Сами экзамены были, в общем, полной профанацией. Сначала нас напутали, посоветовали готовить валерьянку и сердечные капли. А потом… сам знаешь. Списывание, подсказки и все такое прочее. Забавный эпизод был с Лузановым. Он пришел сдавать философию. И ему достался Кант. Дима вообще-то очень много знает, но, видимо, философия не его конек. Так вот, на все вопросы экзаменаторов он упрямо повторял, что Канта звали Иммануилом. Канта звали Иммануилом, твердил он, как пленный партизан на допросе. После ругани и увещеваний тройку ему все-таки поставили. Я по философии получил тоже тройку — не знал вообще ничего, да и приемщики, видимо, случились не в настроении… Было скучно и тягостно. Было только одно желание — чтоб весь этот театр поскорее закончился, и началась нормальная обыкновенная жизнь.

Зато защита дипломной работы была у меня, скажу откровенно, блестящей. Даже почти триумфальной. Я ничего такого вовсе и не ожидал. Сначала пытали поэтов, и все они более-менее благополучно защитились. Я думал, что теперь возьмутся за меня, но они принялись за бедную Машу. Лобанов сказал несколько добрых слов в ее защиту, что человек она молодой, небесталанный, и хоть рассказы ее сыроваты и переполнены всякой непотребной физиологией, но все-таки снисхождения она заслуживает. Начали выступать рецензенты — и просто размазали Машу по стенке. Особенно не понравилась им одна из сцен группового секса. Я у нее этого не читал, но судя по приведенным отрывкам — действительно получилось не очень. Машка расплакалась, кто-то побежал за водой, но в общем все завершилось успешной защитой — девушка получила даже четверку, а не трояк, как все думали. Вот тут-то и до меня дошла очередь. Я после всего этого уже ждал, что они меня специально оставили напоследок, чтобы вдоволь поиздеваться над моими рассказами. Дали знак в соседнюю аудиторию, и оттуда специально «на меня» явилось еще двое почтенных мужей. Я понял: дело плохо, но это вызвало во мне только злость. И я решил обороняться до конца, продать жизнь подороже.

Вначале, оказывается, нужно было рассказать кое-что о себе. Опять?! Ну, я рассказал… На фоне предыдущих мое выступление получилось совсем не официальным. Даже слегка развязным. Потом началась основная часть.

Лобанов сразу двинул всех (и прежде всего меня) по башке заявлением, что я — талантливый писатель. Вот это да!.. Не кто-нибудь сказал, сам Лобанов. Те рассказы, которые раньше он поругивал, оказались теперь хорошими рассказами. Да. Я, конечно, над ними поработал… Затем выступили рецензенты и прочие критиканы. И как принялись меня хвалить! Один за другим. Со всех сторон. Как у меня все хорошо да замечательно. Я не успевал отбиваться. Понимаешь, ни единого слова против, все очень здорово. В какой-то момент возникло подозрение, что они сговорились и издеваются надо мной, смеются. Но дело шло все дальше и дальше, и я понял, что они всерьез. Рецензентами у меня были Николай Евдокимов и Юрий Апенченко. Еще поэтесса Галина Седых. И Лобанов.

Вот. Уж не знаю, как так получилось, но получил я пятерку.

Вышел охладиться на улицу. И все как-то сразу переменилось. Статус, что ли, у меня появился другой? Я — талантливый писатель! Черт побери! А ведь только что все было совсем иначе! Слегка ошалев, стою и думаю: чего же мне теперь делать-то? А делать что-то надо, и немедленно, сам понимаешь. В воздухе носится ангел, вот тут, над самой головой, надо хватать его за вымя!..

Ну, прежде всего, конечно, я треснул водки (тут как раз пошла неофициальная часть). Лобанов и Евдокимов подходят ко мне и говорят: Александр, вы в каком Союзе писателей состоите? Я говорю: я, вообще-то, на заводе состою. Как, вы не состоите в Союзе писателей?! Надо срочно вступать. Мы вам дадим рекомендацию. У вас книжка есть? Нету, говорю, только газетные публикации. Ну, в крайнем случае можно и с этим, говорят они.

Тут я еще шарахнул водки. А как было не шарахнуть?

Когда подошла моя очередь сказать слово, я встал, поблагодарил всех, в особенности Лобанова, и тут чего-то потянуло меня на откровенность. Спьяну, конечно. Я сказал, что главное, чему научил меня Литературный институт — это осознание необходимости писать не от головы, а от сердца, и что отныне я буду работать именно так. Тут старушка Архипова, которая вела у нас практическую грамотность — помнишь — вдруг зевнула и сказала, что за окном чудесная погода. Ее слова были словно ушат холодной воды. Вот и спасибо, охладила пыл, а то не знаю, что бы я натворил дальше в таком-то состоянии. Иногда полезно бывает вот так — мордой об стол…

Потихоньку уехал из Москвы с дипломом в кармане.

В общем, московские мэтры зарядили меня огромным количеством наглости и энергии. Они мне прямо сказали, что стесняться нечего, скромность — худший из пороков, и надо пробиваться всеми способами. Идите, мол, и печатайте свою книгу. И я пошел…

Уже почти все готово — иллюстрации, фотографии, верстка. Будет твердая обложка, около ста восьмидесяти страниц текста. Не так уж и мало. Я отобрал самые интересные вещи. Возможно, в ближайший месяц-два книга увидит свет. Как только появится, сразу вышлю тебе.

В остальном у меня все по-прежнему, позиции не изменились. Их, как ты помнишь, четко обозначил Маяковский в Октябрьской поэме «Хорошо!»

«Сидят папаши, каждый хитр —

Пашню попашет, попишет стихи…»

Конечно, это мечта — вести полубродячую жизнь без средств к существованию, собирать бутылки и плевать на общество. Или сидеть на шее у жены, считая зарабатывание копейки слишком неравноценной альтернативой своему гениальному творчеству. Я, мол, бог, а вы все говно, и кормить меня обязаны потому просто, что я умею слова на бумаге выстраивать… Нет, мне это не годится. И потому каждое утро я иду на свой заводишко, а там… Ну, все понятно.

Пока. Крепко жму твою руку. Будь здоров!»

06.08.01

«…время такое, Саша. Впрочем, оно всегда такое… Никто ничего не читает. Что стихи, что прозу. Литературный процесс заглох, его нет. Есть отдельные всплески, которые раздаются то здесь, то там. Моя книга — один из этих всплесков в тишине. Скоро и твоя плеснет…

Нынешняя провинциальная литература — самая бескорыстная за всю историю России. Она издается за счет автора и ни на что не надеется. Она знает: ее удел — остаться в архивной пыли, и это еще в самом лучшем случае. Период такой. Ждем лучших времен, которые обязательно однажды наступят. А сейчас удобряем для этого почву собственными произведениями. Накапливаем критическую массу, и однажды она разродится бессмертными шедеврами.

Вот и получается: книга выходит, а ее как будто нет, сгорела дотла, и пепел упал в землю, ждет зерна… Люди думают: ну подумаешь, он там чего-то пишет. Любой дурак напишет…

Светлым примером для нас может служить Катулл. Кто такой был Катулл при жизни? Человек, известный очень узкому кругу богатых древних римлян. У него никакой славы не было вовсе, и если бы не случайно сохранившаяся в библиотеке рукопись, то мы и понятия о нем не имели бы. Так же и у нас сегодня. Главное — чтобы тексты где-то остались, в архиве ли, в Интернете, все равно. А уж потомки решат, насколько это интересно. Так что у нас нынче в основном ответственность не перед современниками, а перед будущими поколениями…

Ладно, чего я тебя гружу раньше времени. Пока. Михаил».

Как сложились судьбы тех, с кем довелось учиться? Иногда я залезаю в Сеть, набираю в поисковике знакомые имена… Где же еще и искать-то? Находятся ребята, не пропали. Кто-то делает литературный сайт, кто-то пишет сценарии для кино и телевидения, кто-то печатается в толстых журналах, многие редакторствуют в разных изданиях.

Бывает, увы, и по-другому. Не так давно, путешествуя по Сети, я наткнулся на сообщение, которое заставило меня поежиться.

«8 ноября 2001 года трагически погиб северодвинский поэт Андрей Сазонов. В комнате ягринского общежития, где он жил, случился пожар. Андрей не смог выбраться наружу. В комнате сгорело все, кроме рукописей…