Мишеля с девочками по-прежнему не видно и не слышно, и я решаю не заваривать чай, тем более что я его не люблю. Вместо этого можно вытащить уродливый полосатый шезлонг на верхнюю террасу и спокойно посидеть там, любуясь на море. Я могу смотреть на него часами, наслаждаясь непрерывным движением и игрой света на волнах. У меня уже давно не было такой возможности. Слишком давно. Время идет, а я смотрю, слушаю, наблюдаю, и тревоги с заботами постепенно отступают. На земле даже в полной тишине постоянно бурлит жизнь. Муравьи, ящерицы, жуки и цикады занимаются своими делами, добывают пищу, отбиваются от врагов, ухаживают, спариваются, радуются теплу или страдают от жары. У них не бывает каникул.

Как, впрочем, и у меня. Конечно, случается несколько коротких дней или недель передышки, как сейчас, но по большому счету — нет. Ведь даже теперь я поворачиваю штурвал своей жизни и становлюсь на новый курс. Беру свою судьбу в собственные руки, превращаю мечту в реальность. И не может быть ничего важнее и священнее этого — выбрать свой путь, не пропустив ни одного указателя судьбы.

— Чем это ты занималась все утро?

— А, привет! Пересчитывала деревья.

Вернулись Мишель с Клариссой, пыльные и запыхавшиеся. Девочка показывает мне маленький карандашный рисунок, сделанный во время прогулки. Он очень хорош, и я говорю ей об этом. Радостно просияв, она скромно отвечает:

— C’estla lumière[65].

Да, здесь, на Лазурном Берегу, и вправду какой-то особенный свет, и недаром он привлекает сюда столько знаменитых художников. Каждый день я замечаю его новые оттенки и состояния. Иногда он бывает таким чистым, что ослепляет, а иногда облака, ветер или жара привносят в него новые оттенки. Иными словами, свет здесь живой, а потому способен оживлять пейзажи и даже фотографии, а созерцая его, можно познать самого себя.

А вот созерцание Памелы доставляет мне гораздо меньше удовольствия. Я с тревогой слежу за тем, как, тяжело дыша, она перебирается из одного кусочка тени в другой, не в силах найти спасение от дневной жары. Всю свою жизнь собака прожила в предместье Парижа, и, мне кажется, безжалостное местное солнце просто убивает ее.

— У нее не выдержит сердце, — мрачно предсказываю я.

Все остальные подшучивают над моей страстью все преувеличивать, но я твердо стою на своем и как-то утром за завтраком объявляю, что с сегодняшнего дня наша толстуха садится на строгую диету.

— Кэрол, ну почему ты такая зануда? — ворчит Ванесса. — Пей свой кофе и оставь бедняжку Памелу в покое.

— А ты что об этом думаешь? — поворачиваюсь я к Мишелю, но он меня не слышит. Наподобие Памелы, он стоит на четвереньках и пристально смотрит на стену.

— Тебе же хуже будет, — предупреждает меня Кларисса.

— Идите-ка сюда, посмотрите на этих ребят!

Мы подходим к нему и видим, как мохнатые коричневые гусеницы, выстроившись в цепочку примерно метр длиной, дружно ползут куда-то по нашей стене.

— Похоже, они знают, куда идут.

