Вечерами она топила круглую железную печурку, подолгу сидела у раскрытой дверцы, глядела в огонь, и его неверные отблески плясали в ее бездонных глазах.

А Тим, отложив книгу, глядел на нее. И все не мог наглядеться, растягивая мгновения, чище и прекраснее которых — он знал это наверняка — в жизни его уже не будет.

— Никогда… — чуть слышно прошептал он. Но она услышала, вопросительно повернула голову. Тень пламени переметнулась на щеку, волшебство истаяло.

— Ленка… — сказал он тихо. — Ленка… Я хочу быть с тобой… Я люблю тебя, я не могу без тебя… Выходи за меня. Я понимаю, я пока еще никто, мальчишка…

— Мальчишка… — задумчиво повторила она. — вот именно… Сколько тебе лет?

Тим вскинулся.

— Двадцать один! И что?!

— А мне — двадцать семь скоро. Через десяток лет я буду весить центнер. Как мамочка. А ты — красивый тридцатилетний доцент — будешь стыдиться меня и изменять направо-налево со смазливыми студенточками. Мерси!

Она засмеялась, мелодично, как китайский колокольчик, смехом своим разряжая взрывоопасную ситуацию.

Он засмеялся вместе с ней, легко встал, играючи взял на руки будущий центнер, завалил на продавленный диван и младым вампиром впился в ее пухлые алые губы…

Но в этот вечер что-то лопнуло между ними.

Невозвратно, как лопается гитарная струна.

Оба почувствовали это — и оба не подали виду… И вот медовая ностальгия закончилась. Тим довез до места жительства кота в лукошке, трогательно попрощался с Леной и почему-то с легким сердцем отправился домой. Знать бы ему, какая там собиралась буря…

Зинаида Дмитриевна в выходном халате налила ему чай, придвинула тарелку с бутербродами, села рядом. В полнейшем гробовом молчании. Тиму, хоть и был он изрядно голоден, кусок в горло не полез.

— Мам, случилось что? — встревоженно спросил он.

Выдержав паузу, сделавшую бы честь Вере Комиссаржевской, Зинаида Дмитриевна с трагическими модуляциями произнесла:

— И он еще спрашивает! Примерный сын, добрый сын!.. Отец!

На кухню со зловещим видом выплыл академик Метельский.

— Папа, привет! Я и не знал, что ты дома…

Не говоря ни слова, Антон Корнеевич хлопнул о стол книжкой в красной обложке.

— Что это? Я спрашиваю, что это такое?!

— Это? — Тим поднял на отца удивленный взгляд. — Это «Мастер и Маргарита».

— Это книга антисоветского издательства «Посев», найденная матерью в твоем столе, когда она прибирала у тебя в комнате, — отчеканил Антон Корнеевич.

— Никто не просил ее лазать в мой стол! — выкрикнул Тим. — Это мое дело, что я там держу!

— Ах, дело! — Отец побагровел. — По такому делу недолго и на Колыму загреметь!.. А если бы эту антисоветчину нашли в моем доме, в доме академика Метельского?! Ты не подумал, что это могла быть спланированная провокация против меня? От кого ты получил это издание?

— Вообще-то я не обязан говорить, но если на то пошло — Левка подарил, Напал. Перед отъездом.

— Так я и знал! Какому-то диссидентствующему жиду дали задание меня скомпрометировать, а за это выпустили из страны!

— Господи, отец, да что с тобой? Кому это надо?

— Кому? — Метельский горько усмехнулся. — Моим недругам, завистникам, интриганам… Которые хотят отобрать у меня кафедру, вычеркнуть из списка на квартиру в академическом доме!

— А эту пакость, что ты притащил в дом, я немедленно сожгу! — гордо пообещала Зинаида Дмитриевна. — Я не позволю тебе порочить доброе имя отца!

— Ты позоришь род Метельских! — с пафосом произнес Антон Корнеевич и манерно, театральным жестом указал на дверь. — Иди откуда пришел!

Тим хотел было что-то заорать в ответ, но сдержался, молча развернулся и так хлопнул дверью, что из квартиры напротив высунулся сосед, респектабельный, в очках и с трубкой в зубах.

Тим вихрем слетел вниз по лестнице, пробкой вывинтился из подъезда и некоторое время шел без мыслей, на автомате, куда глаза глядят. Было обидно, до слез жалко книги и — голодно.

