Преданный секретарь уже давно вертелся в приемной. Он тотчас же появился в кабинете, счастливый, жизнерадостный, полный веселой готовности служить, которая переполняет личных секретарей, уверенных в благосклонности своих хозяев. Он очень многого ждал от необычайного свидания братьев Падреле. К тому же, у него в кармане пиджака лежала заветная записка доктора Попфа. Завтра, когда этому неизвестному доктору будут телеграфно переведены его сто тысяч, он наконец узнает фамилию и адрес. Тогда можно будет, отпросившись на денек-другой, съездить к нему и предъявить его записку. Записка содержит неопровержимое доказательство того, что доктор позволял себе производить опыты над людьми, и доктор будет круглым дураком, если не согласится в обмен на злосчастную записку вручить Огастесу Карбу половину своего гонорара.

Входя в кабинет главы фирмы, Огастес Карб был полон самых радужных надежд. Однако холодно-официальное лицо Примо Падреле и расстроенная физиономия Аврелия не соответствовали тому, что ожидал увидеть секретарь, и он мысленно приказал себе: «Держи, дружок Огастес, ухо востро! Как бы тебе не ляпнуть что-нибудь такое, что навеки испортит твою карьеру. Тут что-то неладно!»

Аврелий бросился было ему навстречу, но Примо Падреле сурово кинул:

— Попрошу вас, друг мой, временно воздержаться от разговора с секретарем моего брата! — И Аврелий снова опустился в кресло.

«Друг мой»!.. «С секретарем моего брата»!.. — пронеслось в голове Огастеса Карба. — Какие странные слова!.. Господин Примо за полчаса все еще не смог узнать своего брата… Такой умный и бывалый человек!.. Что бы это могло означать?.."

Как всегда, когда мозг Огастеса Карба особенно деятельно работал, лицо его казалось предельно простодушным, даже глупым.

— Я вас пригласил, друг мой, — продолжал между тем Примо Падреле, — чтобы попросить взглянуть на этого господина. Вглядитесь в него хорошенько и скажите, знаком ли он вам.

Будь на месте Примо Падреле любой другой человек, Карб мог бы подумать, что все это делается ради шутки, что Примо хочет попугать, даже помучить брата, с тем чтобы через несколько минут расхохотаться и крепко прижать его к груди. Но Примо Падреле был совсем не из породы шутников.

Не переставая лихорадочно обдумывать линию своего поведения, Огастес Карб сделал вид, будто вглядывается в лицо Аврелия Падреле, деликатно развел руками и промолвил:

— К сожалению, сударь, я не имею чести быть знакомым с этим господином.

Пока все шло правильно, Аврелий Падреле не мог быть на него в обиде: Огастес обещал ему ничего не рассказывать об их свидании и потому видел выросшего Аврелия как бы впервые. Пожалуй, он даже обязан был сразу его не узнавать. Господин Примо тоже не мог не учесть этого обстоятельства. Нет, пока что ни один из братьев не имел оснований обижаться на него.

— Вглядитесь в него получше, — внушительно сказал старший Падреле. — Видите ли, этот господин настаивает на том, что он ваш патрон.

Напрасно утверждают, что настоящую деловую карьеру можно сделать, только имея, кроме счастья и податливой совести, тщательно разработанный заранее план действий! Как бы не так! В карьере Огастеса Карба решающее значение сыграло наитие. Огастесу Карбу вдруг пришла в голову сумасшедшая мысль: а что, если старшему Падреле _не хочется_ узнавать своего выросшего брата? Его патрон целиком во власти господина Примо: захочет — признает, не захочет — у Аврелия Падреле нет _никаких_ формальных доказательств того, что он это действительно он, а не самозванец. В любовь господина Примо к Аврелию, как и все, знавшие близко семью Падреле, Карб никогда особенно не верил. Выгоды же непризнания были настолько очевидны, что они толкнули бы на такой шаг людей, куда более чувствительных, нежели глава фирмы «Братья Падреле». Интонация, с которой к нему обратился господин Примо, с самого начала навела Карба на размышления. В одну секунду он принял решение, сделавшее честь его деловому гению и определившее всю его дальнейшую блистательную карьеру: он решил предать своего патрона, решительно не признавать его, а дальше — будь что будет! Он шел на огромный риск. Аврелий Падреле мог в конце концов договориться с Примо, Примо мог сам признать Аврелия, и в обоих этих случаях Огастес Карб рисковал потерять свое место. Зато, если он угадал действительное желание главы фирмы, его ждало поистине головокружительное будущее.

