Тем временем дело шло к осени. Урожай в основном был собран, шла сдача его на станции, куда возили конными упряжками зерно, картофель, сахарную свеклу. Немцы явно нервничали: фронт упорно двигался на запад. Союзники, высадившиеся в Нормандии, также не спеша, продвигались в глубь Германии, одновременно подвергая массированным безжалостным налетам авиации немецкие города. В газетке «Заря» появилась удивительная заметка. В ней говорилось о том, что германские войска, разгромив Красную армию, захватили всю европейскую часть России, Украину и Белоруссию, уничтожили весь промышленный потенциал России. Тем не менее русский народ нашел в себе силы и отбросил вермахт за пределы российской территории. Теперь же, наоборот, Красная армия штурмует границы Германии, становясь захватчиком, советские войска превращаются в оккупантов. У немецкого народа также есть силы для противостояния агрессии. Кроме того, готовится к применению новейшее оружие, сила которого не имеет себе равных. Как только фюрер прикажет ввести его в действие, победа Германии будет предопределена. Как и раньше, в этой заметке сквозила чуть заметная ирония.

С завершением уборочных работ шеф решил, что пора отказаться от даровой рабочей силы: она уже не оправдывала затрат на ее содержание. Нам приказали собираться в дорогу. Сборы были невелики, но мы успели напечь лепешек из украденной муки, нагрузив ими свои вещмешки. В подкрепление к двум нашим конвоирам прибыло пополнение, и мы отправились тем же путем обратно в Торунь.

Привезли нас уже не в Форт-17, а в другой лагерь.

Во время нашего отсутствия Форт-17 настолько переполнился, что немцы организовали новый, пристроив его к большому международному лагерю, находившемуся за северо-западной чертой города на правом берегу Вислы. В этом лагере содержались англичане, бельгийцы, поляки, итальянцы, югославы, появились уже и американцы. Все они жили в каменных одноэтажных казармах, в отдельных зонах.

К лагерю наскоро присоединили большую территорию, на которой построили щитовые деревянные бараки. Территория эта, предназначенная для русских военнопленных, отделялась от лагеря союзников узкой, огороженной колючей проволокой полосой дороги, заканчивавшейся въездными воротами. С этой дороги открывались ворота в несколько зон русского лагеря.

Жизнь в лагере шла по единому порядку, от утренней раздачи хлеба до отправки на работы. По возвращении с работы пленные направлялись к общей кухне, где после долгого движения очереди к раздаточному окну выдавалась баланда. Баланду выпивали на ходу, пока нас разводили по своим зонам. Лепешки, привезенные из командировки «к бауэру», стремительно закончились, быстро истощились накопленные там «килограммы здоровья», и вскоре я вернулся в обычное полуголодное состояние. Лагерь был плохо обустроенный. В бараках, где почему-то стояли не привычные нары, а двухэтажные деревянные койки, было холодно. Редко расставленные печки, топившиеся брикетами из угольной пыли, плохо согревали продуваемое помещение.

Главная забота обитателей лагеря состояла в том, чтобы при распределении по работам попасть туда, где можно чем-нибудь поживиться. Утром, после раздачи и съедения хлеба, все работоспособное население лагеря сгонялось через ворота на улицу, смежную с союзниками, выходившую к главным воротам лагеря. Образовавшаяся толпа все время была в движении и толкотне. Нужно было до прихода конвоя занять такую позицию, чтобы вовремя выскочить по вызову на хорошую работу и уклониться от работы невыгодной, отступив назад и смешавшись с толпой. Когда же приходил конвой, а конвоиров, водивших всегда в определенные места, узнавали, движение толпы приобретало характер свалки. Вмешивались охранники и полицаи, лупили дубинками по спинам и головам, но это помогало мало.

В теплом, по сравнению с Россией, климате Польши картофель закладывали на хранение в длинные бурты на краю полей и вдоль дорог. Эти бурты закрывали соломой и присыпали землей, оставляя отверстия (продухи) через определенное расстояние. На работах по устройству таких хранилищ можно было спереть несколько картофелин, запрятав их в складках одежды, с тем, чтобы дома сварить или испечь в печке, топившейся в бараке. На эти работы, а также на работы по перегрузке овощей в вагоны или из вагонов в телеги или грузовики требовалось много рабочих. Туда все стремились попасть, и, когда приходили знакомые конвоиры, начиналась свалка. Когда приходили конвоиры, отводившие на работу в песчаный карьер, на рытье убежищ, на стройки и другие неприбыльные места, то тоже начиналась свалка, но уже в обратном от ворот направлении.

