— Заговор?

— Хоть горшком назови, только в печку не сажай. Я долго не решался на разговор с тобой, Федор Федорович, ибо он смертельно опасен, но я знаю порядочность вашего рода, особенно твою, сановник. Еще и потому решился, что тебе не выгодно доносить обо мне царю-батюшке. Меня казнят, но это не помешает браку Грозного с Марией Гастингс. Тогда дочь твоя получит в удел Углич, если царь не передумает поступить так милостиво и не сошлет Марию в монастырь. Если же мы соединим усилия, вполне возможно, сорвем помолвку. Царь назначил меня на переговоры с Росселом, вот я и сделаю все, чтобы произошел разнотык, ты же постарайся настроить приставов, пусть они поддразнивают посла, гневя его. По рукам?

— По рукам.

— Действуем мы всяк от своего имени. Только меж собой согласовывать действия. Ни одного третьего лица. Даже сына своего, Афанасия, не посвящай во все.

— Вполне согласен и с этим.

Им повезло. Их усилия сорвать переговоры не бросились в глаза, ибо скандал начался еще в Архангельске сам по себе. Приставы, как им было велено, едва причалил корабль и установили сходни, сразу же поспешили на корабль и с поклоном приветствовали посла:

— От имени царя всей Руси поздравляем тебя, сэр Уильям Россел…

Однако же вместо того, чтобы при этих словах посол, обнажив голову, поклонился, тот круто развернулся и скрылся за дверью надстройки, оставив опешивших приставов. Капитан корабля, весьма удивленный капризным поведением англичанина, пояснил:

— Посол не сэр Уильям Россел, а сэр Джером Боус.

— Не ведали мы этого. Так чего же коники выбрасывать? Поправил бы и — дело с концом. Неуж, не извинились бы мы?

Несколько часов прождали приставы сэра Боуса, но тот так и не вышел на палубу. Тогда они так рассудили меж собой:

— Эка, гусь лапчатый! Иль уедет, не посетив Москвы? Голову-то за каприз отсекут непременно. Встречать теперь будем на пристани. Захочет, спустится по сходням.

О своем твердом решении они известили капитана, попросив передать условия английскому послу.

— Скажи ему, Россия не данница Англии, а великая держава, глумиться над нашим единодержцем, помазанником Божьим мы не позволим.

Приставы переупрямили. Встреча, хотя и через несколько дней, состоялась на пристани. Все вроде бы чин-чином, однако, всю дорогу до самой Москвы лада не установилось, о чем приставы доложили Грозному, а тот, не став разбираться в сути конфликта, прогнал приставов от себя, а Богдану повелел отправить их в пыточную.

Хорошо, что не сразу на казнь. Оружничий арестовать арестовал приставов, но отправил на казенный двор, наказав не слишком строжиться к ним. Придет время, он добьется их освобождения и приблизит к себе, тогда они станут верными его товарищами.

Скандал, случившийся в Архангельске, обернулся на пользу Бельскому и Федору Нагому, теперь проще будет, поняв, что за самовольный тип Боус, допекать его, дразня по мелочам.

Грозный назначил скорую аудиенцию послу, дав отдохнуть с дороги Боусу всего пару дней. В урочный час стрельцы в парадных доспехах были расставлены по всему пути следования посла английской королевы от выделенного ему особняка до Царского крыльца, ведущего в тронный зал. В приставы царь определил князя Сицкого, чтоб не обидеть посла приставом из не слишком знатного рода. Но и тут — скандал: сэру Джерому Боусу показалось, будто жеребец под князем лучше статью и богаче сбруей, чем тот, какого подвели ему, послу самой королевы великой Англии, и Боус пошел пешком ко дворцу царя.

Зевакам, невесть откуда набежавшим поглазеть на впечатляющее зрелище, сразу же стало известно о выходке посла, и они тут же начали высмеивать странную процессию — коней ведут под уздцы, сами все идут пешие. Как тут не позубоскалить?

— Ишь, густь лапчатый. Пуп земли.

— Не гусь, карлуха.

Очень меткая поправка. Боус и в самом деле длинноногостью своей весьма напоминал журавля.

