Принц решил отпраздновать ее. Устроить специальный прием в Карлтон-хаусе. Были приглашены шесть сотен гостей. Во дворе возвели девять шатров; непрерывно играли четыре ансамбля.

Сам принц выглядел великолепно в перламутрово-сером шелковом костюме с серебристой отделкой; на Мелл собирались толпы людей, желавших послушать музыку победы и радости.

Король ехал по Мелл, чтобы открыть заседание парламента.

— Что за шум доносится из Карлтон-хауса? — спросил он.

— Это принц, Ваше Величество. Он празднует победу мистера Фокса в вестминстерских выборах.

Дерзкий щенок! Предатель собственного отца!

— Он никогда не упускает шанса причинить мне боль,— пробормотал король.— Фокс по-прежнему в парламенте. Хвала Господу за славного мистера Питта. Он будет для него достойным оппонентом, а, как? Но почему у меня такой сын? Кто мог подумать, что он окажется моим мучителем?

Люди почти не смотрели на Георга Третьего. Почти все они были на стороне принца. Они души не чаяли в шумном, пьющем, азартном распутнике. Они не умели ценить добродетельность. Это была безответственная толпа.

Мне здесь нет места, решил король. Нам не следовало появляться.

Он задумался о том, какой была бы жизнь, если бы англичане не прогнали католика Стюарта, а решили бы оставить его и отправить немцев в Германию. Это могло произойти в 1715 году или, что более вероятно, в 1745. Но немцы победили и остались в Англии... в результате чего он, Георг Третий, был сейчас королем этой страны, и однажды безрассудный молодой глупец, игрок, несостоятельный должник и любитель женщин, займет английский трон.

— Это станет для них уроком,— произнес вслух король.— Клянусь Господом, это пойдет им на пользу.

Он ехал к парламенту, а в его ушах звучали отголоски торжеств, происходивших в Карлтон-хаусе.

В 1800 году Утрата Робинсон лежала в постели и, зная, что скоро она навсегда покинет ее, размышляла над событиями, составлявшими ее жизнь.

Став инвалидом из-за ревматизма, она заняла место в светском обществе благодаря своим стихам и романам; некоторое время она царила в салоне, где собиралось избранное общество, привлеченное ее известностью.

Но сейчас пришел ее конец; она не сожалела об этом. В свои сорок два года она сохранила красоту, но чувствовала, что прожила достаточно долго и была не способна терпеть старость.

Иногда она думала о днях своей славы, когда она появлялась в «Пантеоне» или «Ротонде» в фантастическом туалете из лент и перьев, тотчас становясь объектом всеобщего внимания. Любовница принца, знаменитая Утрата.

Это было так давно, что она перестала сожалеть о прошлом и упрекать молодого Георга. Когда-то она возмущалась своим любовником, который быстро устал от нее и ушел к другой женщине, бросив Утрате жалкую подачку (пятьсот фунтов в год казались жалкой подачкой, поскольку одно только содержание ее кареты обходилось в двести фунтов). Но все это ушло.

Банастр Тарлетон был хорошим другом и оставался верен ей все эти годы. Ради него она отправилась зимой во Францию и так простыла на море, что заболела ревматизмом, который парализовал ее.

С тех пор она больше не ходила. Как ни странно — и это удивляло ее,— она стоически переносила свое несчастье. Оглядываясь назад, она спрашивала себя, как ей удавалось оставаться такой спокойной, мудрой. Вспоминая всех мужчин, искавших ее благосклонности, она могла назвать себя воистину выдающейся женщиной.

Мальден — дорогой Мальден, полюбивший ее с первого взгляда; Камберленд, желавший добавить ее к списку своих любовниц; мистер Фокс, которому она уступила и была немного задета непродолжительностью их отношений, порождавших в ней большие надежды. Герцог Орлеанский добивался ее, умолял стать его любовницей и получил отказ. Королева Мария-Антуанетта прислала ей за это в подарок собственноручно связанную сумочку. Все это было давно. Во Франции произошла революция, Мария-Антуанетта отправилась на гильотину, герцог приобрел известность под именем Филиппа Эгалите, то есть Равенство... Все это было давно.

