В тот незабываемый вечер я покорил сердце этой девушки и влюбился сам… Увлечение перешло в чистую любовь! Увы! Кончилась она печально…

Иван хлопнул меня по плечу:

– Знаю кое-что… Рассказывай…

– Познакомились домами, прошел год, другой… Нина заканчивала женскую гимназию и одновременно балетную школу у звезды мировой величины Карсавиной. Я заканчивал университет. Где-то маячила свадьба…

Оставшись наедине, а это было нечасто (ее родители были строгими), Нина замирала в объятьях и жаждала отдаться целиком, однако чудаковатый жених берег честь своей будущей жены и ограничивался поцелуями, чтобы потом, изнемогая от воспаленного вожделения, встретиться с доступной девочкой и утолить страсть.

Одной из таких была красивая взбалмошная донская казачка Аня, круглая сирота… Не закончив Института благородных девиц в Белой Церкви, она устроилась работать сестрой милосердия в небольшом городке Панчево в Русскую больницу к знаменитому на весь мир хирургу Левицкому, делавшему чудеса в своей области. Там она пережила несчастную любовь с молодым распутным красавчиком, который вскоре ее бросил. Получив «урок», Нюся стала умней, скорее хитрей. Одним из «кандидатов в мужья» стал я, когда я лежал в ее палате после аппендэктомии. Но я жил в Белграде. Анна уволилась и переехала в Белград, где ее приютила бывшая директриса Донского Мариинского института, вдова известного (расстрелянного большевиками) атамана Войска Донского Духонина, которая стала к тому времени начальницей женского студенческого общежития…

Довольно просторный дом общежития окружал тенистый сад: в глубине кустов – скамейки, беседки, располагающие к любовным встречам. Там в погожее время разрешалось студенткам «поворковать» со своими кавалерами до десяти – одиннадцати часов… Случилось так, что Духонина, видимо встревоженная стонами, заглянула в укромное местечко и застала нас в пылу страсти. Последовало объяснение с Духониной, которая встала на защиту «круглой сироты», переложив всю ответственность на меня…

А через два месяца Анна заявила, что беременна!.. Вот так я был вынужден жениться на нелюбимой… когда сердце тянулось к моей единственной любви. Ниночка была потеряна для меня… Так меня наказала плоть!

Анна родила сына… а спустя четыре года мы разошлись…

– Вот моя печальная история… Ты лучше расскажи мне про Нину Поль. Как она жила, что делала? Не вышла ли замуж?

– Что Нина?! Потрясенная твоим «коварством», тяжко заболела, бросила театр, стала чахнуть… Чтобы спасти, как-то отвлечь дочь, безгранично любящие ее родители переехали в некогда родную их предкам Францию и вскоре устроили Нину в кордебалет Гранд-опера в Париже.

Спустя год Нина Поль стала «Мисс Россия» во Франции! Посыпались предложения и… отказы… Мужчины ей были противны… Эх ты, Володька!.. – Иван с укором посмотрел на меня и замолчал.

Я тоже мрачно молчал, чувствуя себя подлецом.

– Не мучайся уж так, дурачок, она все же вышла замуж за французского офицера, по настоянию отца… Жан был деликатен, всячески баловал свою «королеву»… «Стерпится-слюбится» – удел многих женщин! Привязалась к нему и она. Детей не завели: «Успеем!»… Не успели… Грянула война, и в первый же день Жан был убит… – Иван тяжело вздохнул…

…А жизнь продолжалась… Закатился несчастливый кровавый для французов 1940 год… немцы хозяйничали в Париже довольно бесцеремонно. Жители молча сносили обиды: надо было жить дальше… Открылись магазины, бистро, рестораны, забурлило Чрево Парижа, а после отмены комендантского часа заработали кинематографы, театры, ночные бары… Однако у истинных патриотов чаша терпения переливалась через край: одни уходили к Де Голлю, другие организовывали Сопротивление!