У метро, после двух пирожков с мясом и трех с морковью, двух стаканов газировки и выкуренной «Примы» ситуация показалась Тиму не такой уж и безнадежной. Он набрал номер Лены — ау май лав выручай. Странно, но той, несмотря на воскресенье, дома не оказалось. Тэкс. У Юрки Ефименкова было постоянно занято, видимо, плохо лежала трубка. А книжка с телефонами прочих друзей-приятелей осталась дома. И Тим, особо не раздумывая, подался к Андрону.

Слава Богу, тот оказался дома, с тщанием красил в желтое массивные входные двери.

— А, здорово, — обрадовался он, опустил макитру и участливо посмотрел на Тима. — Что-то, брат, не выглядишь ты посвежевшим и вообще сбледанул с лица. Горячая телка попалась? Ладно, дадим сейчас последний штрих и будем тебя откармливать. Кстати, как тебе колер, впечатляет?

Он окончательно выжелтил двери, полюбовался на работу и, подхватив ведро, повел Тима прямиком к столу.

— Будь как дома, брат. Сейчас картошки поставим, «уху камчатскую» откроем, за пивком рванем. Захочешь, еще пельмени есть, пожарим в шесть секунд. Надо, надо тебя поправлять.

Так и поступили. Собственно, хлопотал Анд-рон — варил картошку в мундире, бегал с бидоном к ларьку, жарил каменно-твердые, будто вылепленные из гипса, «останкинские». Тим же сидел, и6 шевелясь, в странном оцепенении и слышал, как у радио рассказывали о белом медвежонке, из которого ничего уже путного не вырастет. Экипаж атомного ледокола «Арктика» напоил его допьяна спиртом со сгущенкой, лыка не вяжущего взял на борт, а по прибытий в Ленинград подарил зоопарку. овосел получил имя Миша, быстро освоился в новых условиях и чувствует себя как дома. Плещется в теплой луже вместо Северного Ледовитого и жрет казенную пайку взамен парной нерпы…

— Ты, брат, давай наворачивай. — Андрон, ни о чем не спрашивая, подкладывал ему в тарелку, от души подливал пивка и себя не забывал, за ушами трещало.

Настроение у него бьио ровным и безмятежным, все в жизни казалось ясным, преисполненным смысла и определенности. Завтра они с Анжелой идут на «Старшего сына» с Ларисой Луппиан, через неделю прибывает мать с единорогом и детьми, а годиков этак через шесть, если все сложится благополучно, понесет его с песнями по морям, по волнам. Самый главный майор Семенов свое слово милицейское сдержал, правда, частично и пристроил Андрона, ни больше ни меньше, как в Институт водного транспорта, на вечерний. «Ты, Лапин, держи сфинктер-то по ветру, — сказал он Андрону веско, с авторитетным видом, — и думай головой, а не анусом. Закончишь судомех, получишь визу, подмахнешь за кордон. Будешь моряк — в жопе ракушки. По морям по волнам, нынче здесь, завтра там. В общем, грудь моряка лучше жопы старика. Иди учись. Как классик завещал». Эх! И если бы еще не экзамены эти дурацкие. Правда, майор Семенов сказал scko, на полном серьезе — ты, главное, приди, а то они тебя сами в жопу поцелуют. Сынок главнокомандующего из приемной комиссии нынче стрелам патрульным у Сотникова бегает…

Съели картошку с «камчатской ухой», прикончили поджаристые, с хрустящей корочкой пельмени, не побрезговали и холодцом «любительским» называемым в народе волосатым. Однако только собрались пить чай, как на улице забибикали в клаксон, напористо, занудно, как болельщики на хоккее: тра-та-та-та-та-тра-та.

— Ты смотри, явился не запылился. — Андрон удивленно хмыкнул, снял с плитки кипящий чайник и вытер ладонью губы. — Это барыга за триппером. Ты здесь посиди пока, не высовывайся. А то начнутся вопросы: кто? что? откуда? Объясняйся, почему и по облику, и по рожам завсегда мы с тобой были схожи. В общем, не скучай.

Он подмигнул, пригладил коротко остриженные волосы и, приосанившись, пошел встречать Сяву Лебедева — наконец-то тот сподобился почтить вниманием, не прошло и полгода.

— Здорово, здорово! Ну показывай, что тут у тебя, только в темпе, меня люди ждут!

Он был необыкновенно крут, шикарен и действовал с размахом. Взял, особо не торгуясь, весь товар, оглядел с видом знатока чердак, где была расчищена лишь малая толика — пятачок перед боксерской грушей, хмыкнул, с неодобрением покачав головой, закурил и выразил свое неудовольствие: