Сделав свое черное дело, возвратился, отдал ружье и лыжи и успел домой. По расчету времени, все это могло произойти: ведь недаром Николай проделал такой же путь.

Он горько усмехнулся. Верь после этого людям! И эта... Помогла, называется... В кино ему билеты брала!

Он собрал документы, оделся и решил: нужно хоть немного отдохнуть, а потом придумать, что делать дальше.

Шагая по главной улице мимо кинотеатра, он опять вспомнил Петрову, повернул назад и взял билет в кино.

Перед фильмом он слушал оркестр и вдруг поймал себя на том, что ничего не слышит, а думает об одном: как же все-таки прыгал Ряднов через рядки сосенок? Ведь он большой, грузный человек!

В зрительном зале он тоже думал и над этим, и над тем, как удалось Ряднову создать такое хорошее о себе впечатление не только у него, но даже у Ивонина и у очень многих опытных следственных работников.

Перед фильмом шел старый журнал «Советский спорт», и с первых его кадров, как когда-то в посадках, мозг отметил какую-то важную деталь. Тревога, как и тогда, овладела Грошевым, и он старался понять, что же отметил мозг.

На экране неслись бегуны; вратарь промахнулся, и мяч оказался в воротах; баскетболисты резко, стремительно взлетали к корзинке. И тут Грошев понял то, что отметил мозг. Он отметил первые, вводные кадры-заставки. Спортсмен с шестом в руках разбегается и взлетает над палкой.

Ряднов действовал точно так же. Вместо палки у него был шест, и он, опираясь на него, отталкивался от сосенок и перелетал через рядок, сверху приземляясь у подножия деревца. Вот почему на снежной целине не было следов.

Ивонин возвратился из командировки усталым и, как про себя определил Николай, «лирическим». Движения у него стали замедленными, отвечал он не сразу, задумчиво и необычно мягко. Он выслушал Грошева и долго, старательно вздыхал.

— Ну что ж... Все правильно. Лишнее подтверждение виновности Ряднова как будто бы налицо. Можно почти с уверенностью сказать, что он не бедолага, а опасный преступник. Может быть, даже психически неуравновешенная личность. Очень хорошо и другое: полностью отпали подозрения в отношении Свиридова. Хотя в связи с этим я должен заметить, что тут тебе только повезло.

— Почему?

— Ведь, в сущности, ты допрашивал его по наитию. А это никуда не годится. У тебя, как в зарубежных романах, взыграли частные, что ли, чувства справедливости? Этакая личная доброта. А что было бы, если бы Свиридов и в самом деле был замешан в убийстве, а ты его предупредил? И тебе не кажется, что его предусмотрительность слишком уж... проницательная. Наконец, допрашивая, ты даже не взял на заметку — хотя бы на заметку — некоторых новых и очень важных персонажей.

— Не понимаю, Петр Иванович.

— Вот то-то и беда. Мы так мало знаем об Андрееве, а ты узнаешь, что был у него дружок летчик или что-то в этом роде, и даже не записываешь его фамилии. А он, оказывается, очень и очень нам нужен. Подожди, не перебивай. Тебя просто захватила атмосфера сыска. Понимаешь: не сбора фактов, не их анализа, а сыска. Есть версия — немедленно нужно ее подтвердить. Словом, метод Шерлока Холмса: мгновенное подтверждение. А наш с тобой опыт расследования этого преступления уже показал, что мы, мягко говоря, отнюдь не Холмсы, а рядовые следователи. Поэтому давай-ка мы и работать впредь по всем правилам науки.

— Петр Иванович, ведь вас же не было, — обиженно протянул Николай, но Ивонин перебил:

— Давай-ка без сантиментов, Коля. Давай смотреть на вещи трезво. Прежде всего, ты учишься. Ну что ж, в ошибках тоже наука. Второе: век живи, век учись. Как ты можешь заметить, эта истина относится больше всего ко мне. Третье. Недаром основным, ленинским принципом нашей работы является обязательное, неизбежное и окончательное раскрытие всякого преступления. Понимаешь: всякого. Каждый преступник всегда, везде и при любых обстоятельствах должен знать, что за совершенное преступление рано или поздно его постигнет вполне им заслуженная кара. В свое время я забыл об этом, положил дело на полку, а вот теперь оно мне мстит.

