— Что ты болтаешь, Сандалов! — раздраженно цедит Коробков. — Неужели ты не знаешь, как учит нас воевать Нарком Обороны, Маршал Советского Союза товарищ Тимошенко: „Ни пяди советской земли врагу! Воевать на чужой территории, малой кровью, могучим ударом!“.
— Товарищ Фрумкин, ты там что говорил про индивидуальный и коллективный подход к гадам? — задумчиво, как бы про себя, спрашивает Богданов.
— Впрочем, если подход конструктивный, то я для пользы дела и не против… — немедленно реагирует Коробков. — Продолжайте, товарищ Сандалов…
21 июня 1941 года. 22 часа 32 минуты.
Управление НКГБ БССР по городу Брест. Кабинет сержанта ГБ Лермана
Младший лейтенант Мохнач открыл глаза, с трудом приподнял тяжелую голову и огляделся. Оказалось, что лежал он на небольшом диванчике, очень похожем на тот, что стоял в родном доме юного красного командира. Только дома над диванчиком, на полочке, стояло полдюжины фарфоровых слоников.
— Что, головушка бо-бо, а денежки тю-тю? Вот так оно и бывает, когда вместо того, чтобы учить в расположении части Боевой Устав Пехоты БУП-39, некоторые, отдельно взятые нами за задницу, командиры Красной Армии посещают во внеслужебное время сомнительные увеселения…
Евгений поморгал несколько раз и попытался сфокусировать взгляд на человеческой фигуре за письменным столом. Сфокусироваться не удалось. В глазах откровенно двоилось.
— Где я? — хриплым голосом спросил у незнакомца Мохнач.
— Не волнуйтесь, молодой человек! — тихим ласковым голосом ответила фигура за столом. — Вы, как говаривали бывшие соловецкие монахи бывшего Соловецкого монастыря, „в месте тихом, злачном, застенном“ — в НКГБ. И, как говаривал один старый контрабандист, отвечая на вопрос царской пограничной стражи: „Стой, кто идет? — Ужэ никто никуда не идеть“…
— Ох, что же я наделал? — Евгений попытался встать, что удалось только с третьей попытки.
— Азохан вей, ежели бы вы что-то наделали, кроме того, что в свои роскошные диагоналиевые галифе, мы бы с вами говорили долго-долго, минут десять… — дружелюбно ответила неизвестная „фигура“. — А так, простите, мне недосуг…
Мохнач сосредоточился, зажмурив глаза, а когда снова их открыл, предметы вокруг перестали двоиться. За столом сидел человек в форме сержанта НКВД и что-то быстро писал.
Увидев, что молодой человек немного оправился, Лерман деловито пояснил:
— Собственно, вы свободны, товарищ младший лейтенант!
— А-а-а… как же… что же… — пролепетал Евгений, с трудом вспоминая события, предшествующие пробуждению в „застенках“ кровавой гэбни. Припечатанный прикладом затылок немилосердно болел. — Что, совсем свободен?
— Ну, насколько может быть свободен военнослужащий. От присяги-то я вас никак освободить не могу… — улыбнулся Лерман. — А вот от внимания нашей организации — вполне!
Мохнач облегченно вздохнул, мысленно проклиная себя за дурацкую попытку спорить с патрулем.
— А знаете, почему вы так легко отделались? — спросил Лерман, откладывая перо. — Потому что ни один террорист не выйдет на задание, не имея хотя бы одного патрона в пистолете… чтобы застрелиться! Ну, можно было бы заподозрить, что враг уже всю обойму уже где-то расстрелял, так ведь и пистолет-то новенький, в заводской смазке, ни разу не использованный — сплошное толстовство! О! Слушайте, вы случайно не из буддистов будете?
— Нет, я из Бобруйска… — не поняв умствования энкавэдэшника, ответил Мохнач.
— Ага! — обрадовался Лерман. — Это многое объясняет! Постойте, постойте… — сержант Госбезопасности на мгновение задумался. — Дайте догадаюсь! Старшина на ружскладе из-под полы вручил вам это удивительное чудо враждебной техники, а про патроны сказал, что они обязательно будут в конце следующего квартала?
— Да… так и было… — мельком удивившись прозорливости представителя органов, ответил Мохнач.
— А извините, шлемазлом он вас при этом не называл? — улыбнулся Лерман.
