– Скоро пять, – простонала Химильтруда, крепко прижимаясь к мощной груди Карла своей начавшей увядать грудью, – Целая вечность! И ты вновь приехал ко мне победителем.

– Все мои победы – для тебя!

– А мои поражения – для кого? – усмехнулась она горестно.

Он не знал, что ответить на этот вопрос. Они долго лежали молча, покуда она не призналась:

– После той масленицы у меня родилась от тебя дочь. Ты знал?

– Дочь?! Правда?! Где же она?!

– Она прожила всего несколько дней. Была очень слабенькая. Господь наказал меня за мою дерзость.

– Какую дерзость? О чем ты, родная?

– В ту осень, когда должна была родиться девочка, я узнала, что Фастрада опередила меня, родив Теодераду. И когда у меня тоже родилась дочь, я со злости тоже назвала ее Теодерадой.

Ведь ты же переименовал своего сына Карломана, назвав его тем же именем, что и наш с тобой горбунок. Вот я и решила назло тебе – пусть у тебя будет два Пипина и две Теодерады. За это Бог и наказал меня.

Карл молчал. Из глаз его текли слезы.

– На сколько дней ты приехал теперь? – спросила Химильтруда. – На два? На три? Или уедешь завтра?

– Не уеду от тебя, покуда не позовет военная труба, – ответил Карл сквозь слезы. Просто потому, что ему хотелось сказать что-то возвышенное.

– Этого не может быть, – вздохнула Химильтруда. – Но все равно спасибо тебе, что ты так сказал. – Это не просто слова, – обиделся Карл, что она ему не верит.

– Пусть так, – счастливо хихикнула женщина. – Поцелуй меня!

Он сдержал свое слово и вопреки всем правилам приличия до самого лета прожил в Ахене со своей бывшей женой, пренебрегая женой законной, теперешней. Все знали об этом, но никто не смел осудить своего короля-победителя, все только жалели его, что он живет со старухой, которая еле ходит, в то время как столько умопомрачительных франконок и аквитанок, саксонок и британок, баварок и итальянок готовы всем пожертвовать, чтобы только сделаться его наложницами, коль уж он разлюбил свою молодую супругу.

Священники не раз полунамеками давали ему понять, какой соблазн он вносит в мир своим грешным сожительством с Химильтрудой. Карл издал капитулярий о церковных порядках, способный умаслить душу любого священника. Аббат Турского монастыря Алкуин приезжал в Ахен и тонко, как мог лишь он один, издевался над престарелостью Химильтруды. Карл выгнал его и заставил убираться обратно в Тур. Фастрада, некоторое время пообижавшись, взялась слать мужу слезные письма с просьбой покинуть Ахен и приехать к ней в Ингельгейм или же позволить ей самой прибыть к нему в Аквис-Гранум. Он отвечал ей, что по-прежнему любит ее, но приехать не может, потому что Химильтруда сейчас гораздо больше владеет его сердцем. Он был честен и действительно любил Фастраду, жалел ее, но не желал.

Его сильная натура, убегая от усталостей, стремилась к счастью и радости. Он бы не выдержал, если бы еще пришлось заставлять себя жить с Фастрадой, когда хочется быть рядом с Химильтрудой. И даже горбатый Пипин был теперь ему милее всех других сыновей и дочерей, как бы ни были они прекрасно сложены, красивы, умны и благородны. Каролинг приезжал к отцу и долго беседовал с ним. В разговоре они ни разу не коснулись темы личной жизни Карла, и за это король пообещал сыну отдать во власть большую часть Нейстрии. А на Пасху приехала Хруотруда, и Карл разрешил ей жить в Ахене, поскольку она быстро подружилась с Химильтрудой.

Горбатый Пипин был хмурым и плохо развитым юношей. В свои двадцать два года он имел развитие двенадцатилетнего. Карл пытался как-то образовать его, привить кое-какие полезные навыки, но все было бесполезно. Пипин оставался враждебным, и единственное, что утешало Карла, – он был враждебен не только по отношению к нему лично, но и ко всем окружающим без исключения, даже к собственной матери. Ее он считал предательницей за то, что она унизилась и простила Карла. Он презирал ее, хотя при этом никак не стремился обособиться, жить своей жизнью, куда-то уехать. Он был не просто горбун, а калека во всем – в душе, в чувствах, в мыслях. Ни к чему не пригодный, пустой и лишний человек на свете. Никому не нужный, кроме своей несчастной и счастливой матери.

