— Ах, этот псих... Его же сажали, кажется? Нарушение закона общественной нравственности, что-то в этом роде. Или я перепутал?

— Ты не перепутал. Но, как видишь, он уже на свободе. Он прибыл сюда со своим учеником. Если бы ты видел его, как он взлетел по трапу! Словно орел...

— Женя, а как же твои зайцы?

— Какие там зайцы? Трири на «Святой Марии»! До чего же интересно!

«И в самом деле интересно», — мысленно согласился Альберт.

Доктор Трири не носил сутаны. Когда-то его в этом одеянии мечтали видеть незабвенные родители. Но всевышний рассудил иначе.

Доктор Трири носил нечто вроде профессорской мантии, черное и широкое. Его наряд произвольного покроя не стеснял движений, не сковывал свободу тела. «Свободу тела и духа. Ибо они взаимосвязаны». И когда он поднял свои руки, длинные бледные руки, руки, не знавшие оружия, спорта и труда, всем и впрямь показалось, что на палубу «Святой Марии» сел могучий орел или гриф, спустившийся сюда с далеких вершин Сьерра-ду-Мар.

— И если наряд мой поражает ваш взгляд, — с ходу начал доктор Трири, — то подумайте немного, и вы поймете цель и назначение этого независимого покроя. И смысл, и цель, и назначение одно — свобода. — Он взмахнул рукой, и на тонком аскетическом пальце его сверкнул кардинальский аметист. — Святая свобода. Святая свобода тела, всего тела в целом и каждого органа, каждой клетки в отдельности. Да, да, я не оговорился! Любая клетка моего тела имеет право на свободное волеизъявление. Был час, когда...

— Господин доктор, — вежливо перебил Трири помощник капитана, — может быть, мы соберем более представительную публику, допустим, завтра и с удовольствием послушаем вас в условиях, соответствующих ценности высказанных здесь мыслей?

— Это неважно! Истина не ждет! Промедление смертельно! Моя аудитория иногда измеряется одним человеком, и этот человек — я сам, но и тогда я не замолкаю! Я буду говорить!

Итак, я говорю, что был час, когда клетки наших тел, разобщенные и разделенные, носились в мировом океане жизни. В те далекие эпохи еще не существовал Организм. Да, да, я называю его с большой буквы, потому что роль Организма в порабощении и закабалении наших клеток, клеток нашего тола, столь же величественна, сколь и трагична. В то геологически трудно представимое время каждая клетка была свободна! Да, я утверждаю, что в те времена каждая клетка была... живой личностью! На свой страх и риск принимала она решения, приносившие победу или смерть, на свой страх и риск вела борьбу, побеждала или терпела поражение. Такая свободная клетка имела свои привычки, свои слабости, радости, огорчения. Да, да, не смейтесь там, сзади. Она допустила страшную, роковую ошибку, позволив закабалить себя в Организме, но мы не осудим ее за то, чего сейчас сами не можем избежать. Будем же милосердны к нашим клеткам, к нашему телу. Предоставим им ту минимальную свободу, которой мы располагаем. Не будем стеснять их неудобной одеждой и фасонной обувью. Пусть клетки вашего тела будут вольны хотя бы от моды! О различных аспектах освобождения клеток я буду говорить завтра.

Доктор Трири так же внезапно замолк, как и начал, и зорко повел взглядом поверх голов слушателей. Немногочисленные зрители безмолвствовали.

— Ну и что было дальше? — спросил Альберт.

— Да ничего. После этой ахинеи насчет клетки доктор Трири замолк и довольно упорно нас рассматривал. И при этом, по-моему, он думал о нас всех что-то нехорошее.

— Как он выглядит?

— Довольно эффектно. Высокий, в черном и широком. Белый воротничок из валансьенских кружев делает его похожим на грифа. Костляв, сухопар. Лицо бледное, аскетическое, губы тонкие, — впрочем, ты завтра сам его увидишь.

— С чего ты взял?

— Я полагаю, мы все же посетим его лекцию.

— Зачем?

— Как — зачем?

— Зачем нам слушать всякий бред?

— Разумеется, это бред, но тем интереснее и забавнее его слушать. Ей-богу, ты еще не видел такого цирка!

— Ну ладно, завтра посмотрим. Ты не досказал, что было дальше.

