На донышко мисок и блюд я наклеивала ярлычки со своим именем. Не для того, чтоб мне их вернули: посуда — недорогая штука, милые мои. Порой я спрашивала себя, а стоит ли вообще ее подписывать. Пусть у больного просто появится новенькое блюдо или еще один поднос; ведь настоящий благодетель не сообщает своего имени. И однако же я не могла не наклеивать эти ярлычки. Видать, мне хотелось, чтоб люди видели, как я о них забочусь, что это я принесла им шарлотку или вишневый салат. Вот развернут они мой пирог или жаркое, а он словно говорит им: «Это я, Минерва Прэй. Садитесь-ка поешьте! Устраивайтесь поудобнее и откусите кусочек. Ну что, полегчало?»

Мне казалось, что эти пироги и запеканки помогают мне управлять смертями да проклятиями. В этом вся я! Словно еда может исцелить душевные раны! Я, конечно, понимала, что одной жареной индейкой горю не поможешь. Поэтому стала дежурить у постели больных, чтобы их жены (или мужья) могли перекусить или постирать белье. Лучше всего было в больнице: там сразу понятно, кому и где нужна помощь. Если пациент был в коме, я брала с собой вязанье и садилась у окна. Тем же, кто был в сознании, я приносила мороженое, рассказывала про дела в клубе пенсионеров или читала газету.

— Минерва Прэй, вы просто ангел, — говорили мне люди, — вы посланы нам Господом.

Что ж, может, для них я и была ангелом, но моим собственным внучкам со мной не слишком повезло. Не нравилось им мое увлечение; каждая высмеивала его на свой лад, и все три советовали мне стать сиделкой и хотя бы получать за это деньги. Но я их не слушала. А годы шли, и постепенно они начали стыдиться своей колесившей по городу бабули. Старушенции, которая, открывая дверь их кавалерам, кричала скрипучим голосом: «Джо-Нелл!» или «Фредди!», а потом напутствовала юнцов: «Смотри, чтоб позже одиннадцати не засиживался».

Я уже доживала свой век, а они свой еще только начинали. Элинор была прирожденной кулинаркой, Фредди выигрывала все школьные конкурсы и олимпиады, а Джо-Нелл была помешана на мальчиках. Она переходила от одного к другому, как вино на дегустации: каждый делал по глоточку и смаковал букет.

И я прекрасно понимала, что происходит.

Господи, как мне хотелось быть им хорошей бабушкой! Не тюремным надзирателем, не занудой, заставляющей прибираться в шкафу и ходить в церковь, а доброй, хлебосольной бабулей, которая живет исключительно ради того, чтоб радовать внучат. Но нет, мне приходилось быть и мамой, и папой, и Минервой — всем сразу. Выбора не было. А когда они отдалились от меня — каждая по-своему, разумеется, — я сделалась бабулей для всего остального мира. Странное, конечно, занятие, но ничего другого мне в голову не приходило. Знай Руфи, что тут у нас происходит, она бы перевернулась в гробу. Раз я позвонила Хэтти и сказала:

— Я — отвратительная бабка.

— Ничего подобного, — ответила она, — просто нынче молодежь какая-то бешеная. Гормонов, видать, многовато. Но потом-то они поостынут, вот увидишь.

— Ты правда так думаешь? — вздохнула я. После целого дня возни со странными, больными теннессийцами (которые, вообще-то говоря, не слишком отличались от моих земляков из Маунт-Олив) ласковый голосок моей Хэтти был как бальзам на раны. Нежнее листового пирога с клубникой и кремом.

— Правда, — ответила она.

И мы с ней чуток помолчали. Где-то вдали шумела вода в раковине, и я догадалась, что она моет батат.

— Хэтти, ты согласна, что мы посланы на землю помогать друг другу? — спросила я наконец.

— Ну разумеется, — сказала она.

— А девочки говорят, что я слишком много помогаю и столько отдаю другим, что в итоге останусь ни с чем.

— В смысле, раздашь все припасы и останешься с пустым холодильником? — засмеялась она.

— Да кто их знает, о чем они!

— Может статься, они и сами не знают. Просто заняты своими делами. Они ведь так молоды, Минерва, все еще растут. Вот поживут с наше — станут набираться мудрости.

— Только это под конец и остается, — рассмеялась я, — мудрость.

