Со мной в 79-м году случай был интересный, тоже в пионерском лагере, на День Нептуна. По традиции бросали в море наших вожатых и после выполнения этой процедуры, я на радостях, нырнул в волну и отплыл от берега метров на 10–12, потом повернул обратно и чувствую, что 4-х бальные волны относят меня, почему-то, от берега всё дальше и дальше на глубину. Чую также, что сил держаться на плаву становится всё меньше и меньше с каждой волной, начинает сбиваться дыхание. А на берегу, смотрю, стоит довольный один из воспитателей, разминает кисти рук и с нетерпением ждёт, когда я взову о помощи и спасении. Соответственно ему благодарности и премия, а мне нагоняй и бессрочный наряд на кухню мыть посуду и бегать с подносом.

Ну, думаю, не бывать такой радости ему и такому позору мне, что решил выпендрица, а силы не рассчитал и чуть не утонул.

После того, как у меня в голове пронеслась вся эта информация, я почему-то вспомнил краба, то, как он передвигается по песчаному дну. Тут меня осенила гениальная догадка о том, что на дне нет волн, и есть за что уцепиться, от чего оттолкнуться.

И вот, оказавшись внизу волны, я набрал полные лёгкие воздуха, нырнул подводу, благополучно лёг на каменистое дно и стал отталкиваться ногами, погружая ступни в мелкую гальку, а руками совершал гребки прижимающие меня ко дну.

Таким незамысловатым манёвром я благополучно и очень быстро добрался до мелководья, где воды по колено, встал на ноги, а волны, бившие в спину, помогли выбраться на берег. Чем, в общем-то, очень расстроил своего несостоявшегося «спасителя», удивлённый моей смекалкой он пошёл куда-то прочь от мальчишки, который его «сделал».

И там же с моим отцом произошёл анекдотичный случай. Он первый раз в жизни оказался на море. В солёной воде, как известно, плавать легче, чем в пресной. И он на радостях решил сплавать до горизонта и обратно. Но с учётом наличия гор, на побережье возле Адлера, это расстояние заметно возрастает.

Его мечте не суждено было сбыться. Замеченный с пограничной вышки одиночный пловец, двигающийся в сторону Нейтральных вод, был остановлен сорвавшимся от берега, с воем сирены, скоростным пограничным катером; вежливо (под дулами автоматов) приглашён на борт плавсредства и под бдительным конвоем доставлен к начальнику заставы. Там быстро было выяснено, что к диссидентам он не относится и его заплыв в сторону Турции не имел ни чего общего с желанием нелегально покинуть страну Советов вплавь на саженьках.

После всех необходимых процедур по оформлению бумаг отец был предупреждён о величине расстояния от береговой линии, заплыв дальше которой считается побегом из страны и как следствие грозит принудительной отправкой на другой курорт — где тепло, пока топором машешь.

Ему предложили заплатить штраф, в размере пяти рублей, за доставку на берег, как выбившегося из сил пловца, потерявшего ориентир на воде, чтобы под конвоем не отправлять дальше в вышестоящую организацию занимающуюся вопросами «беглецов».

Отец прибежал на пляж к матери со словами: «Дай 5 рублей, меня оштрафовали». На что мать ответила: «Заплати им 10 за то, что живым на берег привезли и на свободу отпустили».

Такой вот Хэппи Энд вышел.

— Так о чём мы с тобой говорили до этого повествования?

Ну да, вы же постарше остальных были, четыре московских лба, а мне ещё только через два месяца исполнялось четырнадцать. Представь себе: как бы здорово выглядела пионерка с бутылкой вина, идущая по коридору из женской половины в мужскую, к своему избраннику с надеждой, что после этого подношения он все-таки обратит на неё хоть чуточку своего драгоценного внимания.

— Нам тогда было уже ближе к шестнадцати…

— Так ведь и должен был сообразить, что по сторонам надо посматривать, взгляды девичьи ловить, а не с банкой за пивом бегать.

— Бегал у нас гонец по кличке Хлоп, маленький, худенький, морда протокольная, но добродушная, мы ему за работу лишний бокал наливали. Он так хорошо изучил маршрут к источнику, что ни разу, ни кем не был замечен с двумя трёхлитровыми банками в авоськах, одну для нас тащил, вторую нашим соседям. А мы стояли на шухере и давали команду каким-нибудь знаком, что можно идти.

