Я знаю, что ты знаешь обо мне. Рассыпанные бусины событий по одной нанизаны на нить. Майский бой у сцены — свидетели указывают, что колдун-убийца очень молод. Встреча в оранжерее — ты отследил его, этого колдунёнка, поймал на чарованье саженцев, приметил его буратинку. Но сам ты не можешь донести на него официально. Ты — колдун без лицензии, работающий тайком…

Нет, почему же. Донос может сделать любой порядочный и честный гражданин. Многие помогли полиции, указывая ей на подозрительных людей, — немало негодяев поймано благодаря такой наводке. Но ты не донес.

А Ракита подожгла коммуну — и все погибли.

Значит, важно то, что случилось у нас перед смертью.

Наша внезапная и непонятная размолвка.

Я помню — за неделю до пожара… да, не раньше. Тогда мы были почти всегда вместе, старались и на час не расставаться, потому что друг без друга нам было невыносимо.

Потом…

Она вдруг охладела. Стали короче разговоры, реже прикосновения; она избегала глядеть мне в глаза. Я, как дурак, докапывался до нее с расспросами, выклянчивал какого-то признания, хотел понять — в чем виноват? чем обидел? В ответ — «Нет. Ничего. Плохо себя чувствую. Мне нездоровится. Пожалуйста, не приставай, ладно?»

Пару раз замечал, что она плакала, но почему — ответа я не добился и мучился от этого.

Последним был тот день, когда она шла от моста к коммуне, а я, встревоженный ее отсутствием под вечер, шел искать ее — и встретился с ней. Она несла что-то, завернутое в плотную бумагу. Она не захотела разговаривать.

Надо спешить, пока Жасмин не опередил меня. Бежать сразу по нескольким дорогам.

Первое — выбраться из дома Фонаря. Звонок Жасмина должен быть с минуты на минуту; если я задержусь, придется пробиваться колдовским путем, а это уже повод к вызову полиции и группы захвата из ИПИ. Агрессивный колдун в доме государственного эксперта! Это вам не хулиганские штучки с диким виноградом. Сам факт колдовства у Фонаря мало что значит — сержант наверняка меня запомнил, а запись с регистрационной карточки есть в базе данных «Текущая проверка документов». Донос о подозрении в колдовстве — и с утра будет развернут поиск. Фоторобот состряпают к обеду, а пока раздадут патрулям — станут просто просеивать весь молодняк, задерживать ребят без документов, перекроют выход и выезд из города. Большая охота! Охота на колдуна по наводке мирного садовника Жасмина.

Второе — оружие. Очень нужно, раз эти сразу принялись стрелять. С людьми я еще совладаю, но Жасмин и спецназ ИПИ мне вряд ли по зубам. Вереск из принципа не носил оружия, Клен — тоже; вооружена одна Мухобойка — по роду занятий. Вызвонить ее сюда? Долгая волынка, и потом — могут сцапать на въезде, в условиях облавы-то… Или она — немолодая? Может, ей запрещено передавать оружие другим. Значит, вариант отпадает. Тряхнуть Фонаря? Очень ему нужно иметь оружие, с его-то мрачной славой некроманта…

Третье — Гитта. Жасмин давно следил за ней…

Как же так? Однозначно выходит, что он ждал меня! Ясно — даже он не может в буре огня отследить одну отдельно взятую смерть. Он понял это потом. Он не мог день и ночь караулить у пожарища, или его не сразу пустили туда, а новость о гибели общины буратин уже пошла в утренних передачах и газетах. Клен с Вереском кинулись на разведку и первыми взяли ту головню, которой стал я.

Ну, спасибо, мужики. Еще раз спасибо. А то быть бы мне второй деревянной куклой на полочке в подвале. И стояли бы мы в сантиметре друг от друга, молча глядя и страдая, а Жасмин, любуясь нами, пил бы минералку и приговаривал президентские лозунги: «Вода — это жизнь! Вам нужна вода!»

Стоп, стоп. Ракиту он нашел уверенно, по крайней мере — опознал в горелом дереве. А на мне обломился.