Она повидала многое происходившее вокруг нее, но сейчас помнила лучше всего личные моменты. Ей повезло. Мария, дочь Утраты, после смерти миссис Дарби переехала к ней и не обвиняла мать в том, что она покинула ее в детстве.

Они сблизились с годами; именно Марии читала Утрата свои стихи и главы из романов; у самой Марии обнаружились литературные способности.

Табита Брамбл, которую называли английской Сафо, создала салон и принимала в нем гостей; она без горечи узнала о том, что мистер Фокс женился на миссис Армистед. Эта пара зажила, как и прежде, в гармонии.

Иногда Утрата спрашивала себя, вспоминает ли иногда о ней принц. Ей хотелось думать, что он помнит позолоченное любовное гнездышко на Корк-стрит, свидания на острове Ил-Пай.

Она позволяла себе мечтать о том дне, когда он придет в ее салон и опустится перед ней на колени.

— Я вернулся к тебе, моя Утрата,— слышала она его голос. - Никто не может сравниться с тобой.

Она получала удовольствие, рисуя в своем воображении сцену примирения, которая никогда не могла произойти.

Но у нее была Мария, дорогая Мария, которая с радостью ухаживала за ней, однако сама не отличалась крепким здоровьем. Утрата была уверена, что дочь не намного переживет ее, и радовалась тому, что она будет получать двести пятьдесят фунтов в год, составлявших часть соглашения с принцем.

Мистер Фокс, дорогой Банастр — они были для нее хорошими друзьями. Принц — тоже.

О, принц! Он всегда оставался в ее памяти. Могла ли она забыть его? Она постоянно слышала о нем. Это было неизбежно. Его проделки были у всех на устах. Скоро он должен стать королем Англии.

Она жалела о том, что не сохранила его письма. Она с удовольствием перечитывала бы их! Но она обменяла их на пенсию, которую получала сейчас и которую после ее смерти будет получать Мария. Во всяком случае она могла не беспокоиться о Марии — о ее дорогой дочери, ухаживавшей за ней и любившей ее в годы болезни.

Подумать только — Мария была плодом союза с ненавистным мистером Робинсоном, уже давно переставшим беспокоить Утрату.

Но сейчас ее больше занимали мысли о смерти. Она позвала к себе Марию, потому что знала, что времени осталось немного.

— Мария, моя дорогая дочь,— сказала она,— я бы хотела, чтобы меня похоронили возле церкви в старом Виндзоре... неподалеку от реки. Я всегда любила реку.

— Не говори о смерти, мама,— взмолилась Мария.

— Моя дорогая, мы не можем игнорировать ее. Она придет скоро, я знаю.

Она не могла видеть глаза Марии и в то же время не могла не сыграть роль умирающей женщины. Игра была для нее естественным занятием. Она знала это и хотела объяснить Марии. Ее мысли немного блуждали. Она говорила о мистере Гаррике, который отличался резкостью, но обещал научить ее театральной игре; она говорила о мистере Фоксе и принце.

— Кто-то стучится в дверь, Мария? Он пришел. Я знала, что он придет под конец.

Мария покачала головой, но Утрата уже видела его — не нынешнего, реального, а очаровательного принца, пылкого и любящего.

— Мария, любимая, дай мне бумажное сердечко... «Верен моей Утрате навеки». Тогда он действительно так думал... Он вспомнит...

— Нет, мама,— ласково прошептала Мария. Но Утрата ее не услышала. Она повторяла слова стихотворения, написанного ею самой; Мария знала, что оно адресовано принцу Уэльскому.

Кончилась дружба сердечная,

Не бывает иллюзия вечною.

Хоть грела она мою душу

В любые ненастья и стужу.

О да, подумала Мария, теперь иллюзия заканчивается. Вряд ли можно было рассчитывать на то, что принц, увлеченный собственной бурной жизнью, заметит уход в другой мир женщины, недолго развлекавшей его двадцать лет назад.

Утрата улыбалась. Возможно, подумала Мария, она верит в то, что он пришел к ней. Возможно, сладостная иллюзия еще жива.