Теперь легко себе представить, какое впечатление произвела на господина Примо необычайная весть, которую ему поведал секретарь его брата после свидания со своим выросшим патроном.

Конечно, сначала господин Примо не поверил ни единому слову этого фантастического сообщения. Однако удивительная история Томазо Магарафа, о которой напомнил в своем рассказе Карб, естественно навела Примо Падреле на мысль, что чудесное превращение Аврелия связано с тем самым доктором Попфом из Бакбука, о котором ему уже докладывал на днях один из директоров акционерного общества «Тормоз» (к этому докладу мы еще вернемся). И лишь только Примо Падреле пришел к этому выводу, как он уже почти перестал нуждаться в каких-либо доказательствах достоверности рассказа Огастеса Карба. Свершилось самое ужасное, что могло обрушиться на голову господина Примо: вырос и перестал быть уродом его младший брат. Аврелий стал полноценным мужчиной, он уже задумал какие-то дурацкие миллионные предприятия, он уже обзавелся невестой. Кончились дни бесконтрольного и самостоятельного управления делами фирмы, появился и вступает в деловую жизнь человек, имеющий права на половину состояния, того состояния, которое старший Падреле привык считать полностью своим.

Все это было похоже на дурной сон. Внимательно слушая разглагольствующего Огастеса Карба, Примо Падреле лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Где-то в самом отдаленном уголке его сознания мелькнуло на одно мгновение чувство радости за Аврелия, но тотчас же исчезло, чтобы больше никогда уже не появляться. Оно сменилось чувством острой жалости к себе. Потом пришло сожаление, что Аврелий не умер во время последней своей болезни. Он болел таким воспалением легких, которое свело бы в могилу и любого здоровяка. Примо Падреле вспомнил: у него было искушение помочь болезни одной единственной крупинкой яда. Никто бы не подумал, что Аврелий отравлен. А если бы и подумал, то ни за что не решился бы заявить об этом. Но Примо до последней минуты, до самого кризиса, надеялся, что брата доконает болезнь, и не мог заставить себя пойти на убийство. За двадцать с лишним лет руководства делами фирмы он пустил по миру не одну тысячу людей, очень многих довел до самоубийства, толкнул на преступление. Но совесть у него оставалась спокойна: ничего не поделаешь — дело есть дело. Люди, играющие на бирже, должны быть готовы к самому худшему. Выбрасывая на улицу во время локаута десятки тысяч рабочих, обрекая на голод и нищету их семьи, он утешался мыслью, что таковы суровые законы жизни, так было и так будет. Но ни на минуту он не мог вообразить себя убийцей.

Он распростился с Карбом, еще ничего не придумав. Он прошагал по своему кабинету по крайней мере полчаса в полном одиночестве и опять-таки ничего не придумал. Тогда в изнеможении он прилег на диван, поняв, что ему прежде всего нужно прийти в себя и отдохнуть. Внезапно его осенила мысль, поразительная по своей простоте: Аврелий неузнаваемо изменился. Тем хуже для Аврелия. Примо Падреле решил не узнавать своего брата. Он позвонил в «Тормоз», выяснил, как проходит «бакбукская операция», окончательно утвердился в своем решении и занялся очередными делами.

Но, чем бы он ни занимался, мысли его были прикованы к свиданию с Аврелием. Он ждал этого свидания с противным самочувствием человека, которому предстоит выдернуть себе зуб.

За двое суток, прошедших от разговора с Огастесом Карбом до встречи с его хозяином, Примо Падреле успел привыкнуть к своему решению, и соответственно с этим изменилось и его самочувствие. Если продолжать наше сравнение, сначала старшего Падреле волновала боль, которую ему предстояло перенести. А к тому времени, когда Аврелий входил в кабинет своего брата, тот уже предвкушал умиротворенность, которая наступает после удаления зуба.

Даже если бы выросший Аврелий не был так похож на Урия Падреле, господин Примо после первых же фраз вошедшего незнакомца убедился, что перед ним действительно его брат. Прежний Аврелий выпирал из всех его повадок, из того, как он жестикулировал, смеялся, строил фразу, не говоря уже о типичных его восклицаниях и словечках.

Господину Примо на мгновение стало жалко бедного Аврелия. Ах, как они славно жили бы, если бы он не вырос!

Но прошлого нельзя было вернуть, и господин Примо стал проводить в жизнь решение, которое должно было сохранить ему все богатства фирмы.

Именно поэтому Примо Падреле, как это уже известно из предыдущей главы, с усилием приподнялся из своего кресла, оперся ладонями о письменный стол, несколько подался вперед и, вперив свой очень серьезный и спокойный взор в глаза все еще продолжавшего улыбаться Аврелия Падреле, спросил:

— Скажите, пожалуйста, друг мой, куда вы девали моего несчастного брата Аврелия?

До Аврелия не сразу дошел смысл фразы, произнесенной его братом. Он хитро подмигнул господину Примо и стал искать на его каменном лице хоть тень ответной улыбки. Но ответной улыбки не последовало, глава фирмы смотрел на него, как смотрит на преступника следователь, захвативший его врасплох.

— Позволь, позволь! — сказал тогда Аврелий, опешив. — Ты меня спрашиваешь, куда я девал себя?

— Моего брата Аврелия, — поправил его Примо Падреле.

— Так ведь я и есть твой брат, Аврелий, дурья твоя голова! — вспылил Падреле-младший. — Я же тебе об этом битый час твержу!

— Согласитесь, — спокойно заметил ему Примо Падреле, — что твердить можно о чем угодно и сколько угодно. Я могу твердить, что я святой Франциск Ассизский. Самый доверчивый человек все же потребовал бы доказательств.

— А шрам на пальце? А родимое пятно?

— Медицина делает сейчас чудеса. Особенно если в качестве приза предвидится половина богатства банкирского дома «Братья Падреле».

— Вот уж никогда не думал, что ты такой наивный человек! — воскликнул Аврелий. — Садись и расспрашивай меня. Я отвечу тебе на любой вопрос, касающийся твоей жизни, моей жизни! Хочешь, пройдем по дому — и я тебе расскажу о каждой комнате и о каждом слуге такие детали, которые может знать только человек, проживший всю жизнь в нашей семье…

— Например, лакей… — холодно добавил Примо Падреле. — А лакей может рассказать и, очевидно, рассказал всю подноготную о жизни моей семьи людям, которые в этом заинтересованы. Конечно, за достаточно приличные деньги…

У Аврелия потемнело в глазах. Только сейчас, наконец, до него дошел весь ужас его положения. То, что говорил Примо, было логично, обоснованно и беспощадно, как смертный приговор.

Примо Падреле между тем задумчиво продолжал:

— Признаться, я не сразу понял, что удерживает меня от того, чтобы позвонить в полицию и попросить арестовать вас…

— Вот-вот, — воскликнул Аврелий, побагровев от возмущения. — Пускай меня арестуют как мошенника!

— А вдруг, — продолжал Примо Падреле, как бы размышляя вслух, — а вдруг вы действительно мой брат? А я вас засажу в тюрьму. Боже мой! Глава банкирского дома «Братья Падреле» засадил собственного брата и полноправного совладельца фирмы в тюрьму! И по какому поводу? По обвинению в мошенничестве! Ведь это позор на весь мир! Нет, я должен тысячу и тысячу раз проверить прежде, нежели решусь на такой шаг! Я не могу, наконец, позволить полицейским чиновникам и газетчикам трепать на всех перекрестках имя моего любимого и глубоко несчастного брата…

— Придумал! — подскочил от радостного возбуждения Аврелий. — Позови сюда Огастеса. Мы с ним исколесили весь мир. Тут уже никакой лакей не поможет. Я расскажу такие подробности, какие могут быть известны только мне да ему.

— Вы говорите об Огастесе Карбе, секретаре моего брата? — спросил Примо Падреле.

— Да, я говорю о моем секретаре, черт возьми! — вспылил Аврелий. — Том самом, о котором ты мне говорил, что он слишком похож на ангела, чтобы быть порядочным человеком.

— Боже мой, как болтлив все-таки мой дорогой братец! — возвел глаза к потолку Примо Падреле. — Слова, сказанные ему наедине, стали достоянием посторонних людей!.. Хорошо, позовем Огастеса Карба.