— В чем дело? — спросил я, опуская на каменные плиты моста чемодан.

— Ведь вы моряк, не так ли? — проникновенно произнес сизоносый, положив мне тяжелую ладонь на плечо. — И вы спешите на свой прекрасный корабль. Ну же, подтвердите, что так оно и есть.

— Ближе к делу, отец.

— Вот именно: ближе к делу!.. — сказал мужчина и встряхнул меня за плечо. — Так вот, приятель: тут находится то… — Сизоносый толкнул ногой небольшую корзинку, покрытую цветастым платком, и непринужденно перешел на «ты». — Находится то, что скрасит твои суровые морские будни, что будет тебе каждый день напоминать о любимой суше.

— Очень тороплюсь, — сказал я, тем не менее заинтересованный словами сизоносого. — Что в вашей корзине?

— О! Что в моей корзине! — воскликнул мужчина и, нагнувшись, сунул в нее руку.

Пошарив там, он распрямился, и я увидел на его большой ладони пушистый комочек с розовым носом и ярко-зелеными глазами. Следя за выражением моего лица, мужчина протянул руку над водой и слегка разжал пальцы.

— Осторожнее, — сказал я, с опаской поглядев на черную воду.

— Рубль, — сипло произнес мужчина и наклонил ладонь. — Или…

— Держите, — сказал я, доставая деньги из кармана.

— Старуха послала топить, а я не могу, — вздохнув, сообщил мужчина, принимая серебряную монету. — Я бы вам его и так отдал, но подумал: «Зачем моряку в море деньги?»

Я взял котенка и сунул его за отворот куртки. Повозившись немного, котенок устроился удобно и замурлыкал одну из самых первых своих песен. Наверно, в ней рассказывалось про теплый ящик, мягкую подстилку, про маму-кошку, лизавшую его именно в тот момент, когда очень хотелось спать, и темную раскачивающуюся корзинку, в которой он только что был. Песня была длинной, почти на полчаса. Ее хватило как раз на то время, пока я добрался в порт и разыскал свой траулер.

Котенка назвали Пуршем. Дело в том, что он был рыжим и слегка полосатым. Конечно, нужно было иметь богатую фантазию, чтобы по этим признакам найти отдаленное сходство со знаменитым дрессированным тигром. Мне, например, хотелось котенка назвать просто Васькой, но вмешался Коля Пончиков, Пончик, как мы его звали на траулере.

— Ты погляди на эти лапищи! — воскликнул он, хватая толстыми пальцами маленькие, с розовыми подушечками лапки котенка. — Нет, ты не усмехайся, а погляди! Через месяц котишка будет оставлять на палубе следы величиной в мою ладонь!

Играя, котенок пытался укусить Колины пальцы.

— А зубищи? — восторженно проговорил Пончик. — Ты погляди, какие у него клыки! Итак…

— Назовем его Пуршем, — согласился я.

Котенок рос быстро.

Через два месяца, как раз к тому времени, когда мы закончили наши работы в Бискайском заливе и отправились в тропики, это уже был довольно крупный, подвижный и веселый зверек.

Проснувшись в своей картонной коробке, в которую был положен кусок войлока, он прыгал ко мне на койку и начинал играть. Мне хотелось спать. Я уговаривал Пурша отстать от меня, но, взглянув на часы, обнаруживал, что пора подниматься на вахту: Пурш чувствовал время лучше, чем я. Быстро ополоснув лицо, я выходил из каюты и поднимался в ходовую рубку, а Пурш направлялся на палубу охотиться на летучих рыб.

Увидев летучих рыб впервые, котенок долго не мог прийти в себя от изумления. Еще бы! Когда-то, в самый первый мой рейс в тропики, летучие рыбы поразили и меня настолько, что, вернувшись домой, я готов был о них рассказывать буквально каждому встречному.

Представьте себе раннее тихое утро. Вода как зеркало. Синяя-пресиняя, глаза даже ломит, она простирается вокруг судна на сотни миль в любом направлении. Не оторвать взгляд от этой синевы!.. Ближе к судну синева светлая, а дальше, к горизонту, вода приобретает более густой цвет, будто в океане растворили несметное количество синьки. Солнце только что взошло. Тишина-то какая! Только чайки, парящие над кормой судна, перекликаются сонными еще голосами да стеклянно звенит вспарываемая острым форштевнем траулера вода.

