Прошло две недели с тех пор, как вследствие ряда быстро сменявшихся событий доктор Ламперрьер, Андре и маленький парижанин Фрике в течение тридцати шести часов подвергались самым разным опасностям.

Со времени удачной операции, сделанной французским хирургом абиссинскому работорговцу, положение трех европейцев заметно изменилось к лучшему. Состояние здоровья Ибрагима было теперь вполне удовлетворительно.

Он стал положительно неузнаваем; его страшная язва совсем зажила, глубокие раны и нарывы, образовавшиеся вследствие извлечения подкожных червей, прекрасно заживлялись. Атлетическая фигура снова начинала становиться мускулистой, а лицо дышало спокойствием и благодушием.

Семь часов утра. Абиссинец расположился под сенью громадного развесистого банана, густая листва которого манит отрадной прохладой и сплетается густым шатром над его головой.

Он жует своими мощными челюстями, пища так и хрустит на его белых зубах. Чудесное рагу, которое он жадно препровождает обеими руками из объемистой чашки в рот, приготовлено из носорожьего мяса, поджаренного в пальмовом масле, и приправлено местным поваром густым пюре из рыжих муравьев.

Эта варварская стряпня пришлась, по-видимому, очень по вкусу абиссинцу. Как истинный мусульманин. Ибрагим добросовестно выпивает чашку свежей воды, но по окончании трапезы протягивает руку к громадному сосуду, наполненному пальмовым вином, и разом поглощает все его содержимое. Бахус все-таки одержал победу над Магометом.

— Молодчина! — воскликнул задорно Фрике. — Вот так глоточки! Право, патрон, я такого молодчика на выпивку, как вы, еще не видывал!

Отлично выспавшись на душистой зеленой траве возле своего громадного приятеля слона, Фрике, потягиваясь, явился поздороваться с «патроном». Костюм мальчугана сильно видоизменился за это время; он теперь носил превосходный белый бурнус с капюшоном, ниспадающим на лоб, и пару прекрасных кожаных сапог, доходящих до колен.

Так как этот костюм лучше всего защищает от солнечных лучей, то мальчуган решил нарядиться в него, и в этом арабском костюме наш маленький парижанин был невообразимо забавен.

Ибрагим, симпатию которого ему удалось завоевать, встречал его появление благосклонной улыбкой, скорее напоминающей оскаленную морду хищного зверя, чем человеческую улыбку. Вслед за Фрике появились доктор с Андре.

Первый из них несколько поправился; он уже не прибегает к усиленному поглощению кислорода и так же, как Фрике, наряжен в белый бурнус, подарок Ибрагима. Андре сохранил свой обычный европейско-колониальный костюм и полотняный шлем.

— Ах, матросик, откуда ты взялся? — воскликнул доктор, завидев Фрике.

— Откуда? Из спальни моего приятеля Осанора!

— Да, да, вашего дружка слона! — засмеялся Андре.

— Славная скотинка, господин Андре, и какой он умный, если бы вы только знали! Право, он понятливее многих людей.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь. Но скажите, почему вы прозвали его Осанором?

— Хм! Да потому что у него остался всего только один клык!

— Тем более! Разве вы не знаете, что «осанор» означает фальшивый зуб, то есть вставной зуб? А ваш огромный друг не только не имеет вставных зубов, но даже лишился одного из своих. Вам следовало бы скорее назвать его «однозубым».

— Может быть, но «Осанор» звучит так красиво, и, кроме того, слон уже привык к этому имени и отзывается на него.

— Ну, пусть он будет Осанор. Мы не станем спорить об этом, мой друг.

Тем временем Ибрагим окончил завтрак, встал, молча поклонился трем европейцам и направился к своему помощнику, который отдал какие-то приказания.

Тотчас же забил барабан. Из всех хижин шумно высыпали туземцы, а люди Ибрагима выстроились кольцом на большой поляне.

— Сегодня у них великий день! — сказал доктор своим товарищам.

— Какой великий день? — полюбопытствовал Фрике, горделиво драпируясь в свой бурнус.

— День переговоров!

— Да, да… Я уже слышал об этом в последнее время, но ничего не мог понять.