— Да ничего выдающегося. Во время этой блистательной речи за доктором топтался увалень — его ученик. Здоровенный такой парень, красномордый и, по-моему, в стельку пьяный. Фамилия ученика Остолоп. Забавно, не правда ли?

— Врешь. Откуда ты узнал?

— Я слышал, как обращался к ним помощник капитана. Мистер Трири и мистер Остолоп.

— Сочинил. Тут же, на месте сочинил! Что, я тебя не знаю?

Кулановский вздохнул:

— Ну сочинил. Одну букву. Оссолоп его фамилия.

— То-то. А что потом?

— Да ничего, говорю тебе. Поглядел на нас и отправился к себе в каюту.

Торжественно, размашистым шагом доктор Трири миновал пассажирскую палубу и поднялся к себе в номера люкс. Словно подрубленное дерево, доктор рухнул в мягкое чашеобразное кресло.

— Здесь дивно, Джимми, не правда ли? — слабым голосом произнес проповедник. — Можно будет хоть немного отдохнуть.

— Вы правы, док. Здесь неплохо. Не хотите ли поужинать в ресторане?

— Господи, Джимми?!

— Ладно, ладно. Тогда оставлю вам ваши термосы, а сам схожу подкреплюсь чем-нибудь существенным.

Джимми Оссолоп мягким движением притворил за собой дверь. «Старик ужасно нервный. Боится резких звуков. Стук двери способен нагнать на него истерику. Вообще он, док, молодец. Он многое может. Он мне предсказал, что лейтмотив не исчезнет неделю, как я ни прыгай, и действительно, уже четвертый день держится, проклятый, и не слабеет ни на секунду.

Точка, тире. Точка, тире. Жирная черная точка и белое, сверкающее, словно проблеск молнии, тире. Точка, тире. Затем точка и несколько тире. Но чаще всего только точка и тире. И ничего больше. Точка, тире. Вот ведь проклятье, какой глупый лейтмотив. Док говорит, что это фокусы подсознания. Но, говорит, все равно это удивительно. Непостижимо, говорит док. Шутки подкорки и симпатики. Но мне не легче от этих шуток. Точка, тире. Подумать только! И какая жирнющая точка! Тире долго не держится. Промелькнет, и нет его. А точка висит. Еще три дня мучиться, если верить доку. Алкоголь не помогает, конечно. Но после выпивки как-то начинаешь смотреть на все со стороны. Вроде бы это не совсем твоя точка и не тебе принадлежащее тире».

Питер Ик осторожно пробирался среди огнетушителей и канатов.

«То, что свернутый стальной трос или бухта манильской веревки похожи на спящих змей, приходило в голову сотням тысяч людей, но помнили ли они о змеиной сущности спирали вообще? Прямая линия проста, кривая линия хитра, а завитая, как спираль, хандру нагонит и печаль. Чепуха!.. Кажется, я, как обычно, заблудился. Удивительная, феноменальная неспособность ориентироваться! Ориентироваться в пространстве и в людях. Почему же я писатель? Нет, нужно разобраться с самого начала. Мне было грустно, и я вышел, и самонадеянно направился в ресторан. Почему самонадеянно? Потому, что не спросил у стюарда, куда следует идти. Тут же я заблудился. По-моему, я нахожусь в районе грузового трюма и скоро буду туда спущен как лишний груз, балласт, который надлежит выбросу (выносу) из корабельного помещения. Придется обращаться за помощью к человечеству. Часть аппелирует к целому. Частность взывает к правилу. А вот и представитель этого правила. Он идет тем же порочным путем, что и я. Он путается в канатах и огнетушителях и, кажется, воображает, что попал в дебри амазонской сельвы. Кроме того, судя по некоторым приметам, как-то: росту, ослепительному румянцу, великолепным зубам и одеянию, — передо мной соотечественник. Он молод и глуп. И к тому же пьян. Но здесь мы переходим уже в позитивную область. Если этот парень пьян, значит, рядом ресторан».

— Вы не скажете, как пройти в ресторан? — Ик был предельно вежлив. Одновременно он пытался магнетическим взглядом пробудить сознание в затянутых дымом глазах Оссолопа.

— Ресторан? Я сам его ищу! Черт бы побрал их со всеми переходами! Никогда не встречал такой безумно громоздкой конструкции! Голова закружилась. Давайте спросим стюардессу!