— Да, называл и говорил, это такое ласковое слово, вроде сынок… — простодушно признался Мохнач.
— Вот из-за таких поцев, как этот старшина, нас, евреев, и называют жидами… — сокрушенно покачал головой Лерман. — Ну ладно… Короче, про пистолет я сам все понял, а потом вас узнал старшина Горобец. Он видел, как неделю назад вы, еще с курсантскими петлицами, в ресторане вокзала Брест-Пассажирский безобразничали…
Мохнач попытался отрицательно помотать головой, но это движение привело к новой волне головокружения. Впрочем, Лерман отлично разглядел попытку младшего лейтенанта оправдаться.
— Как это не безобразничали? А кто в кадку с пальмой насс… помочился? Пушкин Александр Сергеевич? — грозно хмыкнул Лерман.
— Я… это… на спор! — прошептал Мохнач.
— Ах, на спор… — усмехнулся Лерман. — Эх, взгреть бы вас… да это дело Рабоче-Крестьянской Красной Милиции… совсем другой Главк, и Наркомат теперь даже — совсем другой… Да…
— Так я… это… пойду? — могучим усилием победив головокружение, робко спросил Мохнач.
— Нет, дорогой мой, отпустить вас я не могу… — ответил Лерман, и Мохнач похолодел. — Вы все равно только до первого патруля и дойдете! А вот утречком — пожалуйста! Сейчас же вы вполне можете выйти в коридор. В его конце, направо, — дверь уборной. Умойтесь, приведите себя в порядок. Тем более, что вас ожидает гражданка Никанорова, обрыдалась уже вся…
— Какая Никанорова? — испугался Мохнач.
— Как какая Никанорова? — Лерман мельком глянул на протокол задержания. — А Клавдия Захаровна, 1925 года рождения, русская, комсомолка, учащаяся десятого класса школы № 13, между прочим — не замужем… Иди уже, горе луковое….
И старый, 25-летний, кровавобериевский палач Лерман лукаво ухмыльнулся…
21 июня 1941 года. 23 часа 00 минут.
Кобрин, улица Леваневского, дом 33. Штаб 28-го стрелкового корпуса
Во дворе штаба — армейские автомашины, комендантский взвод 333-го стрелкового полка грузит в них ящики и шкафы со штабными документами…
— Дима, что за хрень? Куда нас гонят на ночь глядя? — сержант Алексеев обращается к своему прямому начальнику — комвзвода старшему сержанту Данилину.
— Ваня, сам ничего не пойму, но говорят, — Данилин понижает голос до шепота, — обстановка на границе тревожная… Так что штаб выдвигается на КП корпуса, в рощицу под Жабинкой.[13] Ну ты же там был, блиндажи копал…
— А мне чего сейчас делать?
— Найди старшину и вместе с ним получи для взвода сухпай… На сколько дней? Гм-гм… В сороковом, летом, маневры окружные продолжались трое суток, так что бери с запасом — суток на пять… Должно хватить с избытком!
Этот же двор — но с пылающими автомобилями… Раскаленный ветер носит в воздухе листы бумаги — уже не нужные никому штабные документы несуществующего, погибшего штаба…
У горящего колеса штабного фургона лежит что-то бесформенное, окровавленное, в которое даже не хочется всматриваться…
21 июня 1941 года. 23 часа 10 минут.
Брест. 62-й Укрепленный район. 18-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон, 1-я батарея
ДОТы Брестского УРа… Мы знаем, как начиналась ваша жизнь, как вы рождались…
Двухэтажные… Пулеметно-артиллерийские, на три или пять амбразур, спроектированные великим военным инженером Карбышевым, построенные с учетом самого современного опыта…
Толщина железобетонных стен: до 1,8 метра, перекрытия: до 2,5 метра, выдерживавшие попадания 500 кг бомбы или 8-дюймового гаубичного снаряда… вооруженные, созданными гениальным Грабиным, уникальными казематными 76-мм пушками и „сорокапятками“, спаренными с пулеметами ДС.
Все там было: разумно продуманное, заботливо и надежно построенное — от казармы и хранилища боезапаса до артезианской скважины и санитарного узла — душа с туалетом…
Мы знаем, как вы строились, как оснащались, как осваивал вас личный состав. Мы не знаем и никогда уже не узнаем, как вы умирали. Знаем только, что ваша смерть была геройской!
