Залогин сидел возле окна. Почувствовав рядом Тимофея — шепнул: «Напротив — на крыше — двое…» — «Пускай помокнут. — Тимофей почти касался губами его уха. — Когда начнется — они твои…» Медведев сидел по-турецки и едва заметно раскачивался вперед-назад. Может — молился, кто знает. «Ты контролируешь двор…»

Время куда-то запропастилось, во всяком случае — его присутствие не ощущалось. Шелестел дождь. Рассвет подкрался незаметно: кажется, ведь только что была непроглядная тьма, и вдруг оказывается, что тьма рассеялась, оставив после себя серый, едва различимый мир. День выползал из тьмы, как линялая змея из кожи, прихватив с собой не только краски, но и жизнь.

Возник Ромка. Прошептал: «Начинают терять терпение…» Тимофей согласно кивнул, коснулся указательным пальцем своей груди — и указал влево, затем коснулся Ромки — и указал вправо: «Дождись сигнала…» Ромка улыбнулся — и исчез за дверью. Тимофей повернулся к Чапе: «Пора и нам. Пошли…» — «Куды?» — «Как куды? — подальше от этого места, пока башку не снесло…»

Они вышли в коридор, свернули влево. Чапа сунулся было держаться рядом, но Тимофей задвинул его себе за спину: «Не возникай. Прикрывай задницу — вот и вся твоя забота…»

На лестнице никого не было. Тимофей этого не мог видеть, но чувствовал; так и оказалось. Они уже спустились на площадку, когда услышали в коридоре второго этажа крадущиеся шаги. Не один и не двое; значит — вышли из засады… На площадке — через все три этажа — было высокое окно, без простенков; снаружи, в нескольких метрах за окном — то ли скала, то ли деревья. Возможно, днем да в хорошую погоду это было красиво, однако сейчас за стеклом, как в давно не мытом аквариуме, застыла серая муть. Из коридора — если смотреть из него снизу вверх, — на фоне окна можно было бы угадать человеческую фигуру, но на кой ляд тем парням оглядываться на ведущую в мансарду лестницу? Да Тимофей и не собирался маячить на площадке; прижмись спиной к стене — и, невидимый, спускайся без проблем…

Тимофей их так и не увидал. Он с Чапой только начал спускаться — и тут в коридоре рвануло. Взрывная волна отлепила Тимофея от стены. Пытаясь удержаться, он протиснулся сквозь воздушный поток, зацепился за перила. Винтовку все-таки выронил, она загремела по ступеням. Чапу отбросило на площадку, он сразу вскочил. «Живой?» — спросил Тимофей. Чапа что-то промычал в ответ; пока не мог говорить.

Тимофей спустился в коридор, подобрал винтовку; подошел к провалу. Взрыв разворотил дом по всей высоте. Рухнула внутренняя стена, рухнули полы залы и мансарды. На дне провала, в отблесках первого огня, в мешанине строительного мусора он разглядел фрагменты дубового стола и стульев, и обе кровати с мансарды — разумеется, они были на верху кучи. Тело только одно, да и то — не внизу, а здесь же: боевик лежал, запрокинувшись, в проломе противоположной стены коридора. Впечатление было такое, что именно этим телом проломило стену, хотя, конечно, это было не так.

Вверху ударил выстрел; значит — кто-то жив. Не кто-то, а Залогин, — тут же внес поправку Тимофей. Во-первых, почувствовал, что это Гера, а во-вторых — не нужно быть шибко умным, чтобы понять, что боевики на крыше конюшни эмоционально среагировали на взрыв, может быть даже и вскочили, и Гера начал с ними разбираться.

Еще один выстрел, приглушенный стенами, ударил где-то рядом. Из открытой двери за провалом вышел Ромка, сделал Тимофею знак (вернее, только начал это движение, но Тимофей сообразил его смысл), мол, все в порядке, но вдруг повернулся — и стремительно выстрелил от пояса дважды в дверь напротив. Затем эту дверь приоткрыл. На пол рухнуло тело.

С Тимофеевой стороны провала было три двери, но вряд ли имело смысл в них заглядывать. Если бы кто-нибудь в тех комнатах находился — он бы уже выскочил.

Огонь, вылизывая обои на стенах и потолке, неторопливо расползался по коридору.

