Дринкуотер оглядел палубу «Драакена», которая походила на бойню для скота. Прислонившись к трапу яхты сидел Джеймс Томпсон, пытаясь удержать руками вываливающиеся внутренности и очумело глядя на них. Дринкуотеру стало нехорошо, и он отвернулся. Наступила вдруг тишина, и слышались только вой ветра и стоны раненых. Потом раздался голос Хилла:

— Флагман сигналит, сэр. «Деяния», глава 27, стих 28…[32]

— Черт их побери…

Дым над всей линией кораблей развеялся. Адмирал де Винтер сдался, и английские капитаны, на квартердеках которых еще уцелели сигнальные мичманы, вчитывались в предписанный Онслоу текст из Библии. Вымеряв глубину, они обнаружили не пятнадцать сажен, но девять. В большой спешке британцы принялись уводить призы с опасной отмели.

Среди эскадры победителей, заваленный трупами, с перебитым такелажем, с развороченными фальшбортами, шел королевский куттер «Кестрел».

— Как он, мистер Эпплби?

В неверном свете лампы кают-компания «Кестрела» походила на скотобойню, а Эпплби, с серым от усталости лицом и в залитом кровью фартуке, на мясника. Оба смотрели на распростертое тело Джеймса Томпсона, казначея, живот которого был туго перетянут бинтами.

— Быстро отходит, сэр, — ответил хирург с холодной официальностью, весьма уместной для таких мрачных обстоятельств. — Посинение губ, ввалившиеся ноздри и сжатые брови говорят о приближающейся смерти. К тому же, он потерял много крови.

— Понятно.

Дринкуотер ощущал пустоту, и хотя знал, что его участия требует тысяча неотложных дел, никак не мог заставить себя уйти из наполненной стонами и запахом крови каюты, будто пребывание здесь было искуплением за ужасы, происходившие несколькими часами ранее.

— Понятно, — повторил он. — Должен заметить, он очень храбро поддержал меня во время абордажа.

Эпплби пропустил это высказывание мимо ушей.

— Вы дали ему опия?

У доктора не осталось сил, чтобы язвить, поэтому он просто кивнул.

— Он накачан опием, мистер Дринкуотер, и предстанет перед творцом в таком вот состоянии.

В голосе его чувствовался упрек.

Дринкуотер вышел из каюты и вернулся на палубу, не заходя в свои «апартаменты», которые ныне занимал Сантона. Пленника заштопали, забинтовали и уложили, связав руки, в койку. Ветер свежел, доходя до шторма, и английские корабли старались отойти от берега, каждый сам за себя. Оставшись в воющей тьме, Натаниэль бродил по раскачивающейся палубе, стараясь успокоиться и нагнать сон, призванный дать организму столь необходимый отдых.

Ветер принес дождь, который поливал зюйдвестки вахтенных с еще большей настойчивостью, чем брызги, долетавшие из-за борта.

По временам в ночи мелькал огонек, говоривший про то, что какой-то из кораблей лавирует, удаляясь от берега, дважды до Натаниэля донесся оклик Балмена, которым тот призывал впередсмотрящих не дремать.

Дринкуотер понимал, что ему не избежать огрубения чувств, начавшегося много лет назад в кокпите «Циклопа», как не избавиться и от событий, случившихся в болотах Каролины. Звериная жестокость, проявленная им в битве, являлась ничем иным, как врожденным качеством, которое упомянутые выше причины извлекли на свет из примитивной части его натуры. Однако ярость эта не могла не умеряться мягким воспитанием, и в поисках облегчения Натаниэль обращался к сентиментальности, как и многие из его современников.

Он искал утешения в чувстве исполненного долга и усиливающейся вере в провидение. Усталость притупила горечь, обуявшую его после битвы, умерила боль воспоминаний, и он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы сесть за рапорт.

«…корабли расположились борт к борту, — выводил он аккуратным почерком, — и после ожесточенной схватки «Драакен», посыльное судно противника, был взят.

Должен сообщить, что неприятель оборонялся с большой отвагой и причинил большие потери абордажной партии. Тем не менее, все из ее состава проявили себя как подобает настоящим британским морякам, в особенности Джеймс Томпсон, казначей, Эдвард Джессуп, боцман, а также Джеремайя Трэвеллер, артиллерист, погибшие в бою или скончавшиеся от смертельных ранений после».

Натаниэль остановился, проверяя, удалось ли ему выдержать официальный сухой стиль. Прежде списка убитых и раненых необходимо было добавить еще одну важную деталь. Он снова взялся за перо.

«Среди захваченных в плен находится офицер французского флота, капитэн-де-фрегат Эдюар Сантона, являющийся, как ведомо Вашей Чести, агентом французского правительства. Среди его бумаг обнаружен запечатанный конверт с документами, относящимися к планировавшейся высадке в Ирландии».

Дринкуотер старательно поставил под рапортом подпись. Приложив список потерь, он вышел на палубу. Огромные жертвы не сказались отрицательно на духе экипажа. Все «кестрельцы» испытывали облегчение, что остались живы, и ощущали гордость при виде «Драакена», следующего за кормой под командой Хилла, которого ранение в руку, похоже, не слишком беспокоило.

Дринкуотеру не было смысла обижаться на своих людей. Натаниэль знал, что из всех только он да Эпплби терзаются муками совести. Со стороны матросов это было вовсе не жестокосердие, а удивительная способность приспосабливаться к вечно изменчивой природе вещей. Натаниэль поймал себя на том, что завидует этому качеству, когда созвал нижних чинов, чтобы поблагодарить за проявленное в битве мужество. Звучали его слова жутко помпезно, но моряки слушали, затаив дух. Это позабавило бы Элизабет, сказал он себе, уловив на устах моряков довольные усмешки. От этих улыбок и при мысли про жену он почувствовал себя лучше, ведь до поры, пока голландцы не выказывали желания выйти за Тексель, Натаниэль не позволял себе расслабиться даже на миг. Теперь же свинцовое небо странным образом показалось вдруг светлее, а вид раскачивающегося на волнах «Адаманта» радовал глаз.

Капитан завершил речь, и над строем раздалось немногочисленное «ура». Дринкуотер повернулся к накрытым тканью фигурам, распростертым между орудиями. Тел было тринадцать.

Он убивал, произносил высокие слова, теперь ему предстоит хоронить своих мертвых — так требовал бессмысленный, противоречащий сам себе ритуал.

Достав из разорванного кармана замусоленного мундира переплетенный в кожу молитвенник, принадлежавший некогда его тестю, Дринкуотер стал читать: «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет». А над головой трепетал на ветру красно-белый флаг.

Эскадра Дункана бросила якоря в Норе, дабы принять похвалу Парламента и благодарность нации. Поначалу стратегические последствия победы представлялись министрам вторичными по сравнению с шансом спокойно перевести дух. Вопреки мятежу сила флота Северного моря оказалась не подорвана. Моряки искупили свою вину, а правительство убедилось в правильности своей политики. Лучи виктории согрели все партии, эйфория охватила все умы, все наперебой торопились чествовать победителей. Недавние мечты Дункана получить при выходе в отставку титул пэра Ирландии могли показаться мелкими по сравнению с пожалованием его в бароны и виконты Великобритании; Онслоу стал баронетом, Троллоп и Фэрфакс — рыцарями, все первые лейтенанты линейных кораблей получили чин коммандеров. Навешивались медали, раздавалось именное оружие, а благодарности обеих палат Парламента щедро сыпались на флот. Толку с последних было впрочем, по меткому выражению Тригембо, что с козла молока.