— Все это правильно... Только...

— Помолчи! — раздраженно махнул рукой Ивонин. — Лучше слушай. Будучи в командировке, я сделал крюк и заехал к одному из тех, кто отбывает срок за участие в ограблении сельмага. Тогда он был подростком, может быть, чуть романтиком... Да, к сожалению, есть и такая разновидность романтиков, когда в преступлении люди, особенно подростки, видят подвиг, возможность утвердить свою кажущуюся необычность, смелость и все такое прочее. Так вот, этот самый Эдик как раз из таких. Считал, что в наши дни по-настоящему смелыми и решительными людьми могут быть лишь бандиты. Ну-с, посидел он рядом с ними, разобрал, что к чему, и понял: нет никакой романтики, а есть лишь преступники — подлые и грязные люди. А у таких «романтиков» есть одна забавная черта. На допросах, «в деле» они бывают даже смелее, чем профессионалы. А вот как только рушится их выдумка, их представления, они теряются и бросаются в другую крайность. Так вот и этот. Жизнь для него кончена, все кругом подлецы, а он один хороший. А что сделал плохо, так он в этом не виноват — его подвели... Ну, и все такое прочее. Сейчас он очень не любит людей. Очень! И особенно своих бывших сообщников. Заметь, тех самых, кого когда-то боготворил. Ну-с, так вот, вышеозначенный Эдик официально показал, что во всех трех ограблениях принимал участие Роберт Андреев. Больше того: Эдик считает его главарем шайки. Это он разъезжал по районам, выбирал объекты, он подвозил и вывозил преступников. Андреев хранил и награбленное. Сделать это было не так трудно. Ведь из дела ты мог заметить, что грабители брали в основном дорогие вещи — часы, дорогой материал, и все такое... Эдик точно помнит, что когда официальный главарь шайки — Косой — допытывался у Роберта, кто, где и как прячет награбленное, Роберт смеялся: «Неужели ты думаешь, что я так глуп, чтобы прятать барахло дома: у меня брат с семьей. Есть у меня соседи — к ним не придерешься». Тогда они хохотали — ловко работает Робка. Но Эдик показал и еще нечто. Вернее, не показал, а предположил, что краденое сбывал Робкин дружок — летчик или что-то вроде этого. Словом, летающий. Он отвозил все это барахло, а обратно привозил деньги. Вот почему, в частности, трудно было обнаружить эту банду.

Ивонин закурил и прошелся по кабинету.

— Словом, была цепочка. Андреев передавал награбленное... Ну, условно назовем его «летчику»; тот отвозил куда-то дальше, а там была своя цепочка. И коль скоро это так, возможен и другой вариант. Бандиты ни на следствии, ни на суде не открывали имен: не знаем, кто возил, и точка. Нанимали, а кого — не знаем. Номера машин записывать не в наших интересах. Кому сбывали? А разным людям. Кому придется. Делали они это неспроста, а в надежде, что, будучи в заключении, они получат помощь от Андреева и других сообщников. Эдик тем особенно и возмущен, что никто ему ни в чем не помогал. Даже посылки и то не прислали. Мать шлет. Сестра шлет. А друзья, сообщники, забыли. Кстати, это тоже довольно показательно: подонки всегда остаются подонками. Так вот, смерть Андреева могла быть и актом мести со стороны сообщников. Могла быть... Но ведь могла и не быть, — снова задумчиво протянул Ивонин. — Ты как думаешь?

— Трудно сказать... Ясно, что убить его мог только тот, кто хорошо знал его облик, походку, кто точно знал его маршрут, к кому и в какое время он идет. Андреев не был ограблен, хотя я установил... почти установил, что убийца удостоверялся в его смерти. Так что и у этой версии есть основания. Все не так просто.

— Может быть. Ты замечаешь, я уже не говорю «да», «нет», а только «может быть»? Теперь примем на веру показания Эдика и согласимся, что Андреев прятал награбленное у соседей. Тогда кое-что можно понять в поведении Анны Ивановны. Точнее, понять по-иному. И, в частности, почему она ссорилась с мужем, почему ушла от него, — требовалась новая квартира, надежная.