Но до элеватора бежать ему не пришлось. Магазин стоял на не застроенной еще площади, поросшей бурьяном. Заросли этого бурьяна рассекала колдобистая дорога с вечно не просыхающими ямами-лужами, выбитыми колесами грузовиков. Люди по этой дороге не ходили, они протоптали среди гигантских лопухов и дикой конопли свои тропки, похожие на аллеи.

По одной из этих тропок и спешил Тихон. И уж на что высок он был ростом, а все равно обожженные морозом, почерневшие будылья чертополоха поднимались выше его. Поэтому он не заметил, как наперерез ему по другой тропке шла Ланя, с разгону наскочил на нее, чуть не сбил с ног.

— Ты что это прешься, как медведь через чащобу? На маленького наскочил бы, так затоптал запросто! — сказала девушка, раздвигая бурьян, в который она попала, шарахнувшись от парня.

Но не раздражение, не упрек послышались Тихону в ее голосе, а что-то грустное, беззащитное. Так говорят больные перед операцией, течение которой от них не зависит и когда сам хирург не вправе дать никакой гарантии.

— В такой чащобе только медведям и водиться, — пошутил парень. — А маленького я как затопчу, если сам Маленький?

Ланя даже не улыбнулась в ответ на это неуклюжее балагурство. Она вышла из бурьяна на тропку, стала счищать прицепившиеся к одежде репьи.

— Дай помогу, — сказал парень. И, не дожидаясь согласия, тоже стал снимать репьи с ее пальто.

Это новое пальто он видел на Лане впервые. Наверное, она купила его недавно. И выглядела Ланя в нем как-то непривычно. Будто она и в то же время не она стояла перед ним.

Только нет, не из-за пальто эта перемена. Вся она словно другая. В каждом ее движении, даже в том, как пальцы снимали репьи, чувствовалось что-то нервное. Особенно заметная перемена произошла в лице. Еще недавно, на сенокосе, когда Тихон видел Ланю в последний раз, она выглядела завидно счастливо, вся светилась. А теперь как бы погасла. И лицо пасмурное, и глаза… Впрочем, какие у Лани глаза, Тихон мог лишь догадываться. Хотя ему и хотелось заглянуть в них, но слишком высок он был ростом, и чтобы заглянуть, надо было или самому присесть или запрокинуть у девушки голову. В другое время Тихон, возможно, позволил бы себе и такое, но только не теперь. Сейчас он, как никогда, робел перед Ланей. Даже не робел, а боялся как-нибудь неосторожно задеть, огорчить ее. Лане и без того горько.

Тихон, как и все в Дымелке, слышал, что у Максима с Алкой заварилась каша. Не в его натуре было придавать значения этим слухам и самому строить разные домыслы. Но на этот раз и он склонялся к мысли, что недаром Алка исчезла, как в воду канула. И Максим последнее время тоже не зря не показывался в деревне.

Однако до встречи с Ланей все эти соображения мало беспокоили Тихона. Он рассудил логично: раз в отношениях между ним и Ланей поставлена точка, переживать ему нечего. Ну, что-то произошло у Максима с Алкой. Ну, назрел поэтому конфликт у Максима с Ланей. А ему, Тихону, какое дело? У него есть теперь Дина. Правда, еще неизвестно, любит ли она его. Но ничего, уж от нее-то он не откажется. И не допустит, чтобы кто-то встал поперек, как Максим на дорожке к Лане.

И Тихон стал еще настойчивее добиваться Дининого внимания. В своих же чувствах он ничуть не сомневался…

До этой вот нежданной встречи с Ланей.

— Ты как здесь оказалась? — спросил он, когда все репьи с ее одежды были собраны и требовалось либо молча разойтись, либо затеять какой-то разговор.

— Тебя искала.

— Меня?

— Да, тебя. Что так удивился? Я из больницы шла, механика встретила, и он сказал, что ты в магазине сельхозтехники.

— Из больницы? — с неподдельным беспокойством спросил Тихон. — Поэтому, значит, ты такая… А я ничего не знал.

— Какая такая? — в свою очередь обеспокоилась Ланя.

— Ну, вид такой больной.

Девушка пожала плечами.

— В больнице я была вовсе не по болезни. Завхоз у них шлангами лишними запасся, так ходила посмотреть, не годятся ли для доильной установки. Оказались не такие.

— Ну, и хорошо.

