Теперь шествие направилось к площади генерала Зооба. Она также была оцеплена, но не полицией, а войсками. Полиция остановила колонну за два квартала, на перекрестке просторного и респектабельного проспекта святого Петра, охватывающего продолговатым кольцом площадь генерала Зооба. Вдоль проспекта медленно курсировали синие полицейские машины.

Томительно долго шли переговоры о пропуске делегатов в президентский дворец. Очевидно, демонстрантов хотели взять измором. Но они и не думали расходиться. Ни за что не ушел бы и Магараф, но Эдуф, заметив, что госпожа Гарго чуть с ног не валится от усталости, вручил Магарафу ключ от своей квартиры и отправил их к себе.

Их путь пролегал по проспекту святого Петра. Мимо них с мягким шелестом проплывали синие машины, но вдова Гарго и Магараф не хотели их видеть. Они отворачивали головы в сторону, шли, глядя не на мостовую, а на витрины запертых магазинов, шли, бесконечно усталые, мечтающие только о том, как бы поскорее отдохнуть.

И вдруг с мостовой донесся зычный голос:

— Мама! Посмотри, какое у меня красивое ружье! Мама!..

Вдова Гарго где-то слышала уже этот голос. Магараф встрепенулся. Он не поверил своим ушам. Они обернулись и увидели быстро уходившую синюю машину. А в ней стоял, размахивая отлично отполированным автоматом, Педро Гарго, одетый в новенькую, с иголочки, полицейскую форму. Рядом с ним размахивал таким же автоматом тоже одетый в полицейскую форму плечистый, розовощекий блондин, в котором Магараф узнал Мина Ашрея.

Они увидели Магарафа.

— Дяденька инструктор! Дяденька инструктор! Посмотрите, какие у нас красивые ружья!

Но кто-то насильно усадил их на скамейку, и машина, прибавив ходу, скрылась за поворотом.

Призвав на помощь все свое самообладание, Магараф обернулся к госпоже Гарго. Она вцепилась в него обеими руками, бледная, с перекошенным от ужаса лицом, охваченная нервной дрожью.

— Я, кажется, совсем схожу с ума! — прошептала она и, как тогда, у железной ограды Усовершенствованного приюта, потеряла сознание.

Сострадательные прохожие помогли Магарафу перенести ее в аптеку. Там ее, правда, не без труда, привели в чувство и в карете скорой помощи отправили на квартиру Эдуфа.

Эдуф пришел в одиннадцатом часу. К этому времени Магарафу удалось успокоить бедную женщину, убедить ее, что ей только померещился ее покойный муж (госпожа Гарго была уверена, что она вторично видела своего покойного супруга).

Ее уложили спать. Когда она заснула, Эдуф рассказал о результатах посещения президента. Президент принял делегацию вежливо, даже радушно, но помочь в отмене приговора бакбукского судьи отказался: конституция Аржантейи не разрешает воздействовать на органы суда. Суд в Аржантейе независимый. Аржантейя гордится независимостью своих судей.

Потом Магараф обсудил с Эдуфом историю с появлением на проспекте святого Петра двух его бывших воспитанников, вооруженных и облаченных в полицейскую форму. Ясно было, что Альфред Вандерхунт, в качестве опыта, вымуштровал нескольких питомцев своего приюта для полицейской службы. Надо было принимать срочные меры. Но задача, конечно, значительно усложнилась. Теперь, кроме Вандерхунта, они имели против себя могущественную полицию Аржантейи.

Прошло четыре дня. Всеобщая забастовка продолжалась с прежней силой и сплоченностью, но председатель верховного суда не спешил со своим решением. По стране не прекращались митинги и демонстрации.

Кое-где реакция пыталась показать коготки.

Никто не отменял свободу собраний, но все большие залы, в которых спокон веков собирались митинги, вдруг, по какому-то удивительному совпадению, были заарендованы для репетиций военных оркестров и хоровых кружков и обслуживали только армейские части, а там, где не было армейских частей, — полицию и сиротские дома. Стали созывать собрания на площадях, под открытым небом, но там, как назло, на это время назначались большие пожарные учения. На улицах собираться нельзя было: это мешало движению. Пробовали уходить за город, но там владельцы земельных участков опасались за судьбу посевов.

Никто не отменял свободы слова, но в Баттоге полиция арестовала оратора за то, что он на митинге позволил себе огласить статьи из конституции Аржантейи.

Никто не отменял свободы печати, но в типографию, где печатался бюллетень Центрального забастовочного комитета, явился судебный исполнитель и наложил печати на бумажный склад, якобы за неуплату владельцем типографии налогов за истекший год. Правда, было доказано, что налоги уплачены полностью, представили все расписки, но на хлопоты ушло около суток, и бумагу пока пришлось доставать в другом месте. Кое-где попробовали избивать забастовочные пикеты, кое-где против демонстрантов были пущены в ход слезоточивые бомбы; в десятках городов полиция арестовала руководство местных стачечных комитетов.

Вечером одиннадцатого апреля Центральный забастовочный комитет объявил по радио, что если будут продолжаться преступные нарушения гарантированных конституцией свобод, он вынужден будет остановить и электрические станции. Эта угроза подействовала.

Но верховный суд все еще не подавал никаких признаков жизни.

Тринадцатого апреля Международная федерация торговых моряков и портовых рабочих постановила прекратить повсеместно разгрузку судов, прибывающих из Аржантейи, и погрузку судов, направляющихся в любой из ее портов. Затрещали богатства судовладельцев, угроза неисчислимых убытков нависла над компаниями, занимающимися внешнеторговыми операциями. Уже гнили в гаванях страны сотни тысяч тонн скоропортящихся грузов, для которых не хватило места в забитых до отказа портовых холодильниках. Подходили к концу запасы мяса, сахара и муки в большинстве городов страны. Полицейский транспорт сократил движение: горючего оставалось в обрез. Простой предприятий, железных дорог и речного транспорта ежедневно приносил многомиллионные убытки.

И, кроме того, не за горами были выборы в палату депутатов. Каждый день забастовки утверждал народ и в первую очередь рабочих Аржантейи в его силе, укреплял популярность и мощь Народного фронта, день ото дня рос авторитет коммунистов. Примо Падреле просчитался. Надо было, пока не поздно, спасать положение, поскорее лишить Народный фронт такого важного козыря, как этот злосчастный приговор над Попфом и Анейро.

Четырнадцатого апреля президент республики по настоянию Ассоциации промышленников и оптовых торговцев созвал у себя во дворце одно за другим два секретных совещания.

Утром пятнадцатого апреля состоялось третье чрезвычайно бурное совещание. Око продолжалось с десяти утра до половины двенадцатого.

В тот же день около двух часов пополудни председатель верховного суда вызвал к себе адвоката Корнелия Эдуфа и объявил, что он по зрелом обсуждении пришел к выводу, что дополнительные документы, предъявленные уважаемым коллегой при второй апелляции, во всяком случае заслуживают серьезного внимания. Поэтому он решил предложить судье Тэку Урсусу пересмотреть дело с новым составом присяжных, а прежний приговор отменяет.

Он просил уважаемого коллегу поставить об этом его решении в известность Центральный забастовочный комитет.

Корнелий Эдуф поблагодарил председателя верховного суда за честь и доверие, но заявил, что не считает себя правомочным для передачи кому бы то ни было столь важного решения столь высокой инстанции, олицетворяющей собой правосудие Аржантейи.

Тогда председатель верховного суда, которого чуть не хватил удар от унижения, распорядился пригласить к нему председателя Центрального забастовочного комитета. Оказалось, что председатель Центрального забастовочного комитета занят. Вместо него явился заместитель председателя, молодой поджарый блондин с веселыми искринками в глазах. Он работал слесарем на заводе Компании полиграфического оборудования, одним из главных акционеров которой был принимавший его сейчас председатель верховного суда. Эта ситуация не лишена была забавности, но председатель верховного суда меньше всего был склонен в эти минуты к юмористическим переживаниям. Он сообщил свое решение и спросил, какие меры собирается в связи с этим предпринять Центральный забастовочный комитет. Слесарь с готовностью ответил: сегодня же будет отдано распоряжение снарядить специальный поезд для доставки в город Бакбук всех, кому надлежит присутствовать на пересмотре дела Попфа и Анейро. В течение всего времени нового процесса будет работать телеграфная линия, связывающая Бакбук с Городом Больших Жаб.