Это песнопение, сочиненное сто лет назад великим поэтом Тукхой, длинное и протяжное, составляло непременную часть ритуала встречи белого слона. Во время его исполнения слона непрестанно осыпали алыми и чайными розами, так что к концу гимна он оказался стоящим по брюхо в целом сугробе благоухающих цветов. Кан Рин утомился слушанием и, не сдержавшись, зевнул. Тин То заметил это и несколько сократил текст великого Тукхи, затянув последний куплет, где восхвалялись прелести неволи и перечислялись опасности жизни на свободе:

Все, вскинув руки, захлопали в ладоши, затем, следуя примеру Кан Рина, низко поклонились слону. Ньян Ган подвел своего подопечного к двум другим белым слонам, чтобы они могли поздороваться с новеньким. Они довольно дружелюбно принялись общупывать его хоботами, вежливо похрюкивая. Тем временем у слоновьей купальни, расположенной на площади перед дворцом, заканчивались приготовления к купанию. Широкий бассейн был до краев наполнен тамариндовой водою, которая, как известно, способствует тому, чтобы кожа слона становилась белее. Жара стояла невыносимая, и когда слонов повели к купальне, они от восторга попискивали и посвистывали. Погрузившись в воду, принялись резвиться к восторгу собравшихся. Веселье усилилось, когда слоны, балуясь, стали брызгать на зевак, поливать их из хоботов, и эта затея принадлежала не кому иному, как Цоронго Дханину Третьему.

Долго слоны не покидали купальню, долго развлекали своих поклонников разнообразными причудами.

Наконец их повели во дворец, внутри которого располагался главный государственный слоновник, где обитали только Цоронго Дханины.

Целый месяц продолжались празднования по поводу обретения нового Цоронго Дханина.

Тем временем слон обживался во дворце Кан Рина, привыкал к своему новому бытью, и надо сказать, оно ему понравилось. Ежедневно его в компании с другими Цоронго Дханинами водили в купальню, всякий раз наполняемую тамариндовой водой. Кожа его стала немного светлее, но все равно Цоронго Дханин Первый и Цоронго Дханин Второй в большей степени заслуживали наименования белых слонов, нежели он. Однако во всем остальном он очень быстро затмил их славу, сделавшись всеобщим любимчиком. Чего он только не выдумывал! Ньян Гана, к примеру, он обвивал хоботом поперек туловища и аккуратно забрасывал себе на загривок. Но только Ньян Гана, никого больше, хотя Аунг Рин страстно мечтал таким же способом залезать на своего Цоронго Дханина. Еще он любил меряться силами с людьми в перетягивании каната, и немало требовалось силачей, чтобы всем вместе перебороть веселого исполина. По утрам его выводили на прогулку по улицам Читтагонга, он важно шествовал, держа в хоботе корзину – в нее жители города клали подаяния, идущие на строительство храма Будды-слона. Считалось, что перед тем, как явиться в мир в образе Шакьямуни, Будда в одном из своих предшествующих воплощений был слоном, причем слоном, разумеется, белым, белоснежным, сверкающим.

Днем – купание, вечером – прогулки по большому дворцовому саду, где Цоронго Дханин участвовал в разнообразных увеселениях. Ньян Ган обучил своего питомца исполнять множество команд, по Приказу сидеть, ложиться, трубить хоботом, раскачиваться, как бы танцуя, и даже становиться на задние ноги. Восторги зрителей, наблюдающих за чудесами дрессировки, казалось, переполняют слона гордостью, доставляют ему удовольствие.

Аунг Рина он поначалу недолюбливал, но постепенно привык и к нему, обретя в нем еще одного друга. И все же Ньян Ган-то был всегда рядом, а Аунг Рин лишь изредка, и слон, естественно, считал своим хозяином не государева сына, а Ньян Гана.