— Чего же хорошего, если не такие?

— Я не о шлангах. Хорошо, что не болеешь, — смутился Тихон.

Ланя опять пожала плечами: странный, мол, ты. «Совсем непонятно, почему тебя так беспокоит мое здоровье», — прочитал парень по ее лицу. Вслух она сказала:

— Ты мне понадобился вот зачем. В хозмаге гвозди есть. Мне посоветовали взять ящик в запас. Гвозди не всегда в продаже бывают. А крыша у нас худая, в дождь протекает. Зиму еще перезимуем, по весне же все равно перекрывать. Я и решила тебя попросить…

— Правильно решила! — обрадованно подхватил Тихон. — Крышу я перекрою. Это для меня пустяковина. И до весны тянуть нечего — нынче сделаю.

— Да я… — изумленно подняла на него глаза Ланя. — Я не об этом хотела попросить. А чтобы ящик с гвоздями до машины донес. Он небольшой, но тяжелый страшно.

— Ящик ящиком, а крыша крышей! — стоял на своем Тихон. — Только уборка кончится, так и перекрою.

— Но у нас еще и тесу нового нет, нечем пока перекрывать, — сказала Ланя. — Да и ты после уборки в институт должен ехать.

— Я еще посмотрю, поеду или нет! — отрезал Тихон.

Ланя нахмурилась. Она почувствовала, что продолжать разговор в таком духе опасно. Тихон, видимо, снова мог взяться за старое. И без того тяжело, а если он станет опять преследовать? Этого ей еще не хватало!

Тихон тоже понял, что малость зарапортовался. Встреча с Ланей, то, что искала его и попросила донести ящик с гвоздями, даже ее печальный вид ровным счетом ни о чем не говорили. Значение имело лишь то, как дальше сложатся отношения Лани с Максимом.

Сознавать, что ты бессилен, что все зависит не от тебя, а от того, какой проступок совершил твой соперник и будет ли он прощен, — сознавать это было не очень приятно. И как только Ланя нахмурилась, Тихон помрачнел.

— Поступить в институт и не поехать — это уже глупо, — сказала Ланя.

— А меня, между прочим, никогда больно умным не считали. Не то что других… — мрачно заметил Тихон. — Но зато и слабым никто не называл. Положиться на меня можно твердо.

Ланя прикусила дрогнувшую губу, торопливо повернулась, быстро пошла по тропке. Тихон, ругая себя за то, что все-таки обидел девушку, отправился следом. О Дине он даже не вспомнил.

Недаром Александра Павловна опасалась, что из-за кедрового похода будут неприятности. Ивашков немедленно использовал возможность нанести новый удар.

— Фельдшерицу мы из секретарей вышибли, теперь и председательницу из кресла вышибем! — заявился он на радостях к Аришке.

— Но фельдшерицу, сказывают, в партию вернули.

— Пусть! Партбилет обратно отдали, а секретаршей больше ей не бывать. Все равно наша взяла. А теперь и вовсе такое оружие в руки попало! За срыв уборки, за попойку в кедрачах не только из партии исключат и с председателей скинут. Могут загнать туда, откуда дома родного не углядишь, а Колыму видать. Запросто! — Ивашков щелкнул пальцами так, что получилось похоже на щелчок дверного замка.

Аришка с беспокойством поглядела на его руки.

— А может, не надо шум поднимать? Жалко все-таки председательницу, ежели такое стрясется.

— Жалко?! А они нас жалеют?

— Оно конечно…

— Тогда приходи вечерком, настрочим куда надо.

— Строчил бы сам…

— Ясно, сам буду. Теперь мое слово будет весомее. Мед-то Куренков не забрал. Стало быть, я ныне лучший пасечник. А передовикам производства особая вера! — баском хохотнул Ивашков. — Но к коллективам у нас привыкли больше прислушиваться. Вот ты за члена такого коллектива и сойдешь. И еще найдем…

— Боюсь я. Тогда с женой-то зоотехника чуток за клевету не притянули. А теперь, скажут, опять неймется. Откуда я знаю, был ли срыв уборки, пили они там в лесу или нет.

Ивашков глянул на Аришку презрительно. Потом положил руку ей на плечо, больно сжал его.

— Ты другого бойся! Если вот я просигналю, что по твоей милости жена-то зоотехника богу душу отдала, тогда уж тебе точно…