— Это парижанин!
Если его возгласы и были менее внушительны, чем ругательства противника, то все же действия не уступали в решительности, а выпады были не менее проворны и удары саблей не менее верны и сильны.
С виду он был еще совсем подросток: ему не было еще и восемнадцати лет; росту у него не хватало до полутора метров; на подбородке не замечалось ни малейшего намека на бороду, и хрупкая на вид фигурка напоминала мальчишку. Его слегка вздернутый нос жадно вдыхал свежий морской воздух, а глаза, блестящие, как клинок палаша, в известные минуты готовы были затуманиться слезами. Его сухие мускулистые ноги обладали необыкновенной силой и подвижностью, а руки были точно железные.
Его миниатюрная кисть совершенно исчезала под защитной чашкой палаша, благодаря которой среди матросов оружие и заслужило свое забавное название «ковша».
Он владел тяжелым широким палашом с такой же ловкостью и легкостью, как костяным ножом для резки бумаг или детской жестяной саблей, и поэтому, несмотря на свою юность, являлся серьезным противником.
Глядя на двух соперников, представлявших собой столь разительный контраст, невольно напрашивалось сравнение с библейским единоборством Давида и Голиафа.
Удары сыпались без счета. Бородач рубил с остервенением, сплеча, а его маленький противник отражал один за другим удары с невозмутимым хладнокровием. Удары колосса могли бы свалить с ног быка, но мальчуган ни разу не дрогнул, не подался ни на йоту назад. Всякий раз маленький француз ловким, кошачьим движением избегал острия палаша, а великан, совершенно смущенный после непредвиденного им промаха, старался вновь принять прежнюю позицию. В этот момент клинок парижанина задевал его слегка, как бы шутя, точно желая предостеречь его, сказать ему: «Берегись!»
И разъяренный великан, смотревший сначала с пренебрежением на своего малыша-противника, а теперь призывавший на помощь все свое искусство и умение, чтобы справиться с ним, несомненно, понимал это.
Три десятка матросов, ставших бесстрастными свидетелями этого упорного поединка, кольцом обступили бойцов. В первом ряду стоял молодой негритенок лет пятнадцати, не спускавший глаз с молодого парижанина и следивший за каждым его движением.
Но вот наступил перерыв. Немец с жадностью схватил поданную ему бутылку джина, выбил пробку и залпом осушил ее до дна.
Негритенок подал французу бутылку рома, но тот отказался.
— Нет, рома нельзя. Дай мне лучше воды! — И, сделав несколько больших глотков из объемистого железного ковша, который ему подал один из близстоящих матросов, юноша поднял с земли свой палаш и иронически воскликнул, обращаясь к противнику:
— Если вам будет угодно, милостивый государь, я к вашим услугам!
Не промолвив ни слова, немец встал в позицию. Снова послышался лязг оружия; противники дрались теперь с еще большим азартом.
Матросы экипажа стали держать пари между собой, один ставил на одного, другие на другого из бойцов. Великан перестал теперь внушать уверенность в победе, тогда как его маленький противник вдруг сделался общим любимцем. Подвижность, неутомимость, хладнокровие и умение владеть оружием маленького храбреца склонили на его сторону даже самых скептически настроенных зрителей.
Дело, по-видимому, близилось к концу, и через несколько минут один из противников должен был пасть мертвым на дощатый настил палубы.
Судно, на палубе которого разыгрывалась эта драматическая сцена, было великолепным, хорошо оснащенным трехмачтовиком. Оно шло на всех парусах к восточному берегу Южной Америки.
Как мы уже говорили, в данный момент судно находилось под 35° южной широты и 45° восточной долготы, то есть приблизительно на расстоянии 10° от Буэнос-Айреса.
Его черный, как уголь, корпус с белой бортовой полосой летел над волнами с легкостью породистого скакуна, который шутя берет препятствия.
