Так в глухомани появилось занятие для души. При всей, возможно, примитивности исполнения музыкальных произведений, подобранных на слух, ведь только Вася Кирьязи владел нотной грамотой, у меня сохранились об этом отрадные воспоминания.
Вскоре, однако, Англиченкова снова арестовали, и он пропал, на этот раз бесследно. Уже впоследствии вспоминая обстоятельства нашей жизни, я пришел к выводу, что его арест был не без участия Вдовина. Мне казалось, что он провоцировал и меня на неосторожные высказывания. Так, например, он останавливался перед портретом Сталина и выпаливал в его адрес набор грязных ругательств. Мне хватало выдержки не присоединяться к нему и отмалчиваться, хотя в душе я охотно добавил бы кое-что и от себя.
Постепенно кабальные условия трудовых отношений стали ослабевать, и бывшие солдаты военно-строительных частей стали разъезжаться по домам.
И мне хотелось последовать за ними, но куда и к кому? Ехать в Москву и, пока не устроюсь, садиться кому-нибудь «на шею» было невозможно. Чтобы куда-либо переезжать, нужна какая-то временная база.
Выручил Вася Кирьязи. Он рассказал, что в Саратове у него живет брат, который написал ему о готовности приютить временно и меня.
Недолго раздумывая, я ухватился за эту идею.
Мы подали заявление об увольнении и после долгого ожидания и неоднократных напоминаний получили свои трудовые книжки, отпускные, снялись с учета в военкомате, выписались в милиции и в мае 1949 года отправились в дорогу.
Ехали поездом из Баку с пересадкой в Кизляре до Астрахани, далее пароходом до Саратова. На пароходе мы заняли самые дешевые «палубные» места. Здесь у меня случилось забавное приключение.
Июнь, разлив Волги, пароход идет по временному фарватеру, проложенному напрямую через заполненные водой многочисленные протоки дельты.
Я стою на палубе, облокотившись о борт, глядя на удивительную картину волжского разлива. Рядом со мной пристроился незнакомый толстый майор. Предложил закурить, я не отказался. Начал расспрашивать: откуда и куда еду, зачем, есть ли родственники и прочие необязательные вопросы.
Узнав, что я служил в кавалерии, попал в плен, освободился, после чего — в стройбате в Азербайджане, а затем работал на стройке в Нефте-Чала, он сказал:
— Да, не повезло тебе. А я знаю вашего Маневича, толковый мужик. А мне вот повезло: всю войну прошел, ни царапины. Был заместителем начальника ПФС штаба корпуса, вышел в отставку, купил дом в Макарьеве, теперь мне лет на десять хватит, чтобы жить безбедно. Ну а там устроюсь, связи сохранились…
У него, оказывается, все было прекрасно. Закончив военное училище службы тыла, он сразу же попал на армейские продовольственные склады. Там он не только сам не испытывал голода и нужды, но и неплохо зарабатывал.
Он с удовольствием рассказывал, как перед ним, лейтенантом, пресмыкались полковники и генералы, выпрашивая для своих подразделений полагающееся по штату продовольствие, фураж и обмундирование. Он получал при этом не только моральное удовлетворение, но и хорошо наживался на фоне голодающего и бедствующего города, в котором находились его склады.
По мере его рассказа во мне все больше и больше нарастало возмущение.
Услышал такую похвальбу, и во мне как бы что-то сдвинулось. Подумал: не по его ли воле мы в стройбате носили обноски «ХБ/БУ» с погибших в госпиталях солдат? Не он ли присвоил наши компенсационные выплаты? Вспомнил жирных писарей — котов на армейских фронтовых складах, перед которыми пресмыкались фронтовые старшины…
Я оторвался от перил и повернулся к нему.
Увидев выражение моего лица, он закричал:
— Ты что, ты что!!
Но я уже не мог сдержаться.
Я обычно избегаю использовать в речи средства ее усиления, но, общаясь с досрочно освобожденными уголовниками, усвоил весь их арсенал. Мне не составило особого труда вспомнить его и с воплем вцепиться в его жирную рожу.
