Ювелир сильно сдал — болезнь пропахала на лице глубокие борозды и стянула кожу на шее. Не коснулась карга только взгляда — по-прежнему цепкого и вкрадчивого.

— А, молодой человек, это вы. Нашли мои «утконосы»? Благода-арен. — Сребряков прикрыл глаза, размял затекшие кисти рук и тяжело сглотнул. — Съездил к дочке в Италию, деньги отвез. Чувствую — все сделал, пора и честь знать. А тут как раз прихватило. Ну, думаю, не буду жизнь собой засорять, — больной покряхтел-посмеялся, — и вернулся домой. Ничего больше мне не нужно.

Велор подождал, пока Гордей Халифович снова откроет глаза:

— Так как насчет «богатых, но нищих духом»? Понимаете, я сильно спешу, опаздываю. Если хотите, деньги переведу дочке в Италию, сей же момент.

Поворот набок стоил больному усилий. Старатель и добыча смотрели друг на друга, как охотник и дичь. Неясно лишь, кто из них был кто.

— Не-ет, молодой человек. Во мне и так не осталось ничего дорогого, хоть песчинку с собой заберу. Ему лично передам.

Старик хотел сказать еще что-то, но посетитель начал таять в воздухе и вскоре совсем исчез из виду.

Луч прорезал плотный до черноты туман. Кутаясь в его облаках, на свет вышли двое — низкий коренастый и высокий изящный. Первый сказал:

— Время вышло. Давай товар.

Второй протянул блокнот, обитый кожей и отделанный золотом.

— Здесь не все. — Коренастый взвесил блокнот на ладони.

Взгляд Изящного ушел в сторону, брови поднялись домиком:

— Да, немного не хватает, но лишь чуть-чуть, самой малости.

Первый пролистал страницы и покачал головой.

— Следующий твой прииск — столица. Будешь районным менеджером.

Второй поджал губы:

— А как же повышение? Столица — это не жила, сплошная пустота. Там и в лучшие времена много не намоешь…

— Разговор окончен.

— Ну, папа…

— Наказан, я сказал.

Первый открыл ниоткуда взявшийся в воздухе кейс и положил в него блокнот.

— Топ-менеджеры, — коренастый указал пальцем вверх, Имитируя крестное знамение, — не терпят оправданий. Им подавай материал, хоть в аду сгори. В последнее время с золотом у них туго, раздают только избранным, единицам на миллиард.

— Мы выпотрошили практически все месторождения.

— Их это не интересует. Они не умеют ждать. Не понимают, что земля миллионами лет накапливала богатства, которые разоряются за дни. Чтобы восстановиться и накопить прежние сокровища, понадобятся еще миллионы лет. Кому, как не нам, знать, что происходит под землей. — Первый перехватил поудобней ручку кейса. — Кто их поймет, может, введут какой-нибудь катализатор, и все завертится быстрее.

Первый и второй крепко обнялись.

— Ладно, Велор, мне пора — срок поджимает. Запомни: время часто терпит, но иногда может дать сдачи.

Разлетелись в разные стороны: отец — вверх, в командировку; сын — вниз, домой.

Утром в палате № 3 скрипнула дверь. Девочка подошла к кровати, присела на край.

— Тебе лучше, деда?

— Лучше, дорогая, лучше. Скоро станет совсем хорошо.

— А что хотел дядя, который принес яблоки и бананы?

— Хотел забрать у меня тайну.

— Ух ты, какую?

— А ты ее никому не расскажешь?

— Никому. Честное слово.

— Тогда запомни: не будешь сытее сытого — не станешь Несчастней битого.

— Стишок получается, деда.

— Ну да, стишок. Запомнила? Повтори. Молодец. Возьми-ка, скушай яблочко.

И уплыл по реке времени песком, просеянным через мелкое сито старателей.

А на земле остался шлих, пустая порода. И золотая песчинка в клетчатом платьице.

Сейчас я болею. А вообще-то я белая и пушистая. Это не цитата из анекдота, а печальная правда. Или диагноз. — Бирюкова, тут к тебе пришли…

Мне понадобилось немало лет и усилий, чтобы приучить всех сотрудниц называть меня по фамилии. И пресечь все попытки сбиться на «Васю», «Ваську» и «Васеньку».

Ненавижу, когда коверкают мое имя. Но это мое имя, и менять его я не собираюсь. С другой стороны, жить в наше время с именем «Василиса» да при моей внешности — не самоубийство, но весьма близко к тому.