И вдруг поверхность океана вскипает, и из воды с легким шорохом выскальзывают рыбы. Несколько мгновений, быстро вибрируя задним хвостовым плавничком по воде, оставляя на ней извилистые следы, они скользят над самой поверхностью океана, а потом, широко раскинув ярко сияющие грудные плавнички, рыбы взлетают, как маленькие планеры, одновременно поднявшиеся с аэродрома. Лучи солнца играют в напряженно раскинутых плавничках-крыльях, и их плоскости загораются то зеленым, то ярко-красным пламенем. Быстро обгоняя траулер, метров пятьдесят — шестьдесят рыбы летят над водой, отражаясь в ней серебристыми брюшками, а потом одна за другой ныряют в океан. Этот полет, длящийся почти минуту, похож на соревнование: а кто дальше? Вот упала в воду одна рыбка, потом сразу три, затем все они шмыгнули в океан, и лишь одна рыба все летит и летит, устанавливая, наверно, новый рекорд.

Выйдя на палубу и порывшись в ящике с песком, Пурш начинает следить за рыбами. Глаза его сверкают, усы выставлены вперед, а по телу порой пробегает волна: котенок вздрагивает от охотничьей страсти и порой как-то смешно цыкает. Рыбы взлетают то справа, то слева от судна, и Пурш мечется по сырой палубе, дожидаясь, когда какая-либо из рыб-летучек совершит ошибку.

Вот!.. Непонятно почему, но две рыбы вдруг поворачивают к траулеру. Одна, ударившись в фальшборт, падает в океан, а другая, перемахнув планшир, на палубу. Подпрыгнув, рыба бьется, и во все стороны разлетается чешуя. Пурш бросается к рыбе. Это его добыча, и, ворча, оглядываясь, он тащит ее под траловую лебедку.

Случалось, летучими рыбами интересовался не только котенок. Как-то мы долгое время не ловили тунцов и очень соскучились по рыбным блюдам. А летучек было много, они градом сыпались на палубу. Щурясь со сна, гулко зевая, пришла с камбуза наша повариха Анна Петровна и начала собирать рыб, а Пурш, возбужденно вскрикивая, хватал то одну, то другую рыбину… Набрав с полведра, Анна Петровна села на крышку горловины носового трюма и принялась ждать. Бам — упала рыбка на палубу, бам-бам — еще две. Потом целая стайка рыб, сбившись с курса, оказались на траулере, а одна летучка угодила точно в ведро.

Решив, что для завтрака улова вполне достаточно, Анна Петровна отправилась на камбуз, а Пурш принялся ждать свою рыбу. Когда их было много, он не догадался припрятать хоть одну про запас.

Ждал он долго и напрасно: рыбы больше не падали на палубу. И, будто поняв, в какое глупое положение он попал, котенок, разочарованно мяукнув, отправился к Анне Петровне выпрашивать потроха.

…На своей вахте я рано утром встречаю солнце и вечером провожаю его на покой. Пурш очень любил эти моменты. Устроившись на машинном телеграфе, жмуря глаза и тихонечко напевая про себя, он терпеливо ждал, когда солнце окунется в океан.

Распухая на глазах и тускнея, солнце медленно сползало к океану. Казалось, вот сейчас его пылающий край коснется воды и к небу с ревом и свистом взметнутся белые столбы кипящего пара. Взглянув на меня, Пурш многозначительно щурил глаза, как бы желая сказать: «А все же это здорово, правда? Сколько раз мы уже видели все это, а все равно здорово!»

Потом он мыл лапой свою круглую физиономию и устраивался в углу рубки вздремнуть. Там он и дожидался окончания моей вахты.

А потом мы шли с ним на корму. Так было приятно сидеть на скамейке, подставляя лицо свежему ночному ветерку, и, вспоминая зеленые поля и леса родной суши, любоваться ночным океаном.

Ночь в тропиках — тоже прекрасное зрелище. Ритмично рокочет двигатель судна, и траулер, слегка раскачиваясь на зыби, неторопливо бежит по океану, а вокруг него в воде вспыхивают, колеблются и раскачиваются ярко-голубые огни. Это мелкие морские организмы — ночесветки — загораются вот таким голубым светом, пугаясь траулера. А под кормой пожар! Голубое пламя бушует в воде, и полоса его, кажется, тянется до самого горизонта… А вот какие-то серебряные иглы прошили воду. Сотни, тысячи раскаленных добела игл. Это косячок рыб спешит куда-то.