— А если из-за Тобика все вышло? — неуверенно сказала Ланя.

— Кто это такой — Тобик? — насторожился зоотехник.

— Щенок-то наш. Я же говорила, как он с вёхом скакал. Может, он и притащил его откуда-нибудь?

— Откуда он мог притащить? Разве ваш щенок по сограм рыскает и, вроде свиньи, клубни выкапывает?

Шура захохотала.

— Я не то хотела сказать, — вспыхнула Ланя. — Может, он где в деревне, у соседей вех отыскал.

— Едва ли кто будет хранить такую драгоценность, — усмехнулся Иван Семенович.

— Я теперь в оба буду глядеть! — пообещала Ланя.

Но держаться начеку было уже поздно. Конец этой истории с вёхом оказался страшным.

Потолковав еще с Ланей и Шурой о надоях, подкормке и о подготовке к недалекому уже переводу коров на стойловое содержание, зоотехник уехал. Вех он забрал с собой. Собирался показать председательнице, посоветоваться с ней, как оградить Ланю от таких «подарков».

Пастух угнал стадо обратно на луга. А Ланя с Шурой, отправив молоко на маслозавод, пошли помогать убирать свеклу.

Культура эта была для колхоза новой, сеяли ее пока немного и специальных машин для уборки не имели. Выпахивали клубни обыкновенным тракторным плугом, а собирали и обрезали вручную. Заняты этим делом были многодетные и пожилые колхозницы: работать в поле постоянно им было трудно, они являлись как бы резервной силой, которая привлекалась лишь в горячую пору. Хотя свекла предназначалась не коровам, а свиньям, доярки тоже ежедневно трудились на уборке в свободные часы.

Только в этот день Лане и Шуре лучше бы не ходить на свеклу. Хотя поле лежало недалеко от лагеря, доильную установку, будочку-дежурку и дощатый сарайчик, где находились телята, — все было видно хорошо и девушки не забывали присматривать за лагерем, они все-таки не увидели, да и не могли заметить, что там творится неладное. Хромая корова, оставшаяся в загоне, начала странно толстеть. Она то и дело жалостливо мычала, беспокойно хлестала себя по пухлым бокам хвостом, увешанным репьями, как бусами, и, переходя с места на место, припадала уже не только на больную ногу, а спотыкалась на все четыре. Ничего этого не заметили доярки. Да и не следили они за коровой, опасались лишь, не появился бы возле установки кто-то посторонний.

Когда Ланя и Шура вернулись перед вечерней дойкой со свекловичного поля, корову уже раздуло донельзя. Тяжело дыша, она лежала у городьбы. Но девушки и теперь не в первую минуту обратили на нее внимание. Ланя занялась смазкой двигателя, а Шура стала растапливать печь, чтобы до прихода стада согреть воду. На растопку Шура обдирала кору с березовых жердей изгороди. И тут лишь увидела корову.

— Ой, Пеструха-то! — закричала она истошно.

Ланя с перепугу выронила масленку, не помня себя кинулась к подруге.

— Ой, посмотри: живот как барабан! — продолжала кричать Шура, хотя Ланя была рядом. — Объелась, видно, кукурузы.

— Гонять, гонять надо!

Девушки принялись хлестать корову хворостиной.

Бедная скотина кое-как поднялась, однако ноги у нее подломились, и она тяжело рухнула на землю. Тогда доярки стали что есть силы давить, мять руками ее бока, напоили из бутылки керосином пополам с водой. Такую неотложную помощь доводилось им оказывать коровам и раньше, и всегда нехитрый этот способ лечения оправдывал себя. Теперь, наверное, слишком запоздали они с помощью. Корове легче не становилось.

— Надо звать ветеринара.

Шура осталась дежурить возле Пеструхи, а Ланя бешено погнала мотоцикл в деревню. Ветфельдшера она привезла скоро, но и он не мог спасти корову. Пеструха сдохла в судорогах.

— Похоже, отравилась чем-то, — сказал ветеринар.

— Отравилась? — переспросила Ланя, бледнея.

— Говорю, похоже. Вскрытие покажет, так ли это.

Но Лане не надо было ждать результатов вскрытия. Страшная догадка, как молния, мелькнула у нее в голове: корова отравилась вёхом! Тем самым клубнем, что она нашла утром и привезла в коляске. Пока они с Шурой гонялись за теленком, корова, несомненно, нашарила клубень в коляске, успела съесть. А Тобик таскал второе растение. Вот и все объяснение!

От такой догадки зашлось сердце. Получалось: сама, своими руками отравила скотину. Нарочно ли кто подбросил вех им в ограду, Тобик ли приволок откуда — это еще не узнано и, может, никогда не узнается. Ясно пока одно: она проявила преступную беспечность. Завыть, закричать в голос хотелось с отчаяния. Но Ланя даже не заплакала. Она прислонилась спиной к городьбе и стояла так, стиснув зубы.

Опять подкралась, навалилась на нее беда. Кто-то из недобрых людей хотел придавить, сломить ее. Только шалишь! Раньше не сломили, не согнули, теперь она выдюжит! И если кто-то думал позлорадствовать, посмотреть, как она будет убиваться, — не дождется этого!

— Никогда! — вслух поклялась Ланя.

Шура плакала. Но все-таки она не осталась глуха к этому страстному восклицанию подруги. А когда взглянула на ее закаменевшее, с жутко сверкающими глазами лицо, то испугалась: не тронулась ли Ланька с горя?

— Ой, что ты? Вся переменилась.

— Верно, теперь я переменилась! — ответила Ланя.

Рассудка она не лишилась — это Шура поняла потому, что Ланя спокойно занялась опять смазкой двигателя, велела ей греть воду. Выдержка подружки подействовала успокаивающе и на Шуру. Она побежала к печке. Стадо уже подходило, надо было поторапливаться с подготовкой к дойке.

В тот вечер ни Ланя, ни Шура не затевали больше речи о тяжком этом ударе. Пастух тоже ничего не выспрашивал. Старик не раз видел на своем веку, как ни с того ни с сего околевает скотина. Гибель Пеструхи его мало взволновала и вполне удовлетворило короткое объяснение Шуры, что все разъяснится после вскрытия. Да и чего ему было волноваться, ежели корова не в стаде была? Вот если бы у него паслась…

Зато назавтра с самого раннего утра и до позднего вечера не только в лагере, но и в Дымелке не утихали разговоры об этом происшествии. Вскрытие точно установило: корова отравилась вёхом. Люди передавали друг другу эту новость, рассказывали, как Ланя нашла странное растение у себя в ограде, как увезла в лагерь и что там случилось. Все склонялись к выводу: вех попал во двор Синкиных не случайно. Всех тревожило: у кого же такая подлая душа, что решился извести последнюю скотинку у сирот?

Никогда раньше Ланя не опаздывала на дойку. В это же утро и Шура давно явилась, и пастух стадо пригнал с ночной пастьбы, а Лани все не было. Мычали в загородках приученные к твердому распорядку коровы, ворчал шофер, приехавший за молоком.

«Ладно ли все? Не стряслось ли еще какой беды?» — начинала уже донимать Шуру тревожная мысль, когда Ланя, наконец, показалась на дороге.

Появилась она не на мотоцикле, как обычно, а шла пешком. «Потому и опоздала! — облегченно подумала Шура. — Мотоцикл, наверно, забарахлил». Она замахала подруге рукой, закричала шутливо:

— Топай поскорей! Разучилась, что ли, ходить?.. Однако улыбка исчезла с ее лица. Шура обратила внимание на то, что Ланя ведет за собой корову…

— Ой, мамочка родная! — вскрикнула она, бросаясь навстречу подружке. — Это ж Буренка твоя…

— Была! — отрезала Ланя.

— Была? А теперь? — уже догадавшись, что это значит, но не смея верить себе, спросила Шура.

— Будет колхозная, наша. Вместо Пеструхи.

— Да ты что, сдурела?

— А что тут дурного? По моей вине погибла Пеструха, я и должна пополнить стадо.

— И не выдумывай! Не примем! — воспротивилась Шура. — Если колхоз потребует возместить убыток, сложимся поровну. Я тоже виновата.

У Лани повлажнели глаза. Но сказала она твердо:

— Ни в чем ты не виновата. И колхозу не убыток возместить надо, а корову вернуть. Буренка не хуже Пеструхи, даже лучше, значит, надой по гурту не упадет.

— Но ведь… — у Шуры застрял в горле комок. — Девчонки-то как без молока?

— У бабки Дуни покупать будем. Она одинокая.

— Так это же… это же… — у Шуры не находилось больше слов, и она повторила: — Нет, не примем!