Графиня показала своей ученице, как принять пластическую позу, и набросила на плечи белый плащ.

Барон потащил за собой господина д'Эпервье. С минуты на минуту дома у него должен был появиться Фукс, чтобы подтвердить свой побег, поэтому барон торопился.

Было около одиннадцати часов, когда они, раскланявшись друг с другом, разошлись по своим экипажам.

Господин д'Эпервье поехал на улицу Ла-Рокет, а барон Шлеве — в свой особняк.

Первым делом Шлеве осведомился у камердинера, не спрашивал ли его кто-нибудь. Ответ был отрицательный.

Шлеве забеспокоился. Пробило полночь, а Фукс так и не появился. Беспокойство барона все возрастало. Он не ложился спать, сидел и ждал.

Вернемся к заключенному в тюрьму Ла-Рокет.

Не первый раз жизнь Фукса подвергалась опасности, но до сих пор вера в свою счастливую звезду не изменяла ему, и всякий раз удавалось избежать смерти. В этот раз помощь запоздала настолько, что он уже и не ждал ее, и все-таки она пришла.

Визит барона чрезвычайно обрадовал и успокоил его. Теперь он спасен! Барон, с которым он привык обращаться, как с товарищем, невзирая на камергерский титул, снабдил его всем необходимым для побега, а смелость и хладнокровие никогда еще ему не изменяли. Что ж, да здравствует барон!

Никто и не подозревал, что Фуксу был известен не только приговор, но и вся процедура его исполнения.

Фукс отлично знал, что в десять часов вечера для него начнут возводить эшафот, а около одиннадцати придет палач или его помощник, дабы освидетельствовать приговоренного.

После этого вместе с судьей, который огласит приговор, в камеру к нему явятся священник и два тюремщика. Священник будет находиться с ним до последней минуты, чтобы утешить его, принять покаяние и отпустить грехи, а тюремщики должны следить, чтобы он не наложил на себя руки и тем самым не избегнул бы наказания. Кроме того они принесут с собой свечи, вино и молитвенник.

При мысли об этих визитерах на потрепанном лице Фукса появилась низкая коварная усмешка.

«Эти черные господа очень удивятся, когда найдут гнездо пустым,— подумал он.— Представляю, как они кинутся меня искать! Постараюсь их позабавить и самому позабавиться… Но вот бьют часы!»

Фукс считал удары.

«Восемь,— пробормотал он,— только восемь. Еще целых два часа надо провести в этом проклятом каземате.

Эй, Фукс, что было бы с тобой, если бы добрый сострадательный барон не протянул тебе руку помощи? Я думаю, тебе было бы несдобровать. С этой машиной, которую придумал человеколюбивый доктор Гильотин и сам на себе испробовал, шутки плохи! Завтра ровно в семь часов ты отправился бы в тот мир, откуда нет возврата и куда ты один раз уже заглянул (разве не может так выразиться тот, чья голова чуть не лежала на плахе). Пятьдесят один год избегал ты этой участи и хорошо понял, как неприятно умирать насильственной смертью. Но увы, все мы эгоисты и не всегда готовы перенести то, что делаем другим.

Как много людей радуется, что я одной ногой стою уже на эшафоте. Их столько, что и не сочтешь!

Первый из них — это князь Монте-Веро, но у него есть основания радоваться, и я не в обиде на него за это. Когда я выйду отсюда, то первым делом сверну голову его любимцу…

Далее, моей смерти обрадуются полицейские чиновники, потому что избавятся от человека, причинившего им столько забот и писанины,— о, я это хорошо знаю, сам когда-то был канцеляристом!

Их тоже можно понять — приходится либо умирать с голоду, либо самим воровать и брать взятки; попробуй-ка прокормить семью на жалованье пятнадцать талеров в месяц, при этом прилично одеваться и платить налоги! Они и шагу не могут ступить без особого соизволения начальства, только голодать им дозволяется в любое время!

Ну, кто еще? Палач будет рад моей смерти, но и ему я прощаю, так как казни составляют его единственный доход.

Тюремщик Гирль, вероятно, тоже будет доволен, что избавится от столь беспокойного арестанта,— он не очень-то мне доверяет и правильно делает! Кто знает, остался бы он в живых сегодня вечером, если бы не помощь барона…

А сколько любопытных рады будут увидеть преступника на гильотине! Может быть, кое-кто из зрителей и сам когда-нибудь познакомится с ней, но уже не вырвется из ее объятий.

