— Все это мы увезем с собой на Каллисто, — говорили каллистяне.

— Не только это, — смеялись их спутники. — Мы нагрузим ваш звездолет до отказа.

Каллистяне откровенно высказывали свое впечатление от всего виденного. Многое им не нравилось.

— Ваши большие города слишком пыльны, и в них мало зелени. Зачем вы строите заводы в черте города? Не лучше ли удалить их на значительное расстояние? — говорили они. — Мы понимаем, что это вызвано тем, что рабочие должны жить рядом с заводом, на котором они работают, но вам надо больше автоматизировать производство и дать людям возможность быстро и удобно перемещаться на большие расстояния.

— Детские учреждения у вас хорошо поставлены, — говорили они в другой раз, — но их надо строить за городом и лучше всего на морском берегу.

Их высказывания были справедливы, но непонимание ими условий жизни на Земле, вызванных недостаточным еще развитием техники, сказывалось на каждом шагу. Нельзя сказать, что каллистяне были не способны понять этих условий. У них самих не так уж давно существовали даже худшие условия жизни, но укоренившиеся в них представления и навыки часто заставляли их смотреть на все глазами Каллисто. Техника их родины казалась им очень простой и легко применимой всюду.

— У вас существуют автомобили, дающие большею скорость, — сказал как-то Вьеньянь. — Почему вы не снабдите ими всех рабочих? Тогда они смогут работать на заводах, расположенных далеко за городом.

— Почему у вас нет в личном пользовании самолетов?

— Почему дети учатся десять лет? Для получения общего образования вполне достаточно трех — четырех.

— Почему по окончании школы дети не получают никакой специальности и должны снова учиться?

Трудно и сложно было отвечать на все эти вопросы. «Все это мы намерены создать в будущем», — был, в сущности, единственный, но недостаточный ответ. Разница между Землей, только вступившей на путь социализма, и Каллисто, давно живущей в условиях коммунизма, становилась все более и более очевидной.

— Вам надо скорей двигаться вперед, — говорили каллистяне. — Увидите, как расцветет Земля и как хорошо будет жить на ней.

— Мы сами это знаем, — отвечали им. — Но…

Чтобы разъяснить это «но», приходилось читать целые лекции.

— Прилетев на Землю, мы перенеслись в прошлое, — сказал Бьяининь.

Обидно было слышать такие слова, но они были справедливы.

В конце февраля обе группы каллистян съехались вместе. Это произошло в Крыму, в Артеке.

— Вот тут все напоминает наши детские городки. Так и нужно строить места для пребывания детей, — сказал Синьг.

В Артеке к путешественникам присоединились Мьеньонь, Смирнов и Лежнев, закончившие работы на корабле.

Александр Александрович рассказывал:

— Мощь их двигателей колоссальна. Один раз Мьеньонь пустил в ход четыре двигателя одновременно. В пяти километрах на железной дороге снежный ураган заставил остановиться скорый поезд. И самое замечательное — это то, что двигатели работают совершенно беззвучно.

— Волшебная техника! — вторил Лежнев.

В первых числах марта гости Земли вылетели в Париж.

Они посетили многие города Европы и Америки. Всюду их восторженно встречало население. Количество подарков росло неимоверно.

— Вы умеете встречать гостей, — говорил Диегонь. — Каллисто в долгу не останется.

Очевидная радость и искренность встречи, устроенной им во всех посещенных странах, личные беседы с государственными деятелями, работниками науки, промышленности и искусства, постепенно убедили каллистян, что за покушение в лагере ни одна из стран капиталистического мира не может нести ответственности. Диверсия, очевидно, была задумана и осуществлена отдельными лицами, потерявшими человеческое подобие. Мировое общественное мнение единодушно осуждало совершенное преступление.

— Мы рады этому, — говорили каллистяне.

Из Южной Америки трансатлантический воздушный лайнер перенес их в Египет. Каллистяне давно хотели увидеть эту страну, напоминавшую им далекую родину, и провели в ней больше недели, отдыхая в привычном жарком климате. Дальнейший путь лежал на родину Ляо Сена.

Второго апреля утром Куприянов вошел на террасу, где завтракали участники поездки, и протянул Широкову распечатанную телеграмму.

— Прочтите! — сказал он сдавленным голосом.

Широков быстро пробежал глазами краткий текст и побледнел.

— Прочтите всем, — сказал Куприянов.

Широков встал и в наступившей тишине прочел сначала по-каллистянски, потом по-русски полученное известие.

В телеграмме академика Неверова значилось, что сегодня в шесть часов утра, на восемьдесят седьмом году жизни, скончался Семен Борисович Штерн.

Все бывшие на террасе встали.

Каллистяне одновременно опустились на колени, медленно протянули руки вперед, ладонями вниз и, склонив головы, застыли в этой скорбной позе, чем-то напоминавшей выражение горя у восточных народов.

Несколько минут на террасе царило печальное молчание. Каллистяне не шевелились. Они по-своему чтили память ученого, одним из первых встретившего их на Земле.

— Память о нем сохранится на Каллисто, — сказал Диегонь.

— Память о нем сохранится на Земле, — как эхо, отозвался Козловский.

О дальнейшем путешествии не было больше и речи. Каллистяне хотели немедленно вернуться в Москву.

— Нам хочется еще раз увидеть нашего друга, — сказал Диегонь от имени всех своих товарищей.

Неожиданное печальное событие изменило намеченный маршрут. Вместо того, чтобы на пароходе ехать в Китай, все снова сели в самолет, который помчал их на север.

— Семен Борисович чувствовал свою скорую смерть, — сказал Степаненко.

— Вспомните, как он прощался с Диегонем на вокзале в Москве.

— Не чувствовал, а знал, — ответил Куприянов. — И я знал об этом. Незадолго до нашего отъезда у Штерна случился сильнейший приступ старой болезни. Он хорошо знал, что конец близок, но просил меня ничего не говорить об этом, чтобы не портить каллистянам поездку.

За весь путь каллистяне ничего не ели. Выяснилось, что это древний обычай Каллисто.

— От момента смерти до того часа, как тело будет предано огню, — сказал Синьг, — друзья и родственники покойного ничего не должны есть. Мы считаем себя его друзьями.

— У вас трупы сжигают? — спросил Широков.

— Да, так было всегда. На Каллисто нет другого способа.

В Москву прилетели утром пятого апреля. Никто не встречал каллистян, кроме академика Неверова, Аверина и Синяева. В городе не знали о неожиданном возвращении гостей.

На следующий день состоялись похороны. На кладбище пришли тысячи людей. Каллистяне несли гроб на плечах от ворот до могилы. В момент опускания гроба они снова опустились на колени и, вытянув руки ладонями вниз и склонив головы, простояли так, пока могила не была засыпана. После того, как были произнесены прощальные речи земных ученых, выступил Вьеньянь и сказал несколько слов по-каллистянски.

— Вечная память в сердцах людей Каллисто ученому Земли, — перевел Ляо-Сен. — Первому астроному Земли, встретившему обитателей другой планеты, у нас будет поставлен памятник. Он не дожил до нашего отлета и не смог проводить нас, как хотел, но мы унесем с собой, к Рельосу, его образ.

Куприянов предложил было через несколько дней возобновить прерванную поездку, но каллистяне отказались.

— Времени осталось не так много, — сказал Диегонь. — Единственное, что мы хотим теперь, — это скорее вылететь на Каллисто.

Но два дня спустя каллистяне согласились улететь как было намечено раньше, то есть десятого мая.

— Они психически очень восприимчивы, — говорил Широкову Куприянов. — И, любя жизнь, тяжело переносят смерть. Ведь Семен Борисович был для них совсем чужим человеком.

— Они его полюбили, — отвечал Широков.

Козловский, присутствовавший при этом разговоре, пожал плечами.

— Дело не в любви и не в психической восприимчивости, — сказал он. — Дело в общественном укладе жизни. Исчезновение борьбы за существование, конкуренции между людьми и прочих «прелестей» приводит к тому, что принцип «Человек человеку — волк» естественно сменяется другим — «Человек человеку