Жизнь слона вошла в размеренный порядок, и через год после вселения во дворец Кан Рин Дханина он уже почти и не вспоминал о той своей жизни, о той своей юности на берегах реки Иравади. Вполне довольный участью, обожествляемый жителями Читтагонга белый исполин мечтал прожить здесь весь свой век и не знал, что очень скоро ему суждено будет расстаться с уютной столицей Аракана и уходить далеко на запад, что двое чужестранцев, отец и сын, стоящие в толпе на улице среди прочих зевак и жадно рассматривающие его, явились в Читтагонг по его душу.

Ури, то бишь отныне Ицхак, хотя и не отправился в мир теней, выздоравливал довольно долго. Моше уговаривал его отца в одиночку отправляться в Аракан и ни о чем не беспокоиться, с Ицхаком будет все в порядке, а когда Бенони, со слоном или без, будет возвращаться из Читтагонга, Ицхак к тому времени окончательно поправится. Но Бенони не хотел оставлять сына и терпеливо ждал его выздоровления. В результате пришлось задержаться в Паталипутре почти на целый год. Наконец можно было ехать, и Моше снарядил вместе с ними в дорогу своего племянника Рефоэла, способнейшего малого, владевшего не только бенгальским языком, но еще несколькими, включая бирманский, из-за чего Моше и посылал его вместе с Бенони и Ицхаком в качестве толмача. Но если бы Рефоэл, или как его звали все уменьшительно – Фоле, знал о страшном сговоре между дядюшкой Моше и купцом Бенони, можно точно сказать – едва ли бы он отправился в путешествие.

Моше подарил купцу Бенони пузырек с редчайшим снадобьем. Достаточно было несколько капель разбавить в каком-нибудь напитке и дать кому-нибудь выпить, как человека охватывал глубочайший сон, подобный смерти, сердце и пульс не прослушивались, тело становилось холодным, как у мертвеца, губы синели, нос заострялся, и лишь самый опытный лекарь мог бы определить, что это не смерть, а глубокий сон-обморок. Имея такое снадобье, хитрость и притворство, а все сие у Бенони имелось, можно было рассчитывать на успех. Но на душе у багдадского купца не светило солнце, ибо за драгоценнейший пузырек Моше потребовал ужасную плату – на обратном пути из Читтагонга Бенони должен был убить юношу Рефоэла. Да, именно так, родного племянника Моше. Фоле мешал ему, он был опасен для сыновей Моше, ибо в способностях намного превосходил их. Но самое главное – он презирал веру предков своих, не соблюдал субботы, смеялся над иудейскими праздниками и нелицемерно склонялся к тому, чтобы перейти в бенгальскую веру, поклониться Шиве и Кришне и всем остальным богам индуистского пантеона.

Бенони старался не думать о грядущем убийстве. Сначала слон, а уж потом что-то само собой придумается и разрешится. Приближаясь к Читтагонгу, путники уже знали о том, что у Кан Рин Дханина есть целых три белых слона, причем один из них недавно отловлен у берегов Иравади и приведен во дворец государя. В честь него в Читтагонге начато строительство храма Будды-слона, в честь него устраиваются пышные празднества, и он стал поистине всеобщим любимцем. Ицхак заявил, что если им удастся овладеть белым слоном, то пусть уж это будет молодой и сильный экземпляр, и Бенони полностью согласился с сыном:

– Если уж мы тащились в такую даль и пережили твою смерть и твое воскресение, пусть подадут нам лучший свой товар!

В Читтагонге поселились в огромном доме, выполнявшем ту же роль, что в мусульманском мире караван-сараи. Фоле отправился во дворец сообщать о прибытии посла из Багдада. Вскоре он вернулся с известием, что ему велено было прийти завтра. Однако и завтра он услышал точно такой же ответ. На третий день пребывания в Читтагонге приезжие евреи видели уличную прогулку священного слона и остались в полном недоумении. Им показалось, что слон вовсе никакой не белый. Благодаря стараниям Фоле они выяснили, что он и впрямь лишь называется белым, а на самом деле его окраска не намного светлее, чем у других слонов.