— Видите ли, переговоры означают торг. Невольники, которых явился закупить Ибрагим, прибыли сюда со всех концов черного континента; это все или военнопленные, или бедняги, уведенные с родины и ставшие жертвой коварной ловушки; их свыше четырехсот человек. Теперь их надо освидетельствовать, удостовериться в их физических достоинствах и недостатках, разделить на группы или табуны, как продажный скот, и, наконец, приобрести их, то есть купить, как покупают скотину гуртовщики.

— Ах, как вы можете произносить это, доктор! — упрекнул его Андре.

— Не возмущайтесь моими словами, дорогой Андре, я только называю вещи их настоящими именами! Неужели вы хотите, чтобы я восстал против этого, без сомнения, отвратительного порядка вещей, но который, — увы! — еще не скоро изменится?! Кстати, все дурное имеет и свою хорошую сторону: этих бедняг погонят к португальскому берегу, и мы, конечно, отправимся с ними, а там нам уже нетрудно будет найти возможность вернуться на родину. Все, что мы можем сделать для этих несчастных, это только несколько облегчить их участь.

— В чем же состоят переговоры?

— Переговоры — это торг, коммерческая сделка между продавцом и покупателем. Предстоящие переговоры предшествуют покупке черных невольников Ибрагимом и будут продолжаться двое или трое суток. При этом можно увидеть, к каким хитростям и уловкам прибегают эти торгаши; сколько красноречия и пустословия, сколько заведомо ложных клятв, бранных и ласковых слов, сколько лести и оскорблений пускается в ход; сколько лобызаний и объятий и сколько побоев и колотушек подносят друг другу торгаши. При этом будет выпито громадное количество едкой жидкости, смеси скверного спирта с водой, которую здесь называют торговой водкой.

После барабанного боя абиссинских барабанщиков завыли, засвистали, затрубили музыканты осиебовского оркестра. После чего невольники, находившиеся до сего времени вне деревни, под бдительным надзором своих погонщиков, медленно, длинной вереницей двинулись в деревню, тихо напевая какую-то жалобную мелодию с надрывающей душу тоской. Их было около четырехсот человек, считая в том числе сто пятьдесят женщин и детей.

Несчастные не вполне сознавали свое положение. Их только что напоили допьяна пивом из сорго и с самого момента прибытия усиленно откармливали, как это делают скотопрогонщики, стремящиеся получить за свой скот хорошую цену.

У каждого мужчины-невольника на ногу была надета тяжелая деревянная колодка, в которой проделано отверстие, чтобы в него можно было всунуть ступню, затем отверстие так забивается деревянными клиньями, чтобы из него никак нельзя было высвободить ногу. Но так как при этих условиях несчастный не мог бы сделать шага, не причинив себе ужасной боли и ранения, то к каждому концу колоды привязывается веревка, которая перекидывается через плечо или надевается на руку в изгибе локтя, наподобие ручки корзинки. Такая веревка помогает злополучным кандальникам экваториальных стран нести свои тяжелые деревянные кандалы.

Кроме того, у некоторых из туземцев обе руки зажаты в своего рода деревянные кандалы: это устраивается для тех невольников, которые считаются особенно непокорными и за которых опасаются, чтобы они не сбежали.

Они, несомненно, ужасно страдают, так как лишены даже возможности отгонять от себя мух, комаров и всякую мошкару, которая сотнями гнездится у них в глазах, ушах и на губах. Но никто не жалуется, и все они кажутся покорными своей судьбе. Женщины кормят грудью своих детей. Несчастные матери, несчастные дети! Всех их размешают отдельными группами.

Тем временем абиссинцы Ибрагима разложили свои товары, начинается поглощение водки. Затем раздаются крики и вой, не имеющие ничего общего с человеческими голосами.

Французы, пораженные такой непривычной картиной, молчали.

У Фрике, неисправимого весельчака, в глазах стоят слезы.

Пачки слоновой кости разложены в несколько рядов; надо заметить, что название «пачка слоновой кости» присвоено не только слоновым клыкам, как это можно предположить, но и означает одновременно и слоновую кость в прямом смысле, и подбор различных предметов и товаров, каким оплачивается такая пачка слоновых клыков при покупке ее европейцами у туземцев.