Нина Петрова нависала над столом, кося лиловым глазом на выключенный компьютер. До конца рабочего времени оставалось минут сорок, и ее явно снедало желание выпихнуть меня на выдачу, а самой включить любимую «четверку». Хотя сейчас была ее очередь стоять на выдаче, она не могла понять, как это можно: сидеть рядом с компьютером и не включить его.

Я не работаю на компьютере. Он у меня вызывает печальные ассоциации. Особенно выключенный.

— Ну, что там?

— Этот… журналист… Кутыркин, что ли? Да ты не думай, там у стойки больше нет никого.

— Ну, смотри, если там очередь…

Я сложила карточки в коробку, а коробку убрала в стол, Пропустив страждущую Петрову. Без толпы народа в конце рабочего дня — это достойно внимания. Конечно, основной Читатель до нас не доходит. Основная серая масса оседает в читальных залах и абонементе — студенты-хвостисты, заочники, Пенсионерки — любительницы крутой эротики, потребляющие лавбургеры пачками. До отдела редких книг добираются либо специалисты, что в наше время редкость, либо…

Либо.

Эту публику я тоже должна бы ненавидеть. Но сил нет. За последние десять лет (а именно столько я здесь и работаю, перейдя из читального зала) их в отделе перебывало столько, что приходится гадать, остались ли еще в городе нормальные люди. Без скидки на сезонные обострения. Первую и большую часть из них составляют те, кто насмотрелся американских ужастиков, где, столкнувшись с чем-то непонятным, герой прется в библиотеку, с ходу отыскивает в ней древний манускрипт — и опаньки! Сценарии таких фильмов пишут люди, которые в библиотеках никогда не бывали и, уж конечно, в них не работали. А те, кто их смотрит… Все их познания, как правило, зиждутся на воскресных выпусках газет. А поскольку у нас нынче аномальных явлений — хоть лопатой разгребай, особенно в пору подписных кампаний, вот оболваненные сюда и прут. Сколько их было, изумленно разевавших глаза при известии, что Нострадамус, оказывается, по жизни писал не по-русски. О толкователях Святого Писания я предпочту умолчать. Никто из них не прочел хотя бы канонического перевода. В лучшем случае они осилили детскую Библию. О худшем — не надо.

Меньшая, но особо злостная часть — те, кого сбили с пути истинного писатели, придавшие Библиотеке (о да, с большой буквы) ореол таинственности в культурологическом смысле, адепты святого Хорхе, блаженного Умберто и модного выскочки Артуро. Не знаю, как в Вавилоне и Буэнос-Айресе, а у нас скучнее и прозаичнее места, чем библиотека, не придумаешь. У начальства одна проблема, зато вечная — нет денег. Крыши дырявые, а подвалы затоплены. Ни один мужик на такую работу не пойдет, при том, что вакансий всегда навалом. А женщины идут по двум причинам — добирают стаж, если есть возможность прожить на зарплату мужа, либо — в основном — потому что здесь при желании можно подзаработать. Нет, не в том смысле, не в древнейшем. Или хотя бы не в прямом значении. Студенты и аспиранты в библиотеку зачем идут? Конечно, не за тем, чтобы книжки читать. Здесь за разумные деньги за вас напишут что угодно — от курсовой до диссера по любой тематике, благо материал под рукой. Одна девушка из иностранного отдела, помнится, написала успешный диссер по банковскому праву, сама имея за душой диплом театрального училища. Правда, красный.

— Как же она сумела? — спросил Кутырин, когда я поведала ему трогательную эту историю.

— Перевоплотилась. Актриса…

— А вы по какой из названных причин здесь работаете?

— Ни по какой. По инерции.

Разговор этот был давно, когда Александр Кутырин проявил себя достойно и заслужил право на правдивые байки из жизни нашей библиотеки. Чем и пользовался, но не злоупотреблял. Кутырин — мужичок из раздела «для тех, кому за тридцать», спецкор нескольких столичных изданий типа «Новости культуры», «Театр и жизнь». Сам не местный (хотя и не беженец, какой-то родственный обмен, я не любопытствовала), окопался в городе уже несколько лет назад и перестал вызывать интерес у окружающих к своей персоне. Поскольку культурными новостями здесь не шибко напитаешься, он периодически пребывает в поиске материала. А милость он заслужил тем, что единственный из всех ошивающихся окрест журналистов не поймался на байку о библиотеке Ивана Грозного (нет, кажется, был еще один, но он давно соскочил на историческую родину и не считается).