Так я думал до этой встречи.

Но оказалось, что и смерть может оглянуться. Обычно она возглавляет шествие, не оборачиваясь из сострадания, чтоб нам веселее жилось; но в особых случаях она может кинуть взгляд через плечо: «А хороша ли я?»

Это был призрак, беглец из смерти; оттуда не убегают, но те, в ком по воле судьбы сохранилось какое-то желание, какая-то страсть или боль, какой-то неисполненный долг, порой выглядывают из окон уходящего поезда и что-то неслышно кричат нам на прощание.

Обугленная фигура шла безмолвно, словно медленно плыла в белом клубящемся тумане, становясь все ближе и ближе; я видел, как со сгибов осыпаются черные чешуйки. Волос на голове не было, ямами зияли глазницы; неровно обгоревший нос обнажал несуразно большие щели ноздрей, а рот… рта нет, если выгорели щеки. Наверное, если бы это шло прямо на меня, я закричал бы, теряя рассудок, но оно прошло мимо. Когда я, стряхнув оцепенение, оглянулся — услышал одно слово, произнесенное шепотом в сознании, где-то прямо в мозгу:

— Молчи.

И я понял, что давешний крик из-за реки означал то же самое.

— Молчи? — переспросил Клен, разминая сигарету. — Звучит приказом, а? Вереск, твое мнение?

— Кое-что прояснилось, — спокойно отозвался тот. — Некоторые детали были известны раньше, но эти две встречи весьма любопытны.

Любопытны! Ему бы их пережить!..

— Во-первых, Жасмин. — Вереск начал загибать пальцы, но тут я не выдержал:

— Сначала объясни, о чем говоришь!

— Не о чем, а о ком, — поправил Вереск. — О том дяденьке с садовыми ножницами. Увидеть его во сне — словно топор или бензопилу. Тебя не потянуло сделать ему вот так?.. — Чтобы «пять ударов в одном» не достались никому из нас, Вереск выбросил руку со скрюченными пальцами в пустой угол.

— Нет, он не угрожал. Но устроить подлость — это он может!..

— Может! — фыркнул Клен. — Еще как может!.. А тебе не показалось странным, что этот тип живет прямо напротив пожарища?

— Мне, — я уже и язвить научился, — было подозрительно, что он вообще там оказался.

— Разумно. — Вереск лукаво прищурился. — Говори дальше, Угольщик.

— Он не тот, за кого себя выдает. Не садовод на покое.

— Так, так…

— Ему зачем-то надо быть во сне. Обязательно.

— Из тебя выйдет классный расследователь, — с легкой насмешкой одобрил Вереск. — Напрягись-ка и вдумайся: кто может бывать там, когда захочет?

— Он… колдун? — неуверенно вымолвил я.

— Вот с этого и надо было начинать. — Удовлетворенный ответом, Вереск откинулся на спинку стула и сгреб со стола заготовленный лист фольги.

— Он большой, — Клен сделал ударение на слове «большой», — колдун среди людей. Специализируется на зловредительстве и, в частности, на порче.

— А между тем, — Вереск сосредоточился на новой маске, — лет двадцать назад это был мелкий муниципальный секретарь. Сперва он использовал свой дар для продвижения по службе, но скоро забросил карьеру, стал колдовать на заказ. Теперь его соседи — судья и прокурор, а сам он — уважаемый человек.

— Душа общества и желанный гость. — Клен скривился.

— Внешне — да, — Вереск поднял глаза, — но чаще предпочитает блистать своим отсутствием. Любит, чтобы люди сами приходили к нему. Поодиночке.

— И тайком, — вставил Клен.

— И дрожа мелкой дрожью, — добавил Вереск. — Он много знает о своих соседях, и многие ему обязаны за… бескорыстную помощь. Влиятельным людям очень кстати бывает чья-нибудь смерть или болезнь, а рассчитаться с ним, если цена не назначена, очень сложно.

— Его не пытались убить? — серьезно, без всякой личной заинтересованности спросил я.

— Трижды, насколько нам известно; причем один раз колдовским путем — наняли какого-то… вроде Пьяницы. Все попытки были безуспешны.

— А Жасмин после каждого покушения рассказывал об очередной новинке в своей коллекции жутких диковин. Наконец с ним смирились как с неизбежным и даже полезным злом. — Усы Клена презрительно изогнулись. — Порой мне кажется, что этим господам жить невмоготу без ужаса — такого, знаешь, ручного ужаса, который можно науськать на других или спускать с цепи в комендантский час. Им даже Пьяница был нужен в роли пугала — там, где бродит полуденный упырь, люди доверчиво жмутся к властям.

— Но ведь есть законы против колдовства… — начал я.

Расследователи дружно, негромко, но как-то особенно обидно засмеялись.

— Старайся запоминать факты с первого раза, — менторски заметил Вереск. — Повторяю: он живет между судьей и прокурором. Оба — лучшие его друзья и не дадут его в обиду, пока он соблюдает светские приличия. Чуть оплошал, хватил лишку — законы сработают, как капкан. Или закажут забойщика из такого глубокого загробья, что даже Жасмин против него не вытянет.

— Жасмин — а почему Жасмин? Разве он из наших?

— Он так из подлости назвался, — пояснил Клен, — чтобы никто в толк не взял, можно его убить или нет. Но с нашими не соприкасался — только по людям работал. И вот…

— Доказательств нет, — одернул его Вереск, — одни подозрения. Подозрения — и Угольщик.

Очень приятно, когда о тебе говорят в третьем лице и по имени, словно ты уже умер или стоишь в строю солдат.

— Можно, я спрошу? — подал я голос, будто пай-мальчик.

— Изволь. — Вереск кивнул.

— Сколько наших там жило?

Они переглянулись, потом уставились на меня.

— Семьдесят два человека, — медленно и как-то осторожно ответил Клен.

— Вы как-нибудь связаны с этим домом?

— Лично мы — нет, — ответил Вереск, принимая на себя роль лица под допросом. — Мы живем довольно далеко от тех мест, работы у нас хватает. Оттуда не было никаких тревожных сигналов.

— Кроме, — покосился на коллегу Клен, — жалоб на обычные притеснения. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы сказать: «Под корень!» — или: «Пошел ты на пилораму!» Пяток непримиримых с вечными петициями о вырубке и расчистке. Намеки с ухмылкой о каких-то там планах застройки…

— Я не об этом. Ты говорил про два месяца между Пьяницей и пожаром. Неужели за эти два месяца не было ни вести о пропаже… о моей пропаже, ни новостей о появлении неизвестного молодого колдуна?

— Уже проверено. — Вереск, не прекращавший ваять из фольги, выдавил на маске впадины для глаз. — Ни одна община не заявляла об исчезновении человека с твоими данными.

— А если дело с Пьяницей было моим первым?

— Похоже на то — мастер свалил бы его, оставшись незамеченным.

— Если так, тогда и в пропавших должен упоминаться просто парень.

— А? — Клен локтем толкнул Вереска.

— Что это меняет в розыске? Остается тот же список из десяти-пятнадцати имен. Рассылать твой нынешний портрет — пустая затея. Вспоминай — или останешься Угольщиком.

— Тогда второе, — не сдавался я, — известия из общины о пришедшем колдуне.

— Мы изучили данные за семь-восемь месяцев до катастрофы. — Вереск сказал, как отпечатал литерами по листу. — Никаких зацепок, тем более колдунов. Вполне объяснимо: люди боятся. Стоит похвастать, что у них есть или воспитывается колдун-защитник, тотчас начнутся санкции. Тихая, размеренная жизнь будет уничтожена навсегда. Вот и держат язык за зубами.

— Я бы вернулся к приказу «Молчи», — напомнил Клен, терпеливо ждавший, пока я изучу все тупики ситуации. — Соображай, Угольщик. Выжми из себя, что можешь…

Упершись локтями в стол, я прижал пальцы к вискам. Зрительный образ, во сне объемный и четкий, наяву казался ускользающей тенью, зато пережитые чувства стали яркими и сильными; было в них нечто, что трудно выражается в словах. И смысл, смысл — в чем был смысл слова из сгоревших губ?..

— Первая версия, — глухо начал я, глядя в стол, — наваждение Жасмина. Ложный призрак для испуга.

— Возражаю, — поднял руку Клен. — Входное заклинание читал ты, Угольщик. Даже в пересекающихся снах Жасмин не может извратить смысл явленного тебе. У него… скажем, постоянный пропуск, а ты шел на откровение и был как свеча для мотыльков. Он мог усилить эффект соприкосновения, но не вовсе изменить смысл.