Из-за проволочной ограды эту картину наблюдали наши союзники, откормленные, опрятные, тепло одетые, с сигаретами или трубками в зубах.

Картина была достойной внимания, если к тому же представить себе внешний вид наших военнопленных — изможденных доходяг в грязных, оборванных шинелях с оторванными хлястиками, котелками, болтавшимися за поясом, в пилотках, нахлобученных на уши, с надписями SU на спинах. Иногда кто-нибудь бросал из-за ограды банку овсянки. Начинавшаяся из-за нее драка была занятным зрелищем для скучающих англичан.

Некоторое время мне везло: я попал в постоянную бригаду, работавшую на аэродроме. Рыли капониры для самолетов и убежища — щели и блиндажи. Здесь нас постоянно подкармливали: во время обеда появлялась повозка, которой управлял усатый поляк. Его, в связи с выполняемой им миссией, прозвали Микоян. Он привозил бидон эрзац-кофе и хлеб.

Однако везение это продолжалось недолго. То ли работы уже все были закончены, то ли они выполнялись уже не военнопленными (в Торуни были также и «цивильные», как их называли, завезенные из России работники, в основном женщины. Мы видели их лишь издалека).

Упомяну, кстати, и об отношениях с нашими союзниками. Они всегда были приветливы по отношению к нам. Часто, когда представлялся случай, помогали, передавая съестное. Однако все передаваемое — остатки от обеда, все равно подлежавшие выбрасыванию. Они охотно торговали съестным в обмен на кустарные изделия наших инвалидов-умельцев. Французы и итальянцы проявляли больше сочувствия: когда встречались с ними на работах, они часто отдавали свои бутерброды, принесенные из лагеря. Из числа многих народов, представленных в лагерях, лишь только сербы готовы были делиться последним куском.

Читая и слушая сообщения о событиях в Югославии в последние годы, я не могу не вспоминать о сербах с великой благодарностью к ним.

Наступила зима, подморозило, и при земляных работах стало трудно пробивать смерзшийся верхний слой грунта. А земляных работ прибавилось: немцы стали готовить оборонительные сооружения вокруг города.

Наступил и новый, 1945 год. Утром 31 декабря нас обрадовали: выдали буханку не на 12, как раньше, а на 6 человек! Решив, что это своеобразное новогоднее поздравление, съели хлеб. Тогда и выяснилось: выдали сразу за два дня! Вот так Новый год!

Наступило время, когда опять с востока стали доноситься раскаты грома. Приближался фронт. Мы жили в тревоге и ожидании следующей эвакуации. За проволокой в лагере союзников постепенно пустело: англичан уже вывозили.

Неисповедимы пути Господни! Кто бы мог подумать, что в это время по другую сторону фронта вели наступление на Торунь и Быдгощь мои бывшие однополчане-кавалеристы! Я узнал об этом уже через много лет после войны, рассматривая карты боевого пути корпуса.

И вот настал этот решающий день. Примерно в первой декаде января утром после раздачи хлеба нас согнали на площадь перед зданием кухни, несколько раз пересчитывали, после чего объявили: предстоит пеший переход. Всем, кто не может ходить, у кого больные ноги, перейти и построиться отдельно. По рядам прошел слух: немцы не оставят больных в лагере, отравят или расстреляют. Тем не менее многие, те, кто явно был не в состоянии ходить из-за ран или болезней, перешли в указанное место. Что стало с ними впоследствии, неизвестно. Мне показалось вполне реальным то, что могут сделать немцы с оставшимися в лагере. Они понимают, что когда эти люди попадут после освобождения к своим, то после подлечивания они станут в строй и, натерпевшись в плену унижений и оскорблений, мук голода и издевательств, превратятся в отчаянно смелых солдат. К тому же наши при подобных обстоятельствах поступали так же. Мне рассказывали старослужащие, побывавшие в рейдах в первые годы войны, что пленных, поскольку их невозможно было отправить в свой тыл, расстреливали.