Тимофей вернулся к лестнице, заглянул в глаза Чапы. «У тебя не контузия?» — «В головi гуде, але ж цiла…» — «Не отставай…» С удовлетворением послушал частую пальбу с мансарды (две винтовки бьют!) и зашагал вниз. Дверь в кухню была открыта. Девушка сидела на лавке, вцепившись в нее намертво. Вот подняла голову, увидала Тимофея… Тимофей шагнул в кухню — и вдруг — стремительно передергивая затвор — послал три пули в занавеску над лежанкой. Оттуда послышался какой-то нутряной звук, и затем, срывая занавеску, с лежанки свалился мертвый полковник.

— Я еще вчера хотел это сделать, — сказал Тимофей через плечо Чапе, подошел к полковнику и вынул из его руки пистолет. — Обыщи барышню.

— Та вы шо, товарышу командыр!..

— Делай что велено.

Снаружи еще стучали винтовочные выстрелы и коротко пофыркивал МГ, однако напряжение уже отпустило Тимофея: дело сделано.

Чапа подошел к девушке, оглядел ее. Он не знал, как подступиться, и сказал «Поднiмiсь…» Девушка не шелохнулась. «Ладно, — сказал Чапа, — хай будэ так…» Карабин ему мешал, Чапа хотел его отставить, но передумал, и стал обыскивать одной рукой. Легонько похлопал девушку с боков по душегрейке; осмелев, стал ее ощупывать. «Да ты под душегрейку загляни! — засмеялся Тимофей. — И за пазуху…» Чапа глянул на него с упреком, но послушался; теперь его рука не пропускала ничего, а по его спине ощущалось нарастающее напряжение. Он уже заканчивал обыск — и вдруг выпрямился и повернул изумленное лицо к Тимофею. У него в руке был револьвер.

— Вот дура! — в сердцах сказал Тимофей. — Оно тебе надо? Сиди здесь тихо, пока пальба не прекратится. Только не сгори.

В передней было полутемно; обе вешалки валялись на полу поперек прохода; отраженный свет проникал из кухни и через щель приоткрытой наружной двери. Тимофей присел за косяком и легонько толкнул дверь. Мгновенно по стене рядом с нею и по самой двери ударили пули. Хорошая реакция. Тимофей толкнул дверь ногой, она распахнулась. На это пулеметчик не отозвался. Понятно: он реагирует только на движение и на реальную цель; Тимофея в темноте прихожей он разглядеть не мог. Спешить некуда; подождем…

Ждать пришлось всего с десяток секунд. Три винтовки искали пулеметчика в темноте распахнутых ворот конюшни; он ответил. Увидав дульное пламя — Тимофей выстрелил навскидку. Пулемет замолчал.

— Пан ротмистр, это ты? — крикнул Тимофей.

— Я, пан сержант…

— Я не собираюсь тебя убивать, — крикнул Тимофей. — Выходи — и разойдемся миром. — Он подождал; «манлихеры», слава Богу, замолчали. — Сдавайся! — ирония все-таки просочилась в его голос. — Сдавайся, иначе брошу гранату.

Ротмистр колебался. Или занимался раной — иначе почему не стрелял? Наконец спросил:

— А Кшися жива?

— Да что ей сделается? Живая.

Дождь редел. Если так дальше пойдет, то не забарится и солнце!

Ротмистр вышел из конюшни, неся в поднятых над головой руках МГ. Аккуратно поставил пулемет на землю. Расстегнул кобуру — достал и положил на землю револьвер. Еще один достал из-за спины. Только после этого взялся за перевязанное тряпкой плечо и с удовольствием поглядел на небо. Ему тоже нравилось, что будет солнце.

— Нет у тебя, пан сержант, никакой гранаты.

— Нет, — согласился Тимофей. Он тоже вышел под дождь. Да какой это дождь! — так, мелкие брызги, промывающие воздух для первых лучей. Ох и славный же будет денек!..

Обернулся к девушке. Она как выскочила наружу, так и стояла возле двери, прижавшись спиной к бутовой кладке. Пыталась осмыслить ситуацию. Может — и любит… но не без памяти.

— Чего думаешь? Перевяжи мужика.

Во дворе вразброс лежало несколько тел. Каждый с оружием. С хорошим оружием. Это тебе не «манлихеры». Но Медведеву под руку и с таким оружием лучше не попадайся…

— А ты чего разнежился? — Это к Чапе. — Пока в кухне не занялось — спасай провиант!

Но Чапа и не подумал выполнять приказ. Зевнул, сладко потянулся (конечно, ночь была бессонной, но желание спать еще не пришло; это было расслаблением, осознанием: живой!), — и указал стволом карабина:

— Так у них же погреб!

Тоже верно. Каждый видит свое.