Попробуем представить. Поздний вечер. Пожар. Через семь минут — приезд пожарных. Тушение заняло — с развертыванием техники — примерно час, учитывая, что поджог был сделан специальной смесью. В результате пожарище залито химической пеной и водой; полы прогорели насквозь, и все, что уцелело в доме, рухнуло под пол. Лужи, грязь и тому подобная слякоть. Полиция оцепила место катастрофы. Жасмин следит за пожарными через бинокль, затем звонит прокурору: «Не позволите ли, милейший, мне пройти за оцепление? Чистое любопытство…» Ночью его пропускают — тайно, когда репортеры схлынули. Он ищет дерево…

…зачарованное им.

То, что отмечено его чарами, он сразу узнает, как только увидит!

Он рыщет, роется, копается в грязи, покрытой слоем слипшейся пены, — где этот второй, колдовавший в оранжерее? И все не то, все не то — он не там ищет! Я — на краю пожарища, затоптанный пожарными, вдавленный в грязь колесами огненно-красных машин. Он не чует меня, ведь я не зачарован. Он бесится, но он не может приказать полиции собрать и плазмой сжечь все останки; это нарушит процедуру расследования. Он не может и сообщить в органы правопорядка, что среди буратин был колдун, — обо всех таких находках, даже подозрениях докладывают в головной ИПИ, а он боится подставляться колдунам столицы.

А Клен и Вереск находят меня нашей магией. Они умеют.

Важно то, что Ракита не была ни больна, ни обижена на меня. Она была…

Нет, это нужно доказать.

А Гитту надо вывести из-под удара. Кико через колдовской прибор видел ее стоящей со мной, Жасмин отметил вспышку открытой памяти — он не успокоится, будет выведывать, о чем был разговор. Тут ему — простор. И готово, асфальтовый каток пошел, подминая людей одного за другим.

Все это я думал, второпях одеваясь и прислушиваясь, не зазвучит ли в доме зуммер телефона.

Пока нет, пока нет…

Колдовство в нашей стране запрещено законом, колдовство объявлено преступлением против воли и души, но странное дело — все колдуны состоят в государственном аппарате, и президент наш — тоже колдун. Я полностью лишен свободы — либо я предаюсь властям (а нет — так меня сдадут), либо некромантам. Почему меня заранее лишили права быть тем, кто я есть? Почему они хотят вырвать, вытоптать, уничтожить тот огненный цветок, который растет в моей душе? Почему убили мое счастье и желание творить добро?.. Я могу только служить штатным пристебаем Повелителя Дождя, по двадцать раз в месяц расписываясь в своей лояльности и принося одну присягу верности за другой, — или уйти в мир за рекой, в мертвый сад, утолять тайные прихоти мелких начальников, которые, как известно, лютей самой чумы. И когда я наберусь дряни и гадости по самые уши, когда я узнаю всю изнанку души этих мерзавцев — меня оставят в покое, до поры до времени. Почему им непременно нужно вывалять в грязи любое самое светлое и чистое чувство? Почему здесь всегда идет дождь? Я не дам погасить огненный цветок своей души. Без огня нет души!

Я выскочил в коридор. Где его спальня? Внутренний глаз открылся, стены стали полупрозрачными. Ух ты! А оберегов-то, оберегов! И пентаграммы нарисованы! И сигнализации до черта! Никак господин некромант побаивается своих клиентов типа Механика!.. Ага, вот и он. Спит сном праведника. Заказал заклинанием сон с танцовщицами — и блаженствует. Извини, Фонарь, придется твой сон нарушить!..

— А? — Он привстает. — Угольщик? Что случилось?..

Он не сразу понял, что моя рука сложена для удара «пять в одном»; к такому «с добрым утром!» он не был готов. Ни заблокироваться, ни поставить щит.

— Ты что?!

— Оружие! — Мне много чего хотелось сказать, но только киношные злодеи перед выстрелом в героя два часа нудно излагают свой план захвата мира. — Оружие, быстро!

— А… там, в сейфе…

— Распакуй! И смотри — никаких лишних слов и движений!

Не глядя на мои дрожащие от напряжения пальцы, Фонарь стал медленно выписывать в воздухе фигуру распаковки; на последнем движении я услышал, как спали охранительные чары с сейфа и со слабым звуком раскрылась дверца. Я ударил — слабо, сблизив пальцы в щепоть, — Фонарь со стоном отвалился в забытьи на подушку. Ничего, не околеет; вон сколько на нем наговорено — от простуды, от язвы, от инфаркта и паралича.