На другом конце предместья Ла Палез стоит под горой лавчонка. В ее витрине выставлены старые печи, безделушки, обувь, зеркала, посуда, матрацы, скамейки, лампы, ключи, ведра — всё вещи, побывавшие в употреблении. Там можно купить на исключительно выгодных условиях всевозможные инструменты и домашнюю утварь, обделать не одно прибыльное дельце. Жители Гиблой слободы были главными клиентами старьевщика, хотя лавка его и находилась от них на расстоянии целого километра.

В это утро градусник показывал минус четырнадцать. Медные трубочки, висевшие над дверью лавки, зазвенели, как колокольчики у коров, пасущихся в горах. Старьевщик собрал кожу на лбу, отчего очки сползли ему прямо на нос, и посмотрел через них на вошедшую женщину. Она подошла к прилавку и положила на него сверток, который держала под мышкой. Развязала бечевку, развернула то, что там на ходилось, расправила, потрогала и прошептала, взглянув ка торговца:

— Сколько вы мне за него дадите?

Старьевщик посмотрел на принесенную вещь, повертел ее в руках, откашлялся и сказал пренебрежительно:

— Уж очень материя вылиняла… должно быть, видала виды… побывала и на солнце и даже под дождем…

То было голубое одеяло, а пришедшая женщина была мадам Вольпельер.

* * *

Для Новостройки наступил период «неподходящей погоды». Из‑за мороза нельзя было приготовлять бетон. Жако воспользовался вынужденным бездельем, чтобы съездить вместе с матерью в больницу в Антони. Лулу все еще температурило. «Температура у него скачет», — определила сестра милосердия, показывая им температурный листок. Услышав эти слова, больной ребенок рассмеялся. Иногда у Лулу бывали такие приступы кашля, что он задыхался, и его клали в кислородную палатку. Лулу называл это «летать на самолете» и играл там в пилота.

Когда они вышли из больницы, Жако отдал свой недельный билет матери.

— Вот возьми, не стоит покупать обратного билета, используй лучше мой.

— А ты как же?

— Пройдусь пешком. Меньше чем через час буду дома.

— Устанешь.

— Нет. Мне это полезно. А то без работы как‑то не по себе.

И он большими шагами зашагал по дороге.

Снег перестал. Последние дома Антони остались позади, и дорога побежала по долине, словно черная линия по белой странице. То тут, то там виднелись темные пятна — это были вороны, взлетавшие при приближении человека, громко хлопая крыльями и зловеще каркая. Машины проезжали редко. Их шины мрачно шуршали, уминая грязный снег. Когда первая машина обогнала Жако, он вздрогнул и стал сердито следить за ней глазами, пока она не превратилась в точку, слившуюся с горизонтом. Это была зеленая малолитражка. Порой ветер с шумом налетал на ветви каштанов, оттачивая о них свои иглы. Дырявые подметки

Жако мягко чавкали по грязи. От ходьбы парень согрелся. Он развязал кашне, открыл шею. Шагая, он пристально смотрел прямо перед собой. Время от времени, не замедляя шага, Жако яростно постукивал каблуком, чтобы вытряхнуть из ботинка воду. Ветер срывал хлопья снега, примерзшие к веткам, и бросал их прямо в нос и в глаза. Тогда Жако фыркал и часто моргал. Заслышав далеко позади шум приближавшейся машины, юноша останавливался, оборачивался и ждал. Он впивался в нее глазами, когда она еще была далекой черной точкой, и отворачивался лишь тогда, когда она опять превращалась в черную точку. Глядя, как автомобиль, вырастая до огромных размеров, проезжает мимо, Жако не отходил в сторону, а продолжал невозмутимо стоять на месте; грязь веером обдавала ему брюки, а он буравил взглядом серые запотевшие изнутри стекла и с трудом различал в глубине какие‑то уютно расположившиеся фигуры. Грязь попадала ему на щеку, на лоб или подбородок, но Жако даже не замечал этого.

Небо было словно вымазано сажей, и ночь пришла раньше времени. Дома и деревья стояли мрачные, черные. Машины ехали с притушенными фарами, и каждые тридцать секунд прожектор аэродрома Орли пытался разогнать своей длинной сверкающей метлой непроглядную тьму. Все кругом окутала унылая пелена тумана. Глубокое отчаяние, казалось, разлилось в воздухе. Ночь и заснеженная равнина были охвачены смятением, полны неясных шорохов, горестных вздохов, прерывистых рыданий — то ли это были стоны ветра, то ли крики птиц, а может, просто снег оседал или потрескивал от мороза.

Жако прошел мимо Новостройки, пустынной и молчаливой; незаконченное здание вырисовывалось на фоне сумеречного неба. Внезапно из темноты вынырнула машина. Это была «аронда». Черного цвета. Или, быть может, так казалось ночью. Жако невольно поднял правую руку, словно хотел закрыть лицо. Когда машина проезжала мимо, ему почудилось, что в ней сидят две фигуры и одна из них подняла руку, совершенно так же, как он. Устыдившись своей слабости, Жако провел рукой по волосам. Он заметил, что они совсем мокрые. Шел дождь. «Аронда» замедлила ход в нескольких метрах от него, затем выехала на середину дороги и помчалась дальше, набирая скорость.

Жако быстро опустил руку в карман, чтобы она согрелась. Больше он уже не останавливался. Пересек Шанклозон и вошел в Гиблую слободу, громко стуча каблуками по мостовой. Несколько раз он оборачивался. Ему все чудились за спиной мелкие, быстрые и легкие шаги, словно чей‑то дух гнался за ним по пятам. Когда он останавливался, шорох, как по волшебству, замирал.

Дойдя до своего дома, Жако на миг задержался, затем двинулся дальше. В доме напротив супруги Мунин, верно, сидели, нежно обнявшись у камелька; сквозь ставни просачивались звуки радиоприемника. Мамаша Жоли постучала в окно, здороваясь с Жако, но он только кивнул в ответ. У Вольпельеров было до странности тихо: шофер больше не пел, его жена больше не кричала, не слышно было даже голосов детей. У мадам Тасту сквозь ставни пробивался свет, и Жако узнал голос Бэбэ. Он невольно поискал на снегу перед их домом следы автомобиля, но за это время столько машин успело пройти… Папаша Дюжарден вывесил На своем гараже объявление: «Гараж отапливается».

Жако стремительно вошел к мамаше Мани и направился прямо к печке. На стойке бара выстроились, как солдаты на параде, стаканы с красным вином; ребята толпились вокруг раскаленной докрасна печи. Здесь были Виктор, Клод, Рири, Тьен и Шантелуб.

Разговор шел о Рее, которого Рири видел мельком на улице. Когда Рири очнулся, чемпион уже завернул за угол, но парень все же заметил, что он был в темных очках, — это обстоятельство всех очень обеспокоило. Клод предположил, что чемпион, верно, хочет скрыть «свои кро — кровоподтеки». Что бы там ни было, но после победы над Алем Дюбуа Рей был официально выдвинут для участия в чемпионате Франции, а это было главное. Парни с увлечением предсказывали исход его борьбы против теперешнего чемпиона Франции Бомбера. Конечно, бой будет жестокий. Шантелубу хотелось поподробнее узнать, что думает Жако о речи, которую он произнес в Зале празднеств, но тот проворчал в ответ что‑то не совсем вразумительное. Несмотря на это, Шантелуб не мог не выразить Жако Леру свое восхищение:

— Во время матча ты вел себя просто потрясающе. Ты один не сдрейфил. Не будь тебя, Рей, может, и не победил бы… Он сам мне это сказал, когда вышел на улицу…

— Рей так сказал?

— Определенно.

— Ну, моей заслуги тут нет… Такой уж я…

Жако потер свои большие руки, поглаживая шрам на правой руке. Он заявил Шантелубу, что ему нужно спросить у него совета относительно Новостройки. Да, поговаривают о том, чтобы ее заморозить. Шантелуб тотчас же ответил, что у них там, конечно, имеется делегат, более сведущий в таких делах, чем он… Но Жако раздраженно спросил, что бы он сказал о субъекте, который устраивает на работу парашютистов. Этот вопрос застал Шантелуба врасплох. К счастью для него, Клод, который собирался выйти, открыл дверь, вскрикнул и подозвал к себе остальных ребят. В столбе света стоял дрожащий от холода пес, готовый каждую минуту пуститься наутек.

Это был Ланьель. За ту неделю, что стройка была закрыта, он, видно, не слишком хорошо питался. Его стали звать в комнату, но пес, ослепленный светом лампы, которую раскачивал ветер, врывавшийся в открытую дверь, не решался сойти с места. Мамаша Мани принесла миску с остатками супа и поставила ее на самом виду, около печки. Чтобы не пугать собаку, все отошли к стойке. Ланьель вытянул блестящую черную морду. Отважился сделать несколько шагов, затем подбежал рысцой к миске и принялся громко лакать.