— Прошу прощения, сударь, — ответил он старшему Падреле и изобразил на своем фарфоровом личике полнейшее изумление. — Прошу прощения, но мой патрон нисколько не похож на этого господина. Начать хотя бы с того, что мой патрон… э-э-э… как бы это выразиться… куда более миниатюрного сложения.

— Признавайтесь, Огастес! Я разрешаю, — прервал его Аврелий. — Господину Примо уже известно о нашей встрече, я ему все рассказал.

Огастес Карб побледнел и, глядя в глаза старшего Падреле, промолвил медленно, нерешительно, каждую секунду готовый к отступлению:

— Прошу прощения, сударь, но мне не известно, о какой встрече этот господин говорит. Я его вижу впервые в жизни.

Он впился глазами в неподвижное лицо старшего Падреле, но не смог заметить в нем ничего, что подсказало бы ему дальнейшую линию поведения.

Зато у Аврелия кровь отлила от лица.

— Что за чертовщина! — воскликнул он неожиданно тонким голосом. — Я говорю о нашей субботней встрече в ресторане «Кортец»!..

Огастес Карб удивленно поднял свои аккуратные белобрысые бровки.

— Весьма сожалею, сударь, но мои средства не позволяют мне посещать такие дорогие рестораны… Я был в «Кортеце» один-единственный раз, прошлой зимой, сопровождая моего патрона. Мне неудобно хвалить себя, сударь, но моя прирожденная порядочность и глубокая преданность интересам фирмы…

Не мог же, в самом деле, Карб забыть о совсем недавней встрече! И он был вполне трезв. Аврелий Падреле пытался понять, что заставило его секретаря вести себя так нагло, и меньше всего ему могли прийти в голову истинные мотивы неожиданного поведения Огастеса Карба.

— Не валяйте дурака, Огастес! — сказал Аврелий. — Чего это вам взбрело в голову отказываться от меня? Надоело у меня работать?

— Господин Примо! — воскликнул плаксивым голосом Огастес Карб. — Прошу вас, защитите меня от грубостей этого совершенно неизвестного мне лица!

— Вы абсолютно правы, Огастес, — ответил ему глава фирмы. — Я призываю этого господина к порядку.

— Мне очень больно, сударь! — сказал Огастес. — Я попросил бы вашего разрешения удалиться.

— Видите ли, дитя мое, — мягко ответил ему глава фирмы, — этот господин в подтверждение своих удивительных притязаний…

«Удивительных притязаний»!.. «Этот господин»! — возликовал в душе Огастес Карб. — Значит, я угадал!.."

— Мне не о чем с ним разговаривать, — устало заявил Аврелий. — Пусть он уйдет. И, ради бога, поскорей!

— Вы мне еще потребуетесь, — сказал глава фирмы, когда преданный секретарь был уже в дверях. — Загляните ко мне минут через двадцать. А теперь, — обратился он к Аврелию, — я хотел бы сказать вам несколько слов перед тем, как мы с вами расстанемся. По совести говоря, явись вы ко мне месяца три тому назад, я бы, ни минуты не колеблясь, отправил вас в тюрьму. Но после этой фантастической истории, приключившейся с Томазо Магарафом, я не нахожу в себе сил для того, чтобы позвонить в полицию. Конечно, девятьсот девяносто девять шансов из тысячи за то, что вы не особенно умелый аферист, хотя, по-видимому, и незаурядный актер. Но один шанс, один шанс из тысячи!.. Я пытаюсь себя убедить, что есть этот один шанс на тысячу. Теперь поставьте себя, друг мой, на мое место. К вам является совершенно неизвестный молодой человек, абсолютно ничем — ни ростом, ни голосом, ни лицом — не похожий на вашего брата, и заявляет, что он — ваш младший брат. Какие же доказательства он предъявляет? Сомнительного происхождения особые приметы и кое-какие сведения, которые он мог получить у любого нашего лакея… или у того же Карба, с которым вы так нелюбезно обошлись. Согласитесь, что если бы даже Карб подтвердил ваши притязания, я все же имел все основания не верить. Я уже немолод, друг мой, я знаю, какую власть имеют деньги над совестью бедных людей, особенно если они честолюбивы. Но Огастес Карб оказался честным, преданным и прямодушным молодым человеком…