— Привратник, пожалуй, удивится, что красная фигура выходит, а он никого не впускал.

— В таком случае скажете, что вы вошли через другой ход, с улицы Ла-Рокет, а теперь выходите через большие ворота, потому что вам нужно на площадь, где строится эшафот.

— Отлично, господин барон, теперь я все понял, В одиннадцать часов судья, священник и прочие господа найдут гнездышко опустевшим.

— Обер-инспектор д'Эпервье в десять часов выйдет через дверь на улицу Ла-Рокет. В случае чего, скажете, что это он впустил вас. Теперь вы все знаете.

— Да, господин барон. Благодарю вас!

— Помните о своем долге. Десять минут прошли, я слышу, как Гирль бренчит ключами. Спрячьте вещи!

Сложив весь костюм вместе, Фукс ловко сунул его под соломенный матрац.

Затем оба негодяя состроили такие выражения, будто с горечью расставались навеки.

Надзиратель Гирль отворил дверь, и барон вернулся в коридор, где его ожидал д'Эпервье. Они прошли рядом до самого кабинета, здесь Шлеве раскланялся и еще раз шепнул:

— В десять часов, у двери на улицу Ла-Рокет.

Вместе с надзирателем Гирлем он спустился по лестнице и вышел, не возбудив ни малейшего подозрения.

Когда барон ступил на площадь, мокрую от дождя и снега, на лице его играла торжествующая улыбка — ему пришлось приложить немало усилий, но жертвы не напрасны и обещают блистательный успех всего предприятия.

Он поспешно зашагал по грязным улицам к своему дому, чтобы там переодеться и как ни в чем не бывало отправиться в Ангулемский дворец. Он тщательно вымылся, потому что близкое общение с заключенным и прикосновения к одежде палача внушали ему отвращение.

Под вечер он отправился у Булонский лес. Сады и дачи, сам парк в густом осеннем тумане производили грустное впечатление. С деревьев и кустов облетела листва, газоны пожелтели, беседки были обнажены и неприветливы.

Но барон ничего не замечал. Погрузившись в мягкие подушки своей кареты, подняв воротник богатого плаща, он размышлял о последствиях предстоящей ночи. Он чувствовал, что цель достигнута.

Карета остановилась. Хотя в этот вечер у графини Понинской не было приема, из дворца выбежало много слуг в дорогих ливреях, чтобы отворить дверцы кареты и оказать достойный прием барону, который имел постоянный доступ к графине и экипаж которого они узнали.

Шлеве вышел из кареты и приказал кучеру приехать за ним в одиннадцатом часу.

Он вошел в ярко освещенный вестибюль и велел слугам проводить его до будуара графини. Того самого будуара, где незадолго до этого негр подслушивал его разговор с графиней.

Леона отдыхала, полулежа на диване, а Франсуаза читала ей стихи из миниатюрного томика с золоченым обрезом.

На ней было темное бархатное платье; роскошные черные волосы зачесаны вверх, как у древних римлянок, и скреплены на затылке золотой пряжкой так, что несколько локонов свободно падали на обнаженную шею.

Полное лицо, темные живые глаза, маленький пурпурный рот — ничто не говорило о том, что обладательница всего этого уже не молода. Она была обворожительнее, чем когда-либо.

Пышность ее бюста, ослепительная белизна и нежность кожи, блеск глаз придавали ей столько обаяния, что Леону справедливо называли царицей всех праздников, которые она устраивала у себя во дворце.

Здесь бывали женщины и моложе ее, и красивее, но графиня производила какое-то магическое, колдовское впечатление.

Когда ей доложили о бароне, она встала.

Франсуаза вышла, дружески поклонившись барону, этому старому греховоднику, расточавшему иногда свои ласки и горничной, когда госпожи ее не бывало дома.

Леона расправила белой рукой роскошные складки бархатного платья, слегка примятого на диване, и сказала с приветливой улыбкой:

— А, дорогой барон, вы принесли мне новости? Но и я имею кое-что сообщить вам.

Шлеве поклонился и поцеловал ее красивую руку.

— Буду счастлив выслушать вас, графиня, я весь внимание.

— Хорошо, сядемте, барон! Вы знаете, что князь Монте-Веро благополучно привез сюда свою дочь?

— Никто не может знать это лучше меня, графиня.