Гранд-опера начала давать спектакли… Нина вся отдалась работе, только она давала счастье: возвращалась усталая, но в ушах звучали аплодисменты, поздравления режиссера… Вот и ее тихая улица Сен-Жак, живут немало русских – мясная лавка Навроцкого, молочная Сутулова и овощная Дмитрия Петровича… Проходя мимо киоска, где торговали и русскими газетами, она, конечно, вспоминала заметку в юмористическом журнале: «В Фобурге, на улице Сен-Жак, французский студент покончил жизнь самоубийством: причина – тоска по родине!» Парижане смеялись и сравнивали белоэмигрантов с евреями: «Живут скопом в гетто, обслуживают сами себя, грызутся, как собаки, но стоят горой друг за друга!»

И вдруг екнуло сердце: стало страшно – ей навстречу из подворотни вышли два подозрительных типа. Нина перешла на другую сторону и заметила идущего там похожего на медведя мужчину, машущего ей рукой; а те двое двинулись ей наперерез, один из них в немецкой форме, другой – в штатском. Первым подскочил к ней немец и, схватив за руку, дыша перегаром, невнятно пробормотал:

– Фрейлейн, ком мит унс! – потом досадливо махнул рукой и перевел свое желание на французский – Мадемуазель всиен авек ну!

Его товарищ, судя по одежде, парижанин, неожиданно заговорил с явно немецким акцентом, что он просит прощения за друга, что ничего плохого у них в мыслях нет, а просто хотелось посидеть с интересной дамой в хорошем ресторане; что их машина стоит здесь, во дворе больницы…

– Was ist los? – уверенно загремел медведь (это был я) раскатистым басом. – Lassen Sie ruhig meine Frau![30]

И тут Нина узнала своего соседа, который круглый год ежедневно по утрам занимался на балконе гимнастикой, и кинулась к нему.

Нахалы поняли, что я не отступлю… Немец хотел расстегнуть кобуру, но тут же опустил руку, увидя перед носом покачивающийся палец «медведя» и услышав его угрожающее рычание:

– Ich rate nicht das machen![31]

Немцев сбивали с толку берлинский выговор, более чем приличная одежда и самоуверенный тон. И пока они стояли в нерешительности, «медведь», взяв даму под руку, неторопливо зашагал прочь.

Нина дрожала всем телом и с трудом передвигала ноги. Пройдя шагов двадцать, она оглянулась – немцы все еще стояли среди улицы и глядели им вслед.

– Je vous rememercie de tout mon coeur, monsieur![32]

– Не стоит благодарности, – заговорил по-русски ее спаситель. – Каждый порядочный мужчина это сделает. Я был в Гранд-опера, с восторгом смотрел, как вы танцевали. Вместе с вами вышел на остановке в метро. Помню вашего мужа-офицера. Вижу, как вы ходите в булочную, знаю вашу матушку, отца. А зовут меня Иван Михайлович Катков, я корреспондент газеты «Возрождение».

– А я каждый день из своего окна смотрю, как вы занимаетесь гимнастикой на балконе, и удивляюсь, как вам не холодно? Вот мы и дошли. Прошу вас, зайдите к нам, я должна познакомить родителей с моим спасителем!

Иван потоптался на месте – ему поручил Рощин статью для ротатора, и, подумав: «Успею»! – двинулся за Ниной.

Дверь отворила молодая миловидная брюнетка. При виде стоящего позади Нины незнакомого, крупного мужчины, она вздрогнула и чуть отпрянула было в сторону, но тут же заулыбалась, обняла пришедшую, а потом, остановив пристальный взгляд на незнакомце, протянула ему руку.

«Какие пронизывающие глаза! – отметил про себя Катков. – Вроде где-то ее видел».

Приоткрыв кухонную дверь, выглянула Нинина мать, закивала головой и крикнула:

– Ведите гостя в столовую!

Поднявшись с глубокого кресла, их встретил высокий, седовласый отец, обнял дочь и протянул руку Каткову:

– Александр Петрович!

– Иван Михайлович Катков!

Нина тут же рассказала, как он не побоялся ее отбить от немецких пьяных нахалов.

Говорили по-французски. Гостья, открывшая им дверь, была парижанкой, звали ее Лили. Мужья их служили до войны в одном полку. Дружили семьями.

Застольная беседа завелась, вопреки обычаю, не о приятных вещах, а с того, что все дружно бранили немцев, наглых «юберменшей», превратившихся в ведомое стадо бесстыжих громил, воров и беспардонных насильников. Досталось и маньяку Гитлеру-Шикльгруберу.