Когда младшие наконец опомнились и притихли, когда наступила тишина и все взоры обратились на патриарха, Наим ад-Дин Айюб, ни на кого не глядя, стал бормотать себе под нос, словно не желая, чтобы его слушали:

— Не надо было отпускать вас из Дамаска… Да вот великий атабек чересчур милостив… А вы тут все отбились от рук.

Тут он поднял тяжелый взгляд на сына, превзошедшего всех братьев — и старших, и младших.

— Что скажешь, Юсуф Прекраснейший? Ведь так называл тебя великий атабек… И прочил тебе славную судьбу… И направил тебя по верной дороге, хотя ты упирался, как ишак. Верно?

— На все воля Аллаха, отец, — кивнул Салах ад-Дин.

— Конечно, на все воля Аллаха. — Взор Айюба ничуть не просветлел. — Но услышь мои слова, Юсуф: ты несомненно пойдешь против воли Аллаха, если и дальше будешь противиться воле великого атабека, а тем более — если осмелишься противиться ему с оружием в руках. Ты падешь и по твоей вине падет весь наш род. Это говорю тебе я, твой отец и верный слуга великого атабека. И если вы все забыли, кто глава семьи, — обвел он грозным взглядом остальных, — то на ваши головы падет гнев Аллаха!

— Ты слышал и мою клятву, отец, — спокойно отвечал Салах ад-Дин. — Могу повторить, что и теперь не желаю противостоять великому атабеку. Его имя стоит в пятничной молитве рядом с именем халифа аль-Мустади, да пребудет с ним милость Аллаха. Я посылал великому атабеку дары и золото. Разве это не знак преданности?

— Ты сам лучше меня знаешь ответ на этот вопрос, но все равно боишься коровы, которая придет и проглотит ту корову, которую ты теперь с таким усердием пасешь, — заметил Айюб, напомнив сыну о притче-сне.

— Возможно — развел руками Салах ад-Дин. — Но и ты, отец, прекрасно знаешь, что все дело в иной клятве. Той, которую я давал Всемогущему Аллаху. И мы бы теперь не сидели в этом доме, если бы Всемогущий Аллах не принял моей клятвы.

— Если ты не ошибаешься и не принимаешь на себя слишком много, тогда великий атабек, по воле Всемогущего Аллаха, вполне удовлетворится твоими искренними извинениями, — сказал Наим ад-Дин Айюб. — Иначе никак нельзя примирить между собой твои клятвы, Юсуф. Только Аллах может объединить их в единый сплав. Надейся на неисповедимую мудрость Господа и пошли великому атабеку смиренную мольбу о прощении… Не смотри на меня так. Ни твоя, ни моя гордость не может пострадать, ведь не забывай, что его род много знатнее нашего.

— Не верится, что еще несколько сладких фиников успокоят атабека, — покачал головой Юсуф.

— На все воля Аллаха, — вздохнул Наим ад-Дин Айюб. — Я уже молился… К тому же я знаю атабека куда лучше тебя. Пошли к нему гонца, пока позади атабека дорога до Халеба короче, чем впереди него, — до Каира.

И произошло чудо! Видно, и вправду Аллах прислушался к молитвам главы славного курдского рода. Бог надоумил Айюба, как спасти честь семьи и еще крепче утвердить в ней свое верховенство после того, как он лишь последним, вслед за своими сыновьями, явился в покоренный Египет. И наконец кто, как не Всемогущий Творец, смягчил сердце великого атабека, а, вернее говоря, немножко одурманил его голову подобострастными заверениями Салах ад-Дина в своей покорности.

Силы молитв «Добродетельнейшего Малика» Айюба хватило более, чем на год. И на всем Востоке в продолжение этого времени царило умиротворение. Вот на что способен истинный праведник, если кому-то, особенно родичу, удается задеть его за живое!

Однако мир всегда сменяется войною, как хорошая погода — ненастьем… В ту пору, как я уже говорил, мир между грозными властителями царил лишь в те дни, когда все они сидели по домам, хмуро поглядывая друг на друга из своих дворцов. Но стоило кому-нибудь не утерпеть и двинуться куда-нибудь за ворота, как и все остальные трогались в путь. Тут-то и поднимались облака пыли на всех дорогах.

