Через пять минут Мьеньоня сменил Ньяньиньгь.

Больно глазам смотреть на пламя вольтовой дуги. Его температура доходит до четырех тысяч градусов1. Даже днем голубоватый свет сварочных аппаратов освещает значительное пространство. Ночью мерцающие вспышки электросварки видны за несколько километров. А здесь, в небольшом помещении, среди отражающих свет металлических стен, горело пламя, раскаленное до одиннадцати тысяч градусов.

(1 Заставляя вольтову дугу гореть в закрытом сосуде под высоким давлением (до 22атм), можно повысить температуру примерно до 6 000 градусов.)

Но никто не хотел уходить, и только по настойчивому требованию Синьга, которого поддержал Куприянов, все, кроме двух каллистянских инженеров, перешли в помещение центрального поста, где и ожидали конца работы.

— Почему винтовая лестница, ведущая к «котлу», сделана постоянной? — спросил Смирнова один из корреспондентов. — Ведь при полете, когда на корабле отсутствует вес, пользоваться ею очень неудобно.

— Потому что ею пользуются только во время работы двигателей, — ответил профессор. — В это время на корабле обычные условия тяжести. Когда корабль летит по инерции, эта лестница не нужна. Двигатели не работают — и внизу нечего делать.

На центральном посту царило сдержанное волнение. Разговоры возникали и обрывались на середине. Мысли всех были внизу, где гудел аппарат и острое пламя резало стену. Ни единого звука не доносилось оттуда.

Работа продолжалась тридцать две минуты, но для тех, кто был наверху, она тянулась бесконечно. Широков говорил потом, что он был убежден, что прошло не меньше трех часов.

Через два часа, ровно в полдень наступил самый ответственный, самый волнующий момент всей операции. Перед дверью снова собрались все находившиеся на звездолете. Было уже известно, что расчет Мьеньоня был правилен. Отверстие было вырезано там, где и требовалось. Разомкнутая диверсантом цепь механизма двери была опять замкнута.

Диегонь нажал кнопку. Как всегда, беззвучно открылась так долго запертая дверь, скрывавшая за собой судьбу космическое корабля.

Три месяца огромных усилий, напряженной мысли и настойчивого труда было вложено в эту победу.

Победу ли? Или только первый успех в ряду долгих устий, которые придется приложить, если «котел» — сердце корабля — поврежден серьезно?

Дверь открыта.

Может быть, именно на то, что технике Советского Союза будет не по ситам одолеть крепость металла Каллисто, рассчитывал диверсант, закрывая обе двери в помещение «котла»?

— Если так, то это был его второй просчет, — сказал Штерн

— И даже третий, — ответил профессор Смирнов. — В отравлении каллистян он тоже просчитался.

Дверь открыта, но никто не двинулся с места. Только Диегонь, Мьеньонь и Смирнов вошли внутрь. Остальные остались ждать в коридоре.

Медленно шли минуты. Никто не проронил ни слова. Каллистяне стояли тесной кучкой, и на их черных лицах нельзя было прочесть мыслей.

Трудно придумать более страшный вопрос, чем тот, который решался для них сейчас. Возвращение на любимую родину или вечное пребывание на чужой для них Земле.

Синяев обнял за плечи Вьеньяня и с трудом удержи вал нервную дрожь.

Томительную тишину прервал голос Широкова.

— Все равно! — сказал он по-каллистянски. — Если механизм испорчен, мы построим новый. Звездолет будет на Каллисто!

Стоявший рядом Синьг медленно провел рукой по его лбу, не спуская глаз с двери.

Когда, наконец, в ней появился Диегонь, все взгляды устремились на него. Будь он человеком Земли, выражение его лица сразу бы дало понятный всем ответ.

— Передайте товарищу Козловскому нашу бесконечную благодарность, — сказал он.

— Я только выполнил свой долг, — ответил секретарь обкома, раньше чем Широков успел перевести слова командира звездолета.

И хотя обе фразы были произнесены по-каллистянски, шумный вздох облегчения вырвался у всех.

Агрегат атомного «котла» оказался неповрежденным. Диверсант успел только снять часть верхнего кожуха машины.

Не только каллистяне, но и профессор Смирнов сразу увидел, что хотел сделать «Ю Син-чжоу», куда он пытался добраться. Враг рассчитал верно. Если бы тогда, в ночь диверсии, Козловский помедлил еще минут двадцать, агрегат

— сердце корабля — был бы непоправимо испорчен.

— Теперь совершенно очевидно, что негодяй был инженером, — сказал Смирнов, выйдя за Диегонем в коридор. — Еще немного — и конец!

— И что бы было в этом случае? — спросил Куприянов.

— Тогда пришлось бы строить весь агрегат заново, — ответил профессор.

Куприянов не решился спросить, осуществимо ли это.

Обожженный до неузнаваемости труп диверсанта лежал у самой машины. Кто был этот человек? Что побудило его пожертвовать своей жизнью? Все усилия выяснить его настоящее имя остались безрезультатными.

Простой деревянный гроб был заранее приготовлен.

— Заройте его подальше от корабля, — сказал Козловский

— Может быть, на кладбище?.. — нерешительно сказал Куприянов.

— Может быть, поставить еще и памятник? — жестким тоном ответил секретарь обкома. — Собаке — собачья смерть! Придется произвести дезинфекцию помещения, — по-каллистянски сказал он, обращаясь к Синьгу.

За пять месяцев Козловский сделал большие успехи в языке Каллисто.

Спокойно и радостно прошел день на корабле. Гнетущая тревога и волнение, четыре месяца не дававшие покоя каллистянам и людям, наконец, покинули их. Сразу были поставлены на место снятые части машины. Последствия диверсии были полностью ликвидированы.

Корабль был готов в любую минуту отправиться в обратный путь к далекому Рельосу.

Это каллистянское название начало уже проникать и в земную астрономию. Все чаще и чаще в статьях, книгах и выступлениях астрономов, очень популярных теперь, древнее название «Сириус» заменялось словом — «Рельос». Блестящая звезда имела большее право на это название, данное ей теми, кто, как люди от Солнца, получили от нее жизнь.

— Ваше Солнце называется у нас «Мьеньи», — сказал Вьеньянь Штерну. — Когда мы вернемся на Каллисто, наши астрономы будут называть вашу звезду ее настоящим именем.

И, почти закрыв узкую щель своих необычайно длинных глаз, задумчиво повторил:

— Сьольньцье!

Судьба корабля перестала волновать каллистян. На следующий день все, кроме трех человек, улетели обратно в Москву.

Мьеньонь решил остаться, чтобы опробовать работу всех двигателей, а некоторые из них перебрать и удалить образовавшийся нагар. Он предложил профессору Смирнову составить ему компанию, и тот, конечно, с радостью согласился на это. Двигатели звездолета чрезвычайно интересовали его, а то, что Мьеньонь собирался пускать их в ход, только усиливало этот интерес. Упустить такой счастливый случай Александр Александрович никак не мог

— Но как вы будете разговаривать друг с другом? — спросил его Широков.

— Анатолий Владимирович согласился остаться с нами, — ответил Смирнов Лежнев действительно вызвался остаться на корабле. Причину нетрудно было понять. Он знал, что каллистяне отправятся в путешествия и что их должны будут сопровождать переводчики. Перспектива длительных переездов и связанной с ними беспокойной жизни не привлекала толстяка, привыкшего к кабинетной работе. Он с радостью ухватился за предоставившуюся ему возможность находиться на одном месте. На звездолете был привычный ему комфорт и полная возможность в свободное время продолжать работу по изучению источников тибетского языка, которой он занимался до прилета каллистян. Он был очень доволен таким поворотом событий.

— Соединять приятное с полезным, — что может быть лучше? — говорил он

— Жену не забудьте выписать, — пошутил Степаненко.

Профессор Смирнов предложил, чтобы за все время их пребывания на корабле он и Лежнев питались только каллистянскими продуктами.

— Это будет проверкой, насколько их пища пригодна для земного человека, — сказал он. — Петр Аркадьевич и Георгий Николаевич будут спокойнее после этой репетиции.