— А подарки-то — подарки? По одной посудине в руках у каждого прислужника посольского. Гляди, мол, народ честной, на щедрость аглицкую.

— То-то, щедрость? Серебро одно. Аки нищему подаяние несут!

Оружничий тут же спешит обо всем этом известить государя, который уже гневается: какой-то сэр заставляет самодержца великой державы, помазанника Божьего себя ждать.

Бельский же дополняет свой доклад:

— Послал я к нему напомнить, что не гоже, дескать, выкаблучиваться перед великим государем, он же в ответ: иду, мол, как могу. Как приду, так и приду. Подождет ваш царь.

Все, кто присутствовал в тронном зале и слушал доклад Бельского (а он говорил специально громко, для всех), ожидали великого скандала, ибо посол опаздывал уже на добрых полчаса. Грозный сидел на троне нахохлившийся, бояре, устроившиеся на лавках вдоль стен, насупленно молчали, выпячивая и свою оскорбленность, только белоснежные рынды, стоявшие при царском троне, оставались торжественно-величавыми.

Скандал не случился. Царь, спросив о здоровье сестры Елизаветы Английской и выслушав стоя ответ, велел принять подарки и письма от королевы, затем указал место послу, специально для него приготовленное, рядом с троном, и больше не проронил ни слова. На сэра Боуса он даже не взглянул. Ни разу. А вскоре встал и покинул тронный зал. Растерявшегося, но еще более обиженного Боуса проводили в отведенный ему особняк тем же порядком и еще под более острые реплики зевак.

Переговоры начать с послом Грозный повелел лишь через несколько дней, назвав со товарищами Бельского боярина Никиту Юрьева и дьяка Андрея Шелкалова. Но предупредил Богдана:

— Вместе ведете переговоры о государственном союзе с Англией. О сватовстве с Марией Гастингс поведешь речи ты один. После того, как обговорены будут условия союза и договор мною подписан.

— Все понятно. Исполню в точности.

Переговоры, однако, не заладились. Сэр Боус, обидевшийся, что не обласкан царем Иваном Грозным, даже не зван к обеду с ним, вносил поправки даже в те условия, какие были определены в письме королевы английской, дьяк Шел калов пытался находить согласные варианты, но ни Богдан, ни боярин Никита Юрьев не пособляли ему, отстаивая положения письма, а потом и сами принялись вносить поправки, угодные лишь одной Руси. Летели недели, а воз так и не мог сдвинуться с места.

В ежедневных докладах царю оружничий во всем винил английского посла, слишком заносчивого, требующего выгодных условий лишь для Англии и подтверждал свои слова примерами. Бельского поддерживал Юрьев, Шелкалов же либо отмалчивался, либо говорил о своих предложениях, которые не принял Боус, чем тоже невольно добавлял свою струю в общую воду на мельничное колесо. А царь с каждой неделей все более охладевал и к переговорам о союзе с Англией и, особенно, к сватовству. Из тех слов, какие говорил самодержец в личных беседах с Богданом Бельским, тот понимал, что Грозного начали мучить угрызения совести, ибо он не мог не понимать, каково состояние души беременной жены, наверняка знающей о сватовстве, и как трудно придется ей, когда будет она изгнана из дома с малолетним ребенком, который вот-вот должен родиться.

Наконец — свершилось. Подошел срок, и родился сын. В Кремле в один голос стали его именовать наследником престола. Все знали слабость ума Федора, кому не великой державой управлять, а лишь молиться Богу, прося для Руси блага. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Только крепкая рука удержит страну от пагубных распрей, только крепкий кулак отобьет алчных врагов. Вот и судили так: в отца ли пойдет ребенок (его в крещении назвали Дмитрием, как первенца Грозного, скончавшегося в зряшной дороге) — крепости станет не занимать; в мать ли пойдет — Нагие тоже тверды в деле, крепко за себя стоят. Не лыком Нагие шиты.

Что оставалось делать Бельскому, коль идут разговоры подобные в Кремле? Одно — доносить царю о всех пересудах как в самом Кремле, так и в своих вотчинах и поместьях. И всякий раз он добавлял:

— Если раздуматься, не крамольничают. Правы они, государь. Тем более, ты Федора еще не назвал наследником.