— Но вы не знаете, что он также нашел и привез сюда ребенка этой женщины и принца Вольдемара?

— Ребенка?… У вас хорошие шпионы, графиня, об этом я не знал.

— Теперь вы можете понять, что счастье, поселившееся в особняке на улице Риволи, переполняет всех его обитателей.

— Стоит вам только мигнуть, и этому счастью будет положен конец.

— Знаете ли, дорогой барон,— сказала Леона, играя золотой цепочкой своей лорнетки,— какой я задумала план? Хочу заманить Маргариту в Ангулем.

— Не думаю, чтобы это было легко осуществить.

— Даже если принц Вольдемар окажется здесь?

— Князь не допустит этого.

— Маргарита придет сюда, если ей втайне передадут от имени принца, что он желает ее видеть; я знаю женское сердце.

— Не сомневаюсь в ваших знаниях, графиня, но сомневаюсь в успехе, так как принца здесь нет, да он бы и не пришел в Ангулемский дворец.

— С помощью хитрости можно заставить поверить чему угодно. Удивляюсь вашему неверию, барон, от вас я такого не ожидала.

— Опыт сделал меня в последнее время недоверчивым, графиня! Князь охраняет свою дочь, и она не явится на ваше или мое приглашение, даже если бы принц Вольдемар оказался здесь.

— Было бы очень глупо, если бы мы назвали себя, барон! Но если удастся хитростью завлечь сюда принца и заставить его вызвать Маргариту, я твердо уверена, что она явится несмотря ни на что, потому что страстно любит принца.

— Можно попробовать, графиня,— сказал Шлеве, вставая,— но тогда мой план никуда не годится.

— О, я вижу, вы недовольны, барон! Я вовсе этого не хотела. Ваш план, без сомнения, лучше?

— Если не лучше, графиня, то, по крайней мере, не хуже. Если вам угодно, через три дня в особняке на улице Риволи будет покойник.

— Покойник? Так ли я вас поняла?

— Это слова Фукса.

— Заключенного в Ла-Рокет?

— Который нас не выдал на суде,— прибавил Шлеве тихим, но выразительным голосом.

— И вы доверяете этому человеку?

— Вполне, графиня!

— Но ведь он уже приговорен?

— Приговорен, но не казнен пока.

— Если я не ошибаюсь, казнь его назначена на завтра?

— Совершенно верно, но она не состоится.

— Вы просто колдун! Расскажите мне все.

— Я все сказал, графиня. Казни не будет, если вы того захотите.

— Так моя власть выше императорской? — спросила Леона не без гордости.

— В этом нет ничего удивительного, графиня. Я думаю, вам лучше известно ваше могущество, распространившееся по всей стране. Мои жалкие слова не могут описать его!

— Да, вы правы; однако, вернемся к делу. Ваш план заинтересовал меня; что я могу сделать для заключенного в Ла-Рокет?

— Он будет спасен, графиня, если вы позволите господину д'Эпервье полюбоваться вами сегодня вечером, когда вы будете давать наставления мраморным дамам.

— Однако, дерзкое желание у начальника тюрьмы; я занята репетицией «Купающейся Сусанны»; господин д'Эпервье сможет увидеть эту картину, когда будет дано представление в моем театре.

— Он предпочел бы видеть в этой картине прекраснейшую из женщин.

— Каковы будут последствия, если я соглашусь?

— Заключенный в Ла-Рокет выйдет на свободу, а спустя три дня будет покойник в…

— Довольно! — перебила Леона с сияющим лицом.— Ну, а если этот Фукс не сдержит своего слова?

— Тогда через четыре дня он будет опять в тюрьме.

— Я вижу, у вас все продумано.

— Все продумано, и я на все готов, графиня, но последнее слово за вами; иногда ваши мысли и желания кажутся мне непостижимыми.

— Хорошо, господин д'Эпервье может прийти, но я не хочу его видеть.

— Благодарю вас за ваше согласие, графиня! Ваше пожелание для меня равносильно приказу.

Барон встал, лицо его выражало полнейшее удовлетворение.

— Но я думаю,— сказала с усмешкой графиня,— что вы уже опоздали с моим ответом; спешите, часы бьют десять, через несколько минут я отправлюсь в зимний сад, а к полуночи репетиция будет закончена.