— Ну, знаете ли, теперешняя молодежь… — принялся рассуждать кто‑то из пассажиров.

Сколько у них проводилось собраний! Чуть ли не каждый день. Рабочие шли прямо на свои обычные места, садились, свертывали тощие сигареты и умолкали, как только первый оратор просил слова. Но сегодня все смеялись, шутили и никак не удавалось добиться тишины: ведь это собрание было особое, не такое, как другие.

Слово взял Баро.

— Товарищи, мы одержали победу. Крупную победу, но не окончательную. — И он спокойно принялся объяснять: — Министерство приняло в свое ведение стройку, но лишь до тех пор, пока подряд на нее не возьмет какая‑нибудь новая компания, которая придет на смену обанкротившемуся Акционерному обществу. Министерство реконструкции впервые берет в свое ведение стройку. И берет ее, соглашаясь на требуемую рабочими зарплату плюс различные премии, которых удалось добиться в последнее время.

Помещение столовой задрожало от аплодисментов, парни смеялись, хлопали себя по ляжкам.

Баро обернулся к Ла Сурсу с сокрушенной улыбкой. Он хотел было постучать по столу, чтобы водворить тишину, но

Ла Суре удержал его за руку, и они дали рабочим возможность шуметь и ликовать, сколько душе угодно.

Постепенно смех умолк, и все взгляды обратились к столу, за которым терпеливо сидели оба делегата. Рабочие опять заняли свои места и затихли. Одни облокотились о столы, другие положили ногу на ногу, зажав руки между коленями. Все напряженно ждали.

Наконец Ла Суре медленно поднялся.

— Товарищи… — Голос его звучал серьезно. — Товарищ Баро сказал, что победа наша не окончательная. И вот почему: министерство принимает нас в свое ведение, но лишь до окончания начатых работ. Что касается двух других запроектированных зданий, у которых выведены лишь фундаменты, то министерство будет дожидаться, когда какая-нибудь компания возьмется за дело и доведет его до конца. Это может затянуться на несколько месяцев. Вот почему министерство решило сократить известное число рабочих. Точнее, тридцать человек.

Наступило продолжительное молчание, затем в зале стал нарастать глухой шум. Недовольное гудение, прерываемое гневными возгласами.

Ла Суре поднял руку, требуя тишины.

— Послушайте, товарищи, мы вместе вели борьбу… и было бы естественно… словом… мы хотели бы закончить ее так же, как начали, все вместе. — Он сделал паузу. Все взоры были устремлены на него. — Товарищи, за вами последнее слово.

Делегат опустил глаза и принялся рассматривать сгол, затем проглотил слюну, взглянул прямо на собравшихся и громко заговорил:

— Есть два возможных решения. Первое: мы примем предложение министра. Тридцать из нас уйдут со стройки. Ясно, мы их не оставим на произвол судьбы. Каждый из нас станет вносить часть своей получки, чтобы выплачивать им пособие в размере средней заработной платы до тех пор, пока они не найдут нового места. Мы поможем им найти работу и на других стройках. А когда какая‑нибудь компания придет на смену Акционерному обществу, их первыми примут на нашу стройку… — Он на мгновение умолк и повторил: — Мы не оставим их на произвол судьбы.

Он закашлялся, вытащил платок и громко высморкался.

— Второе решение следующее: мы продолжим борьбу в тех же условиях до победы, на этот раз до полной победы. —

Ла Суре повернулся к другому делегату и сказал, понизив голос: — Мы с товарищем Баро подробно обсудили этот вопрос. Наше мнение, что следует… словом, мы оба стоим за первое решение. — И прибавил поспешно: —Но последнее слово остается за вами.

Надолго воцарилась тишина, не слышно было ни шарканья ног по полу, ни скрипа скамеек. В печке, набитой спилками, раздался слабый взрыв, все вздрогнули. Ла Суре снова заговорил:

— Список тридцати рабочих, подлежащих увольнению, был составлен в министерстве. Этот список у меня здесь.

Он похлопал ладонью по листку бумаги с фамилиями, напечатанными на машинке.

— Вот что я хочу предложить. Мы перейдем сейчас к голосованию. Но список я оглашу лишь в том случае, если вы выскажетесь за первое решение, и тот, кто попал в этот список, подчинится воле большинства. Согласны?

Шум пробежал по рядам. Рабочие задвигались, усаживаясь поудобнее.

— Ладно, раз вы согласны… — Ла Суре помедлил: — Ладно… тогда мы приступим к голосованию.