— Вот, вот, вместо того чтобы о девочках думать, мальчишники на балконе устраивали по ночам.

— Так тебе четырнадцати ещё не было, о тебе тогда только подумай, так сразу из одного лагеря перевели бы в другой.

— Ну пошляк! Я ведь не о том, о чистом, о светлом. Обнять, поцеловать, в щёчку конечно, слово нежное сказать, взявшись за руки по аллеи пройти. Чтоб все подруги от зависти лопнули.

— Получилось, что от зависти лопнула ты и уехала домой, не дождавшись конца смены.

— А что мне оставалось делать, смотреть как ты с другой танцуешь, а по ночам в подушку плакать — подругам на радость?

— Плакать-то зачем?

— Мне же годков-то мало было, глупая была, вот и плакала, что все мальчишки дома вокруг вьются, а тот, кто понравился с другой роман крутит. И уехала из лагеря, потому что не могла так больше жить, понимаешь, я была постоянно в напряжении, постоянно боялась не выдать себя взглядом, или ещё чем. Я сама не знаю, почему у меня такой характер, если я увлечена человеком, я не могу открыться ему. Ты не обращал на меня ни какого внимания, наверно из-за этого я и влюбилась в тебя, такой уж у меня ужасно влюбчивый характер и я это знаю. Когда приехала домой, мне было первое время трудно привыкнуть к тому, что больше я тебя не увижу. Я закрывалась в комнате на втором этаже и плакала, вспоминала и плакала, смотрела на фотографии и опять плакала. Понимала, что это глупо и всё равно плакала.

Потом жалела что уехала, глупо поступила, из того лета теперь и вспомнить нечего. Если бы я знала тогда, что ты всё знаешь, что сердобольные подружки с радость всё тебе расскажут, я наверно поступила бы иначе. Тогда за мной бегал один парень, из стройотряда, и мне надо было завести роман с ним, тебе назло. Но потом решила, что лучше уеду, всё забуду, и всё. Уехала, а ничего не изменилось…

— Вообще-то я сначала думал, что твоё увлечение быстро исчезнет, растает как мираж, видишь, ошибся. Не мог тогда предполагать о чувстве, которое мы пронесём через всё это время. Ты мне тоже понравилась, только ты была какая-то зажатая, сжатая в комок, что и подступиться-то страшно было, вдруг отбреешь. Хотя, по себе знаю, что просто начать общаться только с тем, кто безразличен, а вот если «зацепило», то всё, начинаются проблемы с подбором слов, фраз и выражений. Со стороны это очень заметно и очень смешно, когда вроде бы нет ни чего сложного, а сказать ни чего не можешь. Поэтому юмор он всегда выручает в таких ситуациях. Если бы, ты была такая как сейчас: «Киска пришла, себя принесла»…

— Ну что ты, это же не в четырнадцать лет.

— А ты представь, что ты бы это сказала тогда, просто так в шутку. Вот и раскрепостилась бы вся и внимание к своей персоне привлекла бы того, кто мил и сердцу дорог.

— Хорошо, мой милый, приеду домой отыщу пионерский галстук и порепетирую перед зеркалом, потом эту сцену в Ералаш предложу. Сейчас как раз разные пошлости в моде.

— Проблема только в том, что ты выглядишь постарше, чем та девчонка, которой ты тогда была. Тогда бы это воспринималось на ура.

— Ты разве не заметил, что все детские книжки написаны вполне взрослыми дядьками и тётьками? Или в детстве книжек не читал?

— Не, не читал, некогда было. Сначала по стройкам лазил, потом на велосипеде гонял, в футбол играл, подрос в кино стал ходить. Постарше стал — вечеринки, посиделки, выпивончики, философские беседы, обсуждения цветных журналов о том, как там у них хорошо и как у нас плохо. Но и самое главное — самих книг-то не было, их стали печатать только с наступлением Перестройки.

В школе перед летними каникулами всегда давали список на двадцать страниц, какие книги надо прочитать к следующему учебному году. Они и впрямь наверно думали, что это кто-то будет читать.

И представляешь в этих списках, ни в одном, не было самой светлой детской книжки — «Арчбеки». Она мне попалась совершенно случайно в библиотеке моей тетки, и я её буквально проглотил за несколько дней.