А ведь это случай, просто случай. Не зря Володя поет. Как там?
А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто — в могиле, кто — в почете.
Про могилу он зря, конечно: нам помирать рано, еще поживем.
Но вот это верно: рискнул, подставился — и грудь в крестах.
А не рискнул — так и дурак. Дескать, война не завтра кончится. Случаи — они как? Нынче один пропустил — завтра другой прямо в руки…
Держи карман шире.
А мы — так не заметили,
И просто увернулись, —
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.
Вот он ждет — а очень даже может быть, что именно нелепое промедление помешает зубцам вселенских шестерен прийти в должное соприкосновение и колеса судьбы повернутся не в ту сторону.
Розочкин сжал зубы, готовясь потребовать от комбата решения, которое позволило бы приступить наконец к выполнению поставленной задачи, но тут какое-то живое шевеление вдали привлекло его внимание.
— Ведут, что ли? — пробормотал он, вытягивая шею и всматриваясь в берег и кусты, забрызганные неверным светом сильно ущербной луны.
Точно — вслед за стуком шагов возникли какие-то шаткие тени, а уже через минуту, окончательно материализовавшись из обманной ряби лунного мерцания, сержант Раджабов, жарко дыша и распространяя запах свежего пота и ружейной смазки, отрапортовал, что паромщиков нашли на берегу в паре сотен метров от их шалаша — спали, постелив на гальку куцые чапаны.
Афганцы испуганно жались друг к другу.
— Разрешите, товарищ подполковник! — сказал капитан.
Граммаков кивнул.
— Спроси, в чем дело! — отрывисто приказал Розочкин. — Почему прятались?!
Сержант Раджабов, возглавлявший розыски и одновременно исполнявший должность толмача, пустился в переговоры.
Сын помалкивал, а отец отвечал, то взволнованно оглаживая сухой ладонью седую бороденку, то разводя руками и заискивающе посмеиваясь. Розочкин давно приметил их придурочную манеру — беспрестанно хихикать, коли сказать нечего. Судя по выражению плоской физиономии Раджабова, дело оказалось путаное.
— Говорит, виноваты, не знали, что нужно работать. Ушли на горку, потому что там ветер дует, комаров меньше…
Старик перебил сержанта и, прижав руки к груди, произнес что-то одновременно просительно и настойчиво, махнув при этом рукой в сторону противоположного берега.
— Говорит, туда ходить вообще не надо, — пояснил Раджабов.
— Что? — насторожился Розочкин. — Почему так?
Допрос продолжился.
— Говорит, люди плохие есть… лучше, говорит, не ходить туда.
— Что за херня! — вскипел Розочкин. — Какие люди? сколько? Что он знает о них? Состав, вооружение?! Ну-ка, встряхни как следует!
Сержант взял тоном выше, заговорил строго, с напором, но отец только бормотал что-то, умоляюще складывая ладони. Сын и вовсе сжался, норовя спрятаться за его спину.
— Не знает он, — заключил Раджабов. — Говорит, это он так сказал, на всякий случай… посоветовал просто. Ночью, говорит, Аллах спать велит…
И усмехнулся, подчеркивая нелепость переведенных им слов.
— Ну, спасибо ему большое за совет, — вздохнул Граммаков. — Ладно, бог с ними. Давай, капитан, действуй.
Повернулся и пошел в сторону штабной палатки.
А Розочкин, которому не понравилось новое проявление граммаковской мягкотелости, выругался и зло взмахнул рукой:
— Раджабов! Скажи, чтоб он свои советы куда подальше засунул! Разожрались на наших харчах, не шевелятся! Полтора часа потеряли! Советчики, мать их так! Бегом на паром!
Вода безумолчно, но почти беззвучно поплескивала в камни и ржавый борт. Зато железные сходни устанавливались с грохотом и лязгом.
Личный состав тоже гремел, сваливая с плеч стволы, подсумки и набитые все тем же проклятущим железом ранцы.