Он откашлялся и объявил:

— Прошу поднять руку тех, кто за первое решение, то есть за то, чтобы принять предложение министерства: мы возобновляем работу в нормальных условиях с выплатой установленной заработной платы, но вместе с тем соглашаемся на увольнение тридцати товарищей или же сами уходим, ежели попадем в число тридцати человек, упомянутых в списке.

Никто не шелохнулся.

Тогда очень медленно Ла Суре поднял правую руку, растопырив пальцы. Затем со скамейки встал Баро, незаметно приблизился к Ла Сурсу и тоже тихонько поднял руку.

Прошло несколько секунд. Вдруг под чьей‑то тяжестью скрипнул пол. Рабочие обернулись: это встал со своего места грузный Панталон. Он раскрыл рот, словно собираясь заговорить, потом закрыл его и медленно поднял руку. Папаша Гобар пожал своими массивными плечами и, продолжая сидеть, тоже поднял руку. Уже некоторое время в глубине зала, за печкой, слышался какой‑то прерывистый шепот. Это Хуашуш что‑то объяснял по — арабски другим алжирцам. Он вскочил, поднял руку, за ним последовали Моктар, Салем, Али и Ахмед. Потом подняли руки все североафриканцы.

Теперь уже по всему залу вставали рабочие и поднимали руки, глаза у них были странные, мрачные.

Жако проворчал что‑то, но никто его не понял, и тоже встал. За ним встали парни из Гиблой слободы, затем из Шанклозона.

Ла Суре считал про себя. Окончив, он заявил:

— Сто пятнадцать голосов. Товарищи, вы единогласно высказались за первое решение.

Он опустил руку, говоря:

— Садитесь.

Рабочие опустили руки, но остались стоять.

Ла Суре тихо произнес:

— Теперь я зачитаю список уволенных.

Он откашлялся и начал:

— Вислимене Анри…

И замолчал. Но никто не обернулся в сторону Вислимене.

Тогда Ла Суре прочел без остановки:

— Арну, Люсьен; Ларидон, Жан; Дюран, Серафен; Ренгар, Марсель; Жюйар, Альфонс; Тристанейль, Жюль; Лампен, Морис; Хуашуш, Мухамед; Марселей, Рене; Моктар, Али; Дюк, Петрюс; Лорен, Альбер; Шарбен, Жозеф; Артюс, Эмильен; Жакобен, Эзеб; Анкетен, Анри; Сюкюб, Раймон; Бекюв, Арно; Корвизье, Рене; Патине, Жюль; Ларюбин, Гастон; Ромеро, Манюэль; Ларгье, Элуа; Жирар, Иасент; Орсини, Лоран; Леруа, Жан; Луи, Люк; Вер, Андре; Леру, Жак.

На большой круглой печке мамаши Мани тихонько булькал чайник, он плевался через носик и время от времени уютно пофыркивал, приподнимая крышку в знак приветствия.

Рири, Морис, Клод, Мимиль и Жюльен сидели здесь за одним из столиков. Они думали о Милу и чувствовали, что не могут ничего сказать.

Умирает паренек, и только тогда люди замечают, что ничего не знают о нем, не знают ни его родителей, ни его жизни. Он был найденыш — ребенок, который никому не нужен. Он появился однажды на свет, неизвестно как, а потом покинул его. Он едва лишь успел побывать на земле.

Ог него ничего не осталось, кроме мучительного ощущения пустоты в сердцах товарищей, и они отчаянно цепляются за воспоминания, которые все равно сотрет неумолимое время.

— Славный он был парень, — сказал Жюльен взволнованно. И закрыл глаза, стараясь вызвать в памяти какой-нибудь пример, подтверждающий его слова.

Клод стал вспоминать, как Милу ходил к Марио Мануэло, и тряхнул головой, задумчиво улыбаясь. Морис воспользовался этим и перебил заику:

— Помните: «Телефоны у него совсем белые, — говорил он, — совсем белые, просто невероятно».

Вдруг Мимиль вскрикнул:

— Знаешь… Он всегда говорил «знаешь, знаешь»…

Ребята заулыбались, повторяя: «знаешь, знаешь». Потом сразу замолчали, уставясь в стол.

Дверь открылась. Ветер мигом обежал зал и успел выскользнуть на улицу, прежде чем Жако Закрыл Ъа собою дверь. Ребята взглянули на него и опять опустили глаза. Жако сел между Клодом и Мимилем.