— Ваш генерал придумал забавную штуку: устроить на этом холме Везувий. Технология — проще некуда: сбросить на вершину бочки с нефтью вкупе с зажигательными бомбами. Чтобы все там к чертовой матери выгорело.

— Любопытно…

— Ваш генерал связался с моим генералом, а тот нагрузил этой затеей мою эскадрилью. Вот я и прилетел для рекогносцировки.

— И на чем же вы летаете?

— На «хеншеле». Может, вы и не видели такой допотопной этажерки.

Но майор Ортнер догадался, о чем идет речь.

— Если это 123-й «хеншель», то я их видел в деле. В Испании. Приятный штурмовичок.

— Кто спорит, майор? Но ведь до того я летал на 109-м «мессере»! Представьте, что после призового скакуна вас пересадили на лошадку для псовой охоты. — Капитан помял под курткой раненое плечо.

— Вы сели на шоссе?

— А куда же еще? Вон за тем холмом. Я слышал, что в России нет дорог. Трепачи! Даже французы не постыдились бы такой красавицы.

— Это пока не Россия, — сказал майор Ортнер. — По крайней мере, еще два года назад это была другая страна.

— Ах, вот оно что! — искренне удивился капитан. Он был не силен в исторической географии, но этот пробел в познаниях не доставил ему дискомфорта: он так и не спросил, какая здесь прежде была страна. — Хотите взглянуть, на чем я сейчас летаю?

Майор Ортнер качнул головой: нет. Каковы господин генерал, однако! Остроумны. Вот уж чего я никак от них не ждал… Впрочем, признаю: я к ним отношусь предвзято. С первой же минуты. И уже вряд ли когда-нибудь буду относиться иначе. Даже эта остроумная выдумка ничего в моем отношении к ним не изменит. Уж так сложилось…

— И сколько же в вашей эскадрилье самолетов?

— Сегодня — семь.

— И каждый поднимет?..

— Четыре бочки. Причем не полные. — Капитан увидал разочарование на лице майора Ортнера — и предостерегающе поднял руку. — Спокойно, майор. Считать умеете? — Майор Ортнер усмехнулся. — Вот так-то лучше. Базовая цифра: «хеншель» может поднять не больше четверти тонны. Это — максимум. Потолок. С четырьмя полными бочками он даже не взлетит! Но ведь кроме бочек мы должны учесть и зажигательные бомбы — это еще минус пятьдесят кг…

Капитан опять расцвел своим фирменным smilом. Счастливец; для него жизнь была игрой. А что для меня моя жизнь, подумал майор Ортнер, как ее обозначить одним словом? С ходу он ответить не смог — и это его огорчило. Он знал, что это означает, когда не можешь ответить сразу и просто.

— И наконец — самое важное. Что у нас самое важное, майор?

Это был простой вопрос.

— Разумеется — безопасность, — сказал майор Ортнер.

— Вот именно! Замечательная машина, на которой я сейчас летаю, и налегке-то обгоняет разве что телегу, а уж с таким грузом… Любой мало-мальски толковый пулеметчик, если заметит нас вовремя, срежет все машины, одну за другой…

— Безопасность я гарантирую, — перебил майор Ортнер. — Когда вы будете на подлете, в точно согласованное время по вершине ударит гаубичная батарея. Им будет не до вас.

— Это уже веселее!

— На сколько вылетов я могу рассчитывать?

— На один. Для нас это попутная задача. Еще до темна мы должны быть далеко на востоке.

— Так это будет сегодня? — непроизвольно вырвалось у майора Ортнера.

— А чем вас не устраивает сегодняшний день? Не успеете подготовиться к атаке?

— Да нет, все устраивает…

Осталось согласовать время атаки; договорились на восемь вечера. «Солнце уже не будет нашим помощником, — сказал капитан, — но это и не важно, если гаубицы прикроют нас на подлете…» — «Я сам проинструктирую командира батареи, — сказал майор Ортнер. — Едва вы появитесь из-за кряжа — гаубицы прекратят огонь. Вам потребуется не больше пятнадцати секунд, чтобы оказаться над целью. После канонады русские вас не услышат, да и смотреть они будут не в небо, а вниз: мы уже приучили их, что за время артподготовки успеваем подняться до середины склона. Так что риск для вас практически будет сведен к нулю…» — «Чтобы риск был сведен к нулю — так на войне не бывает, — сказал капитан. — Простите, майор, но это басня для дилетантов…»

Больше говорить было не о чем.