Но все вы, ждущие моей смерти, будете обмануты, ожидание и радость ваши напрасны, последний час господина Фукса еще не настал!

Девять часов. Сейчас, должно быть, Гирль отдаст мне свой последний визит…»

Этими словами Фукс завершил свой внутренний монолог.

Послышались тяжелые шаги, кто-то подошел к двери камеры. Фукс уселся на соломенное ложе, под которым хранился маскарадный наряд. В камере было темно, прежде в это время всегда уже горел фонарь. Однако в эту ночь его должны заменить восковые свечи.

Лязгнул замок, дверь отворилась, и вошел Гирль, дюжий и угрюмый тюремщик. В одной руке он держал фонарь, в другой — связку ключей.

Сколько раз наносил Гирль последние визиты заключенным в Ла-Рокет!

— Ну, Гирль! — воскликнул Фукс, в то время как тюремщик тщательно подметал углы камеры,— как там мои дела?

— Ничего не знаю,— буркнул тот.

— Я хотел бы проститься с вами.

— Это вы всегда успеете. Встаньте, я приведу в порядок вашу постель.

«Вот это уже лишнее,— подумал Фукс,— знал бы он, что там лежит!…»

Вслух он приветливо сказал:

— Полно, не беспокойтесь, я сам приберу свою солому.

Гирль сегодня, в последний свой визит, казался добрее, чем обычно. Он пожал плечами, отошел от постели и принялся мыть старый стол, стоявший посредине.

— Вы останетесь здесь на ночь? — спросил Фукс.

— Нет, после десяти часов я свободен на целые сутки.

— Прощайте, Гирль! — Фукс протянул надзирателю руку.— Вы ужасно сердитый и ворчливый, но я не сержусь на вас.

Гирль недоверчиво следил за каждым движением заключенного.

— Желаю вам побыстрей свести счеты с жизнью,— угрюмо сказал он.— Я думаю, она стала уже тяготить вас.

— Это как сказать,— неопределенно произнес Фукс.

— У вас есть какое-нибудь желание? — спросил Гирль, ставая фонарь на стол.

— Нет, благодарю вас,— спокойно отвечал Фукс, сидя на своей соломенной подстилке с таким выражением, будто он находился в трактире и хозяин спрашивал, чего он еще желает.

— Да пребудет с вами милость Божия,— пробормотал Гирль и вышел.

Лязгнул двойной замок, послышались удаляющиеся шаги. Фукс встал с постели, на цыпочках подошел к двери и прислушался. Скоро пробьет десять, и Гирля сменит другой надзиратель.

Фукс приподнял четырехугольную форточку в двери и выглянул в коридор, слабо освещенный газовыми горелками. Отверстие было слишком маленькое, чтобы он мог просунуть голову, а ему хотелось взглянуть, сколько сторожей находится на другом конце коридора, там, где начиналась лестница, ведущая к привратнику, и где коридор упирался в апартаменты начальника тюрьмы.

Он замер, прислушиваясь. На том конце коридора о чем-то тихо переговаривалось несколько человек. Вдруг послышался голос господина д'Эпервье: он собирался уезжать и приказывал надзирателям принести из его кабинета бутылки, стаканы, свечи — все, что по закону полагалось приговоренному, чтобы скрасить его последнюю ночь.

Фукс злорадно засмеялся: тюремщики усердно заботились о нем.

— Молодцы, ребята,— прошептал он,— стаканчик вина мне очень был бы кстати, но вы слишком дорого берете за него, через час я раздобуду гораздо дешевле.

Фукс быстро переоделся в красную рубаху и панталоны с сапогами; сапоги оказались немного велики, но это ничего не значило. Помощник палача не забыл положить с другими вещами и свою широкополую шляпу.

Фукс надел ее и надвинул на лицо.

Но оставалась еще одна деталь, которая могла легко его выдать, а именно — рыжая борода.

Но для такого опытного и находчивого преступника, как Фукс, подобное затруднение представлялось сущим пустяком. Он раскрыл фонарь, смочил пальцы в масле, вымазал их в печке сажей и этой жирной краской принялся натирать бороду, очень скоро ставшую совершенно черной.