— Вот дура-то, — с натугой сказал Дербянин, громыхнув о понтон двенадцатикилограммовой дрымбой реактивного огнемета. — Все руки отмотаешь…
— Не пыхти, — заметил Яровенко из второго отделения. — По твоей величине тебе вообще спаренный полагается.
— Ага, спаренный!..
Солдаты галдели.
— Занимай места, поехали!
— Ща поедешь…
— Ходок десять им мотаться…
— Да ладно! В шесть уложатся. Полроты в один заход.
— Не уложатся.
— Спорим!
— Да ладно…
Полроты и впрямь на паром не вместилось.
Наконец отчалили — заскрипели ржавые блоки, сквозь которые был продернут ведший на другой берег стальной канат.
Напирая на понтоны, течение начало мало-помалу толкать паром поперек реки.
— Что-то они сегодня какие-то снулые, — заметил Прямчуков.
— Кто?
— Афганцы.
— По пистону им Розочкин вставил, вот и снулые, — объяснил Алымов. — Чурки, блин…
— Три часа их ждали, — буркнул Матросов. — Козлы.
— Между прочим, они еще и сами, может, того, — предположил Алымов, с прищуром поглядывая на одного из паромщиков. — Слышь, они за кого вообще?
— В смысле? — не понял Артем.
— Да вот в том и смысле! Может, они дурку гонят? Сейчас здесь мантулят, а к утру, глядишь, духами станут! Ничо, да? Скажешь, не может такого быть?
Артем пожал плечами.
— Ох и хитрющий же народ! — качая головой, с досадливым осуждением заключил Алымов.
Паром отошел уж метров на тридцать. На стрежне река несла пуще, ржавый блок скрипел веселей, стальной канат то и дело налезал на ребро ролика, грозя сорваться, но всякий раз с громким щелчком соскакивал в положенный ему желоб.
Вода клокотала под днищем.
— Во как шурует, — с неясным удовлетворением сказал Каргалец. — А ну как оторвет? Так и будем плыть, плыть!..
Он негромко рассмеялся.
Берег приближался, и его мокрые валуны, возле которых золотилась мелкая прибойная рябь, поблескивали и мерцали.
БЛАГОСТНОЕ МЕСТО
Несмотря на то что выдвижение батальона отстало от намеченного графика почти на два часа, подразделения шагали без спешки. Как еще идти людям, которые знают, что предстоящее дело может и потерпеть? Получасом раньше за него возьмутся, получасом позже — без разницы, все равно конец известен заранее.
ХАЗАРАТСКОЕ УЩЕЛЬЕ, 30 МАЯ 1984 г.
От берега тропа забрала чуть выше, метров на сорок от уреза воды, и теперь бежала почти ровно, лишь изредка ныряя в глубокие ложбины, но на поверку в них оказывалось больше мрака, чем глубины.
Горы молчали.
Прохладная сиреневая мгла не казалась враждебной. И даже когда часам к четырем желтый огрызок луны завалился за хребет, мерцания бесчисленных звезд хватило, чтобы рассеять тьму: худо-бедно серебрилась земля, кусты, деревья, камни, и на кривящемся внизу лезвии реки тоже лежал неясный отблеск.
Артем шагал и шагал, глядя в зеленоватое пятно — спину Алымова.
Тропа рокотала под чередой их шагов, и под этот рокот мысли уносились далеко отсюда — далеко от сиреневой мглы, от молчания гор, от ровной поступи батальона, выступившего на ночную операцию. Казалось, мысли и само тело с собой уносят: отдавшись им, оно уже не ощущало тяжести амуниции, оружия, боеприпасов.
Но тут Алымов запнулся, Артем едва не сунулся носом в мокрую от пота спину и тоже остановился, шатнувшись от неожиданности и от веса утраченного было в полусне, а теперь вновь обрушившегося на него груза.
Оказалось, до поста «зеленых» осталось метров двести и поступила команда «привал».
Нагнав, мимо них пошла вторая, за ней и третья рота. Шагавшие и сидевшие перекидывались негромкими подначками, как деревенские мальцы репьями:
