И вот тут-то я вспомнил свою старую дневниковую запись. И поразился — до чего же полно и неотвратимо выполнен судьбой мой заказ! Хотел институт? Вот тебе институт! Хотел ораторское мастерство? Вот тебе риторика! Садись, учи! Я понял, почему застрял на этом предмете. Значит, он действительно нужен мне самому. А когда прочитал книгу Ю.В. Рождественского «Теория риторики», то выяснил, что это еще и очень интересно. Умные люди с помощью умелой речи движут государствами и народами и изменяют облик планеты. Мне это раньше как-то не приходило в голову.

Тем, что Вы оставили меня на осень. Вы добились главного: я понял, что риторика — самая нужная наука для молодого литератора.

Но о Вашей беспощадно-справедливой жестокости ходят такие легенды, что я был повергнут ими в смущение. Вроде бы одна из Ваших студенток трижды пыталась блеснуть перед Вами знаниями и красноречием, но не преуспела и осталась теперь уже и на весну. Такие страсти!

Все это привело меня в состояние, близкое к кататоническому (не знаю точно, что означает этот медицинский термин, но судя по ощущениям — состояние именно такое). На память свою особо не надеюсь, могу и забыть прочитанное, заплутать в извилистых тропах фигур. А в этом случае и мне придется оставаться на весну.

Теперь попрошу Вас трезво взглянуть на объективные обстоятельства.

Приехать сюда на сессию из другого города — нынче дорогое удовольствие. Не просто потому, что нужно покупать билеты на поезд и как-то кормиться здесь три недели. Самое плохое — приходится брать на работе отпуск. За свой счет, заметим. А начальство на такие дела смотрит очень косо, времена не советские, и можно в две секунды вылететь за ворота. Если бы был официальный вызов из института — дело другое. Да и то еще не факт. А у меня вызова нет, потому что зачет по Вашему предмету не сдан. И если он не будет сдан сейчас, то весной мне придется просить отпуск за свой счет на месяц. Отпустят ли меня? Это весьма мало вероятно. Скорее всего, чтобы продолжать учебу, мне придется увольняться, а после сессии искать новую работу. За пределами Москвы, если Вы не знаете, сделать это чрезвычайно сложно.

Теперь, чтобы смягчить и разжалобить Ваше твердокаменное сердце, я прибегну к запрещенному приему (а что делать?) и сообщу, что моя жена совсем скоро подарит мне маленькую дочку. Я, соответственно, должен буду обеспечивать молодую разросшуюся семью. А какой же я кормилец без работы? Учеба и так обходится дорого. Я просто вынужден буду бросить, институт. Не голодать же моей семье из-за несданного зачета.

Вот как причудливо тасуется колода! Вот как я попался в ловушку, которую сам же и смастерил.

Услышав о том, что до меня здесь проваливались трижды, я, не скрою, начал произносить в уме яркие оправдательные речи. И делал это до тех пор, пока не сообразил, что от речи, не произнесенной вслух, толку не будет, и мне нужно грамотно подобрать аргументы в свою защиту и изложить их связно, внятно, по тем правилам, которые завещал Квинтилиан (памятуя о его 8 частях речи). Это и будет, по сути, практическая работа, думал я.

Кстати, примите в рассуждение вот еще какой момент. Ведь все, кто благополучно и легко сдал зачет весной, как ни страшно говорить об этом, навряд ли уже помнят хоть что-то и давно перестали интересоваться риторикой. Мой же интерес к предмету, который Вы столь блестяще преподаете, только-только разгорелся.

Данная речь — способ примирить меня с самим собой и с Вами.

Уважаемая! Будьте снисходительны! Это все, о чем я прошу. Примите во внимание те печальные обстоятельства, которые последуют в случае моей нынешней неудачи. Сжальтесь над криком души, рвущимся из глубины стонущего сердца! Не дайте пропасть мечте детства! Проявите милосердие, и оно Вам когда-нибудь зачтется.

20.22.99

«Олег, ты что-то задержался в своем Останкино. Зачет я сдал, старая карга сказала, что это не речь, а классическая челобитная, но смягчилась и сильно не гоняла. Пять минут позора — и обеспеченная старость! Ладно. Я иду на семинар. Если успеешь вернуться с телевидения, догоняй. Ребята уже поехали туда в дупель пьяные, так что разговор обещает быть интересным.

Завтра я уезжаю домой, уже купил билет. Столица за десять дней обрыдла вообще. С утра настроение сегодня и так было хреновое со всей этой нервотрепкой, а тут еще в автобусе два педика уселись впереди и давай целоваться взасос… Это было последней каплей. Я решил: хватит с меня прогресса в человеческих взаимоотношениях, пора домой. Если не увидимся, напоминаю: весной привези своего латгальского пива, ну а я, конечно, обеспечу тебе дегустацию нашего. Пока.

Александр».

24.11.99

«Дева моя, здравствуй! Я тебе на работе решил написать письмо, а то потом некогда будет, возле больницы-то. Этот сумасшедший человек, которого ты видишь из окна пританцовывающим на морозе — я, твой муж Саша. Узнала ли?

У меня все хорошо. Вчера приходили Андрей и Слава. Андрей до 10 часов играл в компьютер, а потом ушел. Мы же со Славой до 2 часов ночи пили водку и говорили о литературе, то есть занимались нашим обычным делом. Я сказал, что его поэзия вызывает в моем воображении один и тот же видеоряд. Если бы мне пришлось сочинять рекламный клип для его стихов, то он был бы таким: стоит на косогоре красавица-березка, шумит листвой на ветру, а с другой стороны под нею дрыхнет пьяный мужик. Над его головой в ствол березки воткнут топор, и с лезвия в храпящий рот мужика медленно капает «живительная влага». Слоган же такой: «Есть кому березу заломати!..» Не знаю, как он к этому отнесся. Но в ответ написал мне шуточное посвящение, эпиграмму. Или так просто пара строчек в голову пришла: «Если мне порой хреново, заползает в душу страх — обращаюсь я к Седову и базарю о стихах». Я сказал ему большое спасибо за такую лестную рифму.

Андрей вчера не пил, потому что мы накануне с ним тоже пили водку, и он уже больше не мог. Сегодня должны прийти еще Слава, Михеич и Таня. Я им сказал, что чайку попьем, и все.

Так что день рождения мой был похож на день рождения. Тридцать лет ведь, трид-цат-ник!.. Зачем же тебя со мной не было, чадо мое болезное?

Ладно, когда тебя выпишут, мы повторим. Дата круглая, не грех и еще раз отпраздновать. Давай домой!

Как там себя ведет наша девочка? Толкается? Погладь ее за меня по головке, если знаешь, где. Доча, слушай маму!

Любимая, напиши мне, что еще нужно принести, я завтра приеду тоже после работы. Без тебя дома как-то непривычно, пусто, жутко. Я сплю на неразобранной софе, словно заядлый холостяк. И некому меня согреть, бедный я, несчастный! Ноги мерзнут! Мне срочно нужна грелка. Во весь рост. Ну или хотя бы вполовину, как ты. Я этим врачам, которые тебя загнали в больницу, ухи бы поотрывал. Что за манеры — чуть повысилось давление, и тебя у меня забирают. А впрочем, ладно, пусть проверят на всякий случай.

Чем хоть ты там занимаешься? Проходишь курсы будущей молодой мамы? Ну давай, учись, пригодится.

Ладно, пока вроде все. Да, ты одевайся там теплее, в палатах этих, наверное, сквозняки!

Люблю, целую. Твой терпеливый муж».

24.11.99

«Сашечка, у меня все хорошо, сегодня сказали: в пятницу выпишут.

Ты завтра не приходи, мама придет, а в пятницу встретимся уже дома. Только-Гюзвони моим и все узнай точно.

С днем рождения! Я скоро буду дома, расцелую тебя во все места. Если мерзнут ноги — надевай носочки, любимый! Не пей много, не пей мало, а пей средственно. Нам ничего не надо, у нас все есть. До пятницы!»

27.11.99

«Михеич, привет! Помнится, ты испрашивал у меня подробностей моего нынешнего посещения столицы и богемной жизни в творческой общаге (а сам, падла, так и не явился на день рождения. Ну ладно. На этой неделе исполняется десять лет, как я из армии пришел — тоже праздник, так что жду). Изволь, вот тебе подробности.

То, что на лекции ходит подавляющее меньшинство населения — это само собой. Утром спят люди долго и старательно, особенно если ректор не нагрянет с инспекцией. Просыпаюсь это я однажды часов в двенадцать, а в комнате сам С.Н. Есин сидит и перелистывает какую-то книжку на моем столе, задумчиво подперев голову рукой. Рядом — комендант и с ним двое здоровых лбов. А я накануне «дартс» купил и испохабил дротиками всю стену…