из него, и увидел: к машине враскачку, неуклюже бежит Репкин. Шапка у него сползла на затылок, одно ухо опущено, а другое торчит кверху и трясется, словно у собачонки. Куртка застегнута только на верхнюю пуговицу, полы треплются по ветру. Вообще весь вид у Репкина взъерошенный.

«Неладное что-то», — оборвалось у Максима в груди. А неладное могло приключиться только одно: подтвердилась Алкина гибель…

Максим опустил глаза, ждал, как неминуемой кары: вот сейчас, сию минуту Репкин накинется на него коршуном, вцепится когтистыми пальцами в горло. Убежать бы, пока не поздно. Да стыдно показывать себя зайцем. И Максим, стиснув зубы, остался на месте.

— Ух, не гожусь, видно, в бегуны! — прерывисто дыша, сказал Репкин. — Чуть не задохнулся, будь оно неладное.

Что такое? Почему Алкин отец не кидается на него? Такой взъерошенный бежал! Максим исподлобья глянул на Репкина. Вид и правда у него возбужденный, но совсем не злой. А глаза даже веселые. Значит, не горе, а радость гнала Репкина. Неужели?

— Не смотри, Максимушка, бирюком. Нашлась наша Аллочка, нашлась, баламутка! В городе, понимаешь, живет-поживает. На курсы, пишет, поступает, которые в институт готовят. Домой, объясняет, не завернула — машина попутная попалась. А чемодан с вещичками у нее еще в тот раз был увезен.

Нашлась!.. Свалился один из камней, которые непосильным грузом давили на плечи Максима. Но главная тяжесть — больная совесть — осталась. И вместе с облегчением почувствовал Максим нестерпимую горечь в душе.

Репкин обошел Максима, заглянул в машину и обратился к предрику:

— Михаил Евграфович, вы в райцентр? Захватите меня попутно. Срочная надобность. В райцентр мне до зарезу надо. Старуха там у меня с горя у сестры притулилась, известить бы… Все ладно теперь, нашлась дочка-то.