Вновь первым покинул свое насиженное место король Амори. Он пошел войной на армянскую Киликию. Причиной было давнее обещание, данное ромейскому императору во время визита в Константинополь. Дело том, что Киликией правил некий Млех, отстранивший от власти своего брата, коего изначально поддерживал Константинополь. У императора в то время было чрезмерно много хлопот, вот он и решил свалить одну из них на своего высокого гостя. Амори же за пиром пообещал Мануилу заняться на досуге бессовестным узурпатором. Император, как известно, сулил Амори большую помощь, если тот начнет войну с мусульманами. Теперь же, когда Салах ад-Дин после опасной размолвки с атабеком целый год тихо сидел в Египте, а сам атабек был озабочен усмирением своих же эмиров, затеявших междуусобицу, король Амори решил, что настало время исполнить свое маленькое обещание, чтобы оправдались надежды на большое обещание императора.

Поводом для похода на Киликию стало одно забавное событие, которому Амори даже втайне порадовался. Некоторое время назад иерусалимский король попытался сосватать свою дочь Сибиллу графу Этьену Шампанскому. Получив приглашение короля, граф решился на далекое путешествие из Франции в Палестину и очутился на Святой Земле, когда там царила невыносимая жара. Едва не расплавившись, граф отверг все посулы, и даже маячивший перед ним вдали иерусалимский трон показался ему лишь обманчивым миражом на краю пустыни. Увы, в отличие от стойких крестоносцев, граф совершенно не переносил зноя. Обливаясь потом, он поклонился Святым Местам, поблагодарил короля за теплый, даже чересчур теплый прием, увери Амори, что главной целью его путешествия было лишь смиренное паломничество, и сказал в заключение, что теперь спешит посетить город, некогда ставший первой христианской столицей, а именно — Град Константина. По дороге же через Киликию все тот же Млех, наглец и негодяй, обобрал благородного графа до нитки. Так что мысленно король Амори выразил Млеху двойную благодарность: за то, что тот наказал неженку и гордеца графа, отвергшего принцессу, и за то, что сам навлек на свою голову праведную месть за оскорбление королевского гостя.

Однако и на этот раз Амори просчитался. Нур ад-Дин успел утихомирить своих петухов как раз к тому дню, когда иерусалимский король вступил в Киликийскую Армению.

И вот Юсуф получил «предписание» от атабека двинуться ему навстречу и соединиться с его войсками на заиорданских землях, у франкской крепости Керак.

— Если ты будешь медлить, то на этот раз великий атабек несомненно придет в Египет, — сказал сыну Наим ад-Дин Айюб. — Доверься воле Аллаха, иного не остается.

— Тогда молись усердно, отец, чтобы мы оба заблудились в пути, — уже не попросил смиренно, а повелел своему отцу и казначею Салах ад-Дин. — Твои молитвы скорее доходят до небес, чем мои… Я готов, как Моисей, бродить по Синаю целых сорок лет, лишь бы только атабек не попался мне на пути, а я — ему.

Начав собираться в поход, он призвал к себе старшего брата, Тураншаха, и сказал ему:

— Бери войска столько, сколько сочтешь нужным, и выступай завтра же в Нубию. Как мне известно, защищать ее некому, кроме бывших телохранителей халифа. Но их там немного, и они боятся тебя, как огня. А главное, о чем я тебя прошу, посмотри, какие там земли.

Тураншах непонимающе посмотрел на своего младшего брата и господина.

— Посмотри, можно ли там жить, можно ли строить мощные крепости, — разъяснил ему Салах ад-Дин.

Тураншах был доблестным воином, но не слишком проницательным человеком. Видя, что брат все еще озадачен, Салах ад-Дин сказал ему прямо:

— Нубия слишком далека от Дамаска и Халеба. Пока франки владеют Палестиной, великий атабек не решится на такой дальний поход, а таких славных военачальников, как ты, Тураншах, у него нет. Вот и рассуди, зачем нам может пригодиться Нубия… Или ты готов противостоять атабеку против воли… против воли нашего отца?

— Но ведь ты сам идешь навстречу атабеку, Юсуф! — продолжал недоумевать Тураншах. — Если атабек прикажет тебе остаться среди своих эмиров и следовать за собой, что ты будешь делать?

— Подчинюсь, брат, — без колебания ответил Салах ад-Дин. — Но если такое случится, то надо все сделать для того, чтобы наш отец как можно скорее принял одежды везиря. В этом я буду полагаться на тебя, брат, и на аль-Фадиля… Тогда Нубия нам будет очень нужна.