Длинное и узкое судно по своему строению напоминало щуку и, казалось, было предназначено строителями быть одним из быстроходнейших судов. Это мирное парусное судно с двигателем в пятьсот лошадиных сил и двумя кормовыми винтами смело могло бы оставить за собой самый быстроходный трансатлантический пароход.
Кроме того, оно отличаюсь уверенностью хода и всех маневров как судно испытанное и уже побывавшее в переделках. Как и в гражданском платье легко узнать старого вояку, так и судно, видавшее иную судьбу, всегда можно с первого взгляда отличить от купца, который весь свой век только и делает, что доставляет грузы пряностей, хлопка или какао. Его стройные мачты напоминали удальцов, прорывавших блокады в минувшие времена американской освободительной войны, и затем совершали подвиги, ставшие легендарными в записях флота.
Идеальная чистота, соблюдавшаяся на этом судне, была похожа на строжайшую чистоту и опрятность на военных судах. Экипаж из тридцати человек, за исключением, быть может, одного рыжебородого немца, отличатся теми добродушно сияющими, широко улыбающимися физиономиями, какие обыкновенно приходится видеть у детей моря — матросов с военных или больших торговых судов, где всегда верное жалованье и хороший паек. Если бы крейсеры всех цивилизованных стран не сторожили так усердно и не преследовали так яростно торговлю неграми, которая вследствие этого пришла в упадок, если бы морские разбойники не набирались почти исключительно из малайцев и других азиатов, которые ограничивают свою деятельность только морями, омывающими их родные берега, и ни за какие сокровища мира не отваживаются пускаться дальше, то, быть может, это трехмачтовое судно, несмотря на его благообразный вид, показалось бы весьма подозрительным.
Но в настоящее время большие морские тракты, равно как и все океанские пути, являются вполне безопасными, а потому всякое подозрение было бы совершенно неуместно.
На носу судна гордо развевался многозвездный флаг Северо-Американских Соединенных Штатов, а за кормой можно было прочесть выведенное большими золотыми буквами название судна, украшенное замысловатыми золотыми фигурами на светло-голубом фоне: «Джордж Вашингтон».
С этим трехмачтовым судном все обстояло благополучно. «Джордж Вашингтон», подобно старому боевому солдату, который по окончании кампании вешает свою саблю над изголовьем в мирной хижине, вероятно, отслужив свою службу родине в качестве «blockade runner'а», сдал свои орудия в арсенал, и теперь его машина и паруса служили для доставки продуктов на какой-нибудь крупный сахарный завод, а по сдаче этого груза, вероятно, капитан принимал другой выгодный груз, чтобы окупить обратный рейс. Однако двое людей, дравшихся на палубе судна, во всяком случае, представляли что-то совершенно необычайное, можно сказать, для этого корабля.
Правда, американцы вообще большие шутники, но, с другой стороны, и сам повод этого ужасного поединка был настолько странным, что невольно вызывал самые необычайные предположения.
А повод для поединка был таков.
Всего за два часа до поединка «Джордж Вашингтон» шел под французским флагом и назывался «Рона», причем на месте голубой полосы с золотыми буквами красовалась белая полоса с черными буквами, и почти весь экипаж судна говорил по-французски. Теперь же все матросы говорили по-английски. Мало того, само судно было раньше серое с черной бортовой полосой.
Очевидно, эта внезапная перемена должна была скрывать какую-то тайну. Что же это была за тайна?
Дело в том, что в тот момент, когда французский флаг медленно поднимался вверх, все вахтенные матросы приветствовали его, так как цвета этого флага становились теперь их цветами, только один немец произнес вполголоса, но вполне внятно и достаточно громко, чтобы его могли слышать окружающие, непристойное выражение по адресу французского флага. Молодой француз, случайно стоявший возле него, ответил на это звонкой пощечиной. Немец хотел схватить дерзкого за шиворот, но тот ловкой подножкой свалил его на землю.
Тут вмешался в дело помощник капитана, то есть старший офицер. Он приказал схватить обоих и тотчас же заковать их в кандалы — на этом судне не любили шутить.