Но капитан еще несколько минут не уходил, смотрел, как через равные промежутки времени над дотом возникает огромная, утробно грохочущая вспышка пламени. Пару раз он даже взглянул на часы и с улыбкой покивал своим мыслям.

— Убейте — не понимаю: чего тут неприступного…

— Как писал великий Мольтке, — не глядя на него сказал майор Ортнер, — крепость крепка не стенами, а защитниками.

Ему стало неловко за свою банальность, но капитан ее не заметил.

— Мольтке? Не слышал о таком. — Капитан вопросительно взглянул на майора Ортнера, поэтому пришлось ответить:

— Да так… был в старину один вояка…

— В старину?.. Тогда понятно, почему не знаю.

До восьми оставалось больше трех часов. Тоска вернулась. Визит летчика вынудил ее отойти в сторону, но она никуда не делась; ее тяжелое присутствие угнетало мысли и взгляд, как зимний холод угнетает едва тлеющие свечи в неотапливаемой церкви. А теперь тоска и майор Ортнер опять остались наедине. Но не на равных: тоска облапила майора Ортнера, навалилась всей тяжестью, бесцеремонная, как насильник. И не было силы, чтобы сбросить ее. Потерпи, говорил себе майор Ортнер, это всего лишь болезнь. Душевная болезнь. Была бы сейчас у меня энергия — где тогда была бы тоска? Да я б и не помнил о ее существовании! Жил бы остраненно (иногда и счастливо) своей потаенной жизнью; исполнял бы роль (признаюсь: иногда она меня развлекает) умного, волевого офицера; старался бы не замечать время, чтобы сохранить душевные силы на следующую жизнь, когда жизнь потаенная и жизнь реальная наконец сольются, и я смогу наконец уйти из этого театра, смогу забросить все свои маски в чулан — и забыть о масках, и жить так, как всегда мечтал; просто жить… Как же мало во мне оказалось жизненной энергии, если всего за двое суток — впрочем, еще и двух суток не прошло, — я спалил ее дотла!..

Летчик ушел, но, незримый, был все еще здесь. Своею энергией он успел что-то изменить в окружающем пространстве, возможно — ионизировать воздух. Иначе говоря: оставить в этом пространстве нестираемую (и следует признать — весьма положительную) информацию. Информацию о чем?.. Если бы майор Ортнер сейчас был способен думать, если бы не овсяный кисель вместо мозгов… Но чувствовать он мог. И честность (слава богу, она была все еще при нем) назвала непривычное чувство, которое вдруг всплыло в его душе: зависть. Да, он вдруг понял, что завидует этому летчику. Вот нормальный, здоровый человек. Без комплексов. Должно быть, по утрам, бреясь, он с удовольствием разглядывает свое лицо, отмечая черты, которые подчеркивают его мужественность и волю. Он живет сегодняшним днем, а из прошлого помнит только хорошее. Даже эпизод с пятью англичанами, которые его сбили (а могли и убить), сейчас представляется ему забавным. Его жизнь — игра. Свободная, веселая игра. Несомненно — он умеет любить, и любит все и всех, кто окружает его. И не знаком с тоской. И скука для него даже не слово — пустой звук, который не замечаешь, поскольку он не заполнен личным опытом… Ну почему! почему я не могу жить так же? почему не могу так же любить, а значит и быть счастливым?..

Он услышал, как вдалеке взревел авиационный мотор. Звук начал удаляться; вот в нем возникла легкость: самолет взлетел. Майор Ортнер ожидал увидеть авиетку, но самолет оказался двухместным и достаточно крепким с виду. Но четыре бочки… даже неполные… Возникнув из-за соседнего холма, самолет сделал неторопливый круг над дотом, причем так близко к нему, что взрывная волна очередного гаубичного снаряда едва не опрокинула его. Однако летчик смог выровнять самолет и завершил круг. Затем, круто развернувшись и набирая скорость, промчался в нескольких метрах над майором Ортнером, качнул на прощание крыльями и исчез в сияющем небе на западе.

Ну что ж… ведь может и получиться!..

Шанс есть всегда. Загадывать и обольщаться — занятие для слабаков. Сильный игрок верит в свою звезду, он позволяет себе заклинание или молитву — но не переживание. Он знает: не надо мешать рукам. Вот выпадут кости — тогда и придет черед мысли, а еще лучше — если удастся обойтись и вовсе без нее.