А Химильтруда в эту весну очень похорошела от счастья. Она стала моложе выглядеть, лучше ходить и даже, как утверждала, лучше видеть.

– Посмотри, Карл, у меня ведь и седины стало меньше!

Когда в первую ночь он сказал ей, что пробудет до военной трубы, она, конечно, не поверила и каждый день воспринимала как нежданный подарок судьбы. И дней этих становилось все больше и больше, и дни превратились в месяцы – январь, февраль, март, апрель, май… Это была последняя весна ее счастья, и Химильтруда прекрасно понимала, что больше в ее жизни ничего подобного не будет. И, вглядываясь в прошлое, она еще понимала, что и там не было таких полноценных, из чистого золота дней.

Но военная труба в конце концов прозвучала.

Славяне-веталабы, сами себя называвшие лютичами, вторглись в земли остфалов, возглавляемые своим великим полководцем Драговитом. Карл желал доказать остфалам, что отныне все саксы находятся под его особенным покровительством, и быстро двинул полки, горя желанием сразиться с Драговитом. Другие славяне – сорбы и ободриты – вошли в союз с Карлом. После долгих перемещений вдоль берегов Эльбы Драговит избежал решительного сражения, заключил с Карлом мир и присягнул ему, поклявшись никогда больше не вторгаться в пределы, лежащие под рукой великого франка.

Напрасно Химильтруда ждала возвращения Карла в Ахен. В середине октября она узнала о том, что король, вернувшись на берега Рейна, отправился в Вармацию, где в доме своего отца жила все это лето Фастрада. Он умолял простить его и бросил к ногам законной супруги дары, переданные для королевы вождем веталабов. В Вармации король встречал Рождество и Пасху, потом путешествовал по своим владениям, одаривая монастыри и замаливая свои грехи в тех монастырях. К новому Рождеству он, с Фастрадой и всеми своими дочерьми, вновь приехал в Вариацию. А Химильтруда сохла и старела в Ахене подле своего горбунка. Ноги ее опять стали плохо ходить, глаза – плохо видеть, а в голове прибавилось седины. Еще одна Пасха миновала, и еще одна весна пронеслась мимо нее, наступило лето. В Ахене только и разговоров было о том, что Карл намеревается завоевать Аварию и готовится к большому походу. Эти слухи веселили пятидесятидвухлетнюю Химильтруду – она думала: «Моя очередь будет!», надеясь, что после этой войны Карл захочет приехать не к Фастраде, а к ней. В июле пришло известие – большая армия Карла выступила из Регенсбурга и двинулась в направлении Аварского каганата. Вместе с этой новостью в Ахен прилетела совершенно неожиданная весть – в город едет королева Фастрада!

Страшное смятение охватило душу Химильтруды – не с добром едет сюда королева из Вармации, а с каким-то злым умыслом. Разместившись в пфальце, Фастрада не замедлила с визитом к своей старшей сопернице, пожаловала к ней на второй же день по приезде. И вот они встретились. И жадно уставились друг на друга. Химильтруда в простых одеждах – светлозеленом шенсе и белоснежном покрывале – выглядела буднично, но опрятно. Волосы она заплела так, чтобы седые пряди по возможности оказались внутри косы, но всю седину все равно нельзя было упрятать, и возраст Химильтруды особенно бросался в глаза рядом с пышно цветущей молодостью двадцатипятилетней Фастрады. Впрочем, пожалуй, чересчур пышной. На ней были богатые, осыпанные жемчугом и драгоценными каменьями византийские одеяния темно-красных тонов – парчовая далматика с длинными рукавами до колен и бархатное покрывало, увенчанное короной. Золотистые длинные локоны, свободно спадающие на грудь, обрамляли пухлое и румяное лицо молодой франконки. «Какая толстая! И как ей не жарко!» – подумала о Фастраде Химильтруда. «Фу, какая старая! А тоща-то, тоща!» – подумала о Химильтруде Фастрада. «Что он в ней нашел кроме молодости?» – изумилась про себя бывшая королева. «И чем это она его к себе так заманивает, колдовством, что ли?» – мысленно содрогнулась королева нынешняя.