Он был здорово крупнее меня и, пользуясь преимуществом другой весовой категории, легко меня оттолкнул, я упал на палубу, пытался подняться, но нас уже окружили и разняли. И все же, как я заметил, на его роже я изрядно отметился, что несколько облегчило мне последующие воспоминания.
Меня обвинили в хулиганстве и собрались высадить на первой же стоянке, пришлось откупиться штрафом.
Вот, наконец, и Саратов.
Брат Василия Иван жил вместе с матерью и сестрой в районе города, который тогда назывался Место Очкино. Хоть и недалеко от центра (пешком минут пятнадцать ходьбы), он имел вид пригорода, застроен частными одно-и двухэтажными, в основном деревянными домами с огородами и садами. Неподалеку был городской парк культуры с аттракционами, прудами, в разговорах называвшийся Парком Очкина. Рассказывали, что Очкин был до революции известным на Волге богатым купцом-судовладельцем и меценатом.
Расспросив на пристани дорогу, мы с Васей не спеша добрались до дома, где Иван снимал комнату. Сам он в это время был на работе, но его мать была уже предупреждена о нашем приезде и меня встретила без удивления. Сказала, что Иван, как придет с работы, отведет меня туда, где я смогу временно остановиться.
Не теряя времени, я сразу же пошел знакомиться с городом. Трамвай довез меня до центра, я вышел у крытого рынка и пошел по центральному проспекту имени Кирова, останавливаясь у каждой доски объявлений и записывая адреса организаций, которым требуются мастера (десятники) — производители работ.
Город хранил еще приметы дореволюционного богатства: улицы центра застроены многоэтажными домами с фасадами в стиле русского барокко, богато украшенными лепниной, с вензелями бывших владельцев на фронтонах. Проспект привел меня в известный по литературе парк Липки с беседками и пивными ларьками, с эстрадой, на которой, как гласило объявление, по выходным дням играет духовой оркестр. Рядом было импозантное здание городской консерватории (филармонии).
Походив по городу, я вернулся в Место Очкино под впечатлением от предварительного осмотра города. После Нефте-Чала он казался мне почти столицей.
Иван вернулся с работы. После знакомства и ужина он отвел меня и Васю в дом, где ранее он снимал комнату, пока не приехали из Донецка его мать с сестрой. Это был двухэтажный деревянный дом, в полуподвале которого жили две сестры, у одной из которых, Валентины, было трое детей от полутора до пяти лет. Их полуподвальная квартира состояла из двух комнат. В большей жила Валентина со своим потомством, в другой, проходной, — ее сестра Рая.
Валентина встретила нас приветливо, показала на широченную, стоявшую в углу комнаты двуспальную кровать, которая предназначалась для меня и Васи. Сказала, что, пока мы не устроимся, ни о какой плате за жилье не может быть и речи.
Она сама и сестра ее работали на какой-то фабрике, во время их отсутствия дети были предоставлены сами себе и под присмотром старшего 5-летнего мальчугана возились во дворе.
И еще раз отмечу: везет же мне на хороших людей!
Бескорыстию и отзывчивости Валентины не было предела. Придя с работы, она отмывала сопливые рожицы своего потомства, хваталась за кастрюли, сооружая ужин для всех, готовила еду на завтра, стирала и прибирала в квартире, умудряясь содержать все в относительной чистоте. При этом дом, как и все в Месте Очкине, не имел элементарных удобств: выгребной туалет во дворе, водопровод — уличная колонка, в кухне — устье русской печи и маленькая двухконфорочная дровяная плитка.
Нас с Васей она тут же взяла под свою опеку, перестирав наши «ХБ/БУ» и утром успев их погладить.
Начались мои мытарства в поисках работы. Я убегал утром, еще до завтрака, стараясь как можно меньше отягощать бюджет Валентины, за что она меня искренне ругала. Неподалеку на рынке съедал пол-литровую банку простокваши с куском хлеба и до вечера мотался по адресам, списанным с доски объявлений, и записывал новые адреса.
Проходили день за днем, все — бесполезно.