— Минни, девочка моя, — вздохнула она, — а разве этого мало?

Джо-Нелл вышла замуж в 1984 году, на следующий день после окончания школы. Нехорошо так говорить, но я даже радовалась ее отъезду Мне больше не надо было ждать ее до глубокой ночи, волноваться, что с ней и как, не попала ли она в какую беду. Они с Бобби Хиллом сняли домик о двух спальнях рядом с колледжем и завели щенка гончую. Он продавал одежду на заднем дворе, а она жарила цыплят. Через три месяца после свадьбы Бобби врезался на своей открытой машинке в кузов промышленного грузовика, из которого посыпались техасские арбузы. По словам полицейских, его раздавило бы насмерть, даже будь у него нормальная машина с несъемной крышей.

— Я обречена на несчастья, — сказала Джо-Нелл на церемонии прощания, и все с ней согласились. Глаза ее так опухли от слез, что остались лишь узенькие щелочки. В последующие годы неприятности так и сыпались на нас: один любитель подглядывать подсмотрел, как Элинор вылезает из ванной, и первый завизжал от ужаса; Фредди выгнали из медицинского колледжа, а третий муж Джо-Нелл доводил ее своими выходками. И все же не могу сказать, чтоб на нас обрушилось какое-то новое горе, если не считать, конечно, гибели Бобби Хилла. Я даже стала думать, не истек ли срок действия проклятия.

Элинор наконец-то начала спускать воду, и та с урчанием хлынула в канализацию. Дверь ванной отворилась, на полу в коридоре появился треугольник света. Неслышно ступая, она вошла в мою комнату: косолапенькая, с плоским лицом, в розовых папильотках и старом отцовском халате из лиловой махры. Снаружи, похрустывая гравием на нашей дорожке, затормозила машина. Я услышала, как открылись дверцы и к дому зашагали двое человек.

— Должно быть, это Фредди.

— Давно пора. — Элинор подкралась к окну. Она раздвинула планки жалюзи, тех самых, на которых повесилась ее мама. До нас донесся звук голосов, и я прислушалась.

— Спасибо, что подвез, — сказала Фредди.

Дверца машины скрипнула, а затем захлопнулась. Элинор продолжала подглядывать, вся изогнувшись, чтобы хоть что-то разглядеть.

— Ого, да это старина Джексон Маннинг, — прошипела она.

— Сын Чили? — спросила я.

— Ага. Снова взялся за старое. Но она-то ведь замужем! Похоже, Фредди начала мести хвостом, как Джо-Нелл. Видно, это заразно.

— Думаю, он просто подвез ее, — ответила я, — а не заводит шуры-муры.

— Ха, это только начало, — фыркнула Элинор, — очень скоро она влипнет в омерзительный любовный треугольник.

— Думаю, вряд ли, — вздохнула я и пожалела, что живу не в Техасе. Те детки, которых ты воспитала приличнее других, вырастают и уезжают за тридевять земель. Они селятся в Майами или Калифорнии, рядом со сказочными продуктовыми магазинами и нудистскими пляжами. И все благодаря тому что ты выучила их хорошо готовить и широко мыслить. Но с теми, кого ты воспитала не ахти как, выходит наоборот: они всю жизнь липнут к тебе, словно репейник. Хотя, кажется, могли бы уехать эти, а не те. Сколько ни живу на свете, не перестаю этому удивляться.

Мисс Детройт зашла сделать мне укол анестетика. Вообще-то у меня ничего не болело, но успокоиться и правда не мешало. Так что я повернулась и покорно подставила ей задницу, сплошь покрытую синяками и оттого пятнистую, как подгнивший фрукт. Теперь я лежала на хирургическом отделении, а на окне у меня красовался тигровый амариллис. В прикрепленной к нему открытке говорилось: «Думаю о вас. Доктор Джей Ламберт». Рядом с амариллисом стояли две вазы роз: одна — от водителя скорой помощи, другая — от местного политика, с которым я когда-то встречалась. Он подписался инициалами: «Б. Д.». Уповая на высокий пост в республиканской партии Теннесси, он был вынужден пожертвовать отношениями со мной. Ну а на полу высилась корзина с папоротником: подарок от ребят из шиномонтажной мастерской Билли Рэя.

Я все разглядывала цветы, и постепенно они начали расплываться. Голова у меня закружилась, и, закрыв глаза, я поплыла по течению.