— Птица — она и есть птица… — опять вздыхала мать.

— А разве я не мог бы жить вроде Есейки, — вскидывался Спиря. — Зажил бы запросто! Но не хочу горб обретать. Для меня свобода дороже. А какая свобода, сейчас я тебе растолкую, Тишка. Вот, к примеру, тракторист или комбайнер — нужная это специальность?

— Ясно, нужная, — отзывался догадливый Тишка. — Без трактористов да комбайнеров, все ребята знают, хлеба не вырастишь.

— Верно! Без этих специалистов хлеба теперь не вырастишь и не уберешь. Важные люди, а все ж таки привязаны те трактористы и комбайнеры к одному делу, как веревочкой. Каждый день на работу выходи, делай все одно и то же — землю паши, хлеб жни, паши да жни… Или учителя, фельдшера там, зоотехники. От людей вроде почет, а вникнешь — скука, не жизнь. Потому что нет у них вольного мастерства, как у меня. Я вот захочу — пойду в колхоз и буду строить там телятники или свинарники, чего выберу. А не захочу, буду дома, вот, как теперь, столярничать. И не по заказу, а для себя, для души… А то соберусь и в другую деревню махну, там кому-нибудь такой домик поставлю, что все залюбуются. И через десять, а может, и через двадцать годов все еще будут вспоминать: Спиря этот дом поставил! Это ж не баран чихнул. Усвоил?

— Усвоил, — изрядно запутавшись в отцовских высказываниях, не очень уверенно отвечал Тишка.

— Ну, ежели и не усвоил полностью, так мы не раз еще с тобой об этом потолкуем, — проявлял снисходительность Спиря. — А пока бери-ка рубанок, учись мастерству.

Тишка лишь этого и ждал. Хотя к речам отца он и прислушивался внимательно, считал его умным человеком, но, правду сказать, не очень-то понимал их не только мальчишкой, но и тогда, когда подрос. Зато строгать, пилить под руководством отца Тишке доставляло великое удовольствие. И нравилось еще, что ни отец, ни мать не принуждали ходить в школу на уроки, сидеть дома над книжками, выполнять то, что задано на дом. Отец и тут проповедовал полную свободу.

— Большая грамота мастеру ни к чему. Расписку, договор при случае составить, газету прочитать — это, ясное дело, надо уметь. А всякими науками башку забивать — это для учителей, фельдшеров и председателей колхозов. И еще надо прикинуть: больше ли они могут заработать? А воли и у председателей никакой, делают, что им велят.

И Тишка, следуя наставлениям отца, ходил в школу когда хотел, учил уроки когда хотел. Не удивительно поэтому, что он переходил из класса в класс далеко не каждый год.

Столярничать зато он научился хорошо. Приди к парнишке настоящее уважение к отцу, наверное, он перенял бы у него и все его мастерство. Но уважение не крепло. Наоборот, с годами оно утрачивалось. Подрастая, парнишка все яснее начинал понимать, что отец не столь уж вольная птица, как ему самому кажется. Правда, когда он принимался за очередную поделку, выбранную по своему вкусу, его никто не в силах был оторвать от нее. Из колхоза могли приходить посыльные, могли уговаривать выйти на постройку птичника или кошары, мог явиться сам председатель — ничьи и никакие уговоры не действовали.

— Дайте дело по душе — сам прибегу, — был один ответ.

И от непутевого Спири в конце концов отступались. Отступались не потому, что не могли найти на него управы, а потому, что все-таки ценили его мастерство. Пройдет у человека дурь, он еще не раз пригодится колхозу на разных стройках. А станешь неволить — как бы совсем не уехал из Дымелки. Пожитков у него немного, сборы невелики.

Настояв на своем, отец ходил по избе гоголем, всячески красовался перед женой и сыном. Но жена давно свыклась с норовом муженька, а Тишка не мог одернуть отца. От людей он знал, что мастер-плотник позарез нужен колхозу. Не пойти на строительство только потому, что занялся дома буфетом, — это мало походило на проявление личной свободы, а больше смахивало на своеволие. Неприятно было смотреть на отца в эти минуты. Да и сам Спиря чувствовал раз от разу все меньше удовольствия от того, что стоит на своей «линии». Злой червячок сомнения, видимо, забирался ему в душу и начинал точить ее, точить… Чаще и чаще Спиря стал впадать в мрачное настроение. Все не клеилось, все валилось у него из рук.

— Это ты, стервец, виноват! — нападал он на сына. — Не вижу, думаешь, как зыркаешь на меня волчонком? Когда отец добру учит, так у него уши будто ватой закладывает. Без мастерства, что ли, хочешь жить? Стул тоже сделал… Срамота, а не стул! И не уменья тут не хватает, а желанья, желанья! Тепло в дереве пропало. Глянешь на такую работу, и у самого целую неделю все вкривь и вкось идет.

— Помаленьку научится. И Москва, говорят, не вдруг строилась, — вступалась за Тишку мать.

— Помаленьку! Если бы помаленьку, да вперед двигался, а то в сторону, в сторону все норовит! — взрывался Спиря. — И ты, старая ведьма, тоже хороша. Тихоня, молчунья, а свое ведешь, сына против отца настраиваешь.

Но ягодки стали поспевать позднее.

Когда сын кончил семь классов, Спиря решительно объявил:

— Пойдешь со мной плотничать. Столярничать не захотел, будешь бревна таскать. Дылда порядочный, не надсадишься.

Тихону исполнилось в ту пору семнадцать лет, ростом и силой природа его не обидела.

— Ну, чего стоишь, бери топор.

Тихон ни слова не возразил, взял топор. Все лето работал вместе с отцом на постройке нового коровника.

Спиря был доволен.

— Столяра из тебя не получилось, а плотник, однако, будет. И то на первый случай — перо в те крылья, на которых по жизни лететь можно, — философствовал Спиря, когда они возвращались с работы домой.

Взрыв произошел неожиданно. В конце августа отец решил поделиться с сыном своими планами.

— Кончим через недельку коровник — махнем в другие деревни. Осень в строительном деле — самая денежная пора. Каждому, кто строится, охота до зимы под крышу забраться. Тут уж не до скупости…

Сын нахмурился. Приметив это, отец, по обыкновению, рассердился.

— Брови сводишь? Думаешь, мне поболе денег загрести охота, жадность обретаю? Ну и дурак тогда! О тебе, олухе, думаю, потому и отступаю временно от своих правил. Примечаю: девки уже на тебя начинают поглядывать — значит, костюм, пальто, сапоги там хромовые и прочее заводить требуется.

Тихон покраснел, сказал глухо:

— По деревням на заработки не пойду.

— Как, то есть, не пойдешь? Испугался, что ли? Обязательные трудодни мы давно выгнали, а больше никто не принудит, — не понимая причины отказа сына, объяснил Спиря.

— Я в восьмой пойду.

— В какой восьмой? — не сразу дошло до отца.

— Ну, в школу, учиться дальше…

— В школу? — Спиря округлил глаза. — С чего это охота учиться на тебя навалилась? То, бывало, хоть палкой гони, по три года в классе сидел, а тут вдруг — учиться пойду.

— И пойду!

— Зазноба, что ли, там, в восьмом, у тебя завелась? За ней и хочешь тащиться? — По тому, как багровел сын, Спиря счел, что угадал причину его «блажи». — Не советую! За девками не гоняться следует, а их самих надо за нос водить.

Девушка, правда, играла немалую роль в том решении, которое принял Тихон, но вовсе не такую, какую отводил ей отец.

Когда Ланя Синкина сбежала от Евсея с заимки и объявила, что будет учиться в средней школе, когда она не отступила от своей мечты даже под ударами кнута, на Тихона это произвело сильное впечатление. Девчонка, а выстояла. Почему же он, парень, боится слово отцу поперек сказать? Неужели трусит?

Несколько дней Тихон только и думал о том, в чем бы проявить себя, показать, что у него тоже есть характер. И наконец решил: тоже пойдет учиться. Пойдет, во-первых, потому, что отцу это не нравится; во-вторых, ни столяром, ни плотником, ни сапожником, вообще «вольным мастером» он не согласен быть. Хватит, нагляделся на отца, досыта наслушался, как зовут его Спирей. Стыд жгучий: его, парнишку еще, зовут все Тихоном, а отца — Спиря. Куда это годится? Вот тебе и почет за мастерство!

А учиться… Большой охоты у него тоже нет, но он все-таки окончит десятилетку, не будет больше сидеть по два года в классе, докажет всем, что воля у него есть. Все в восьмой пойдут — и Ланька, и Максим, и Алка, — а он что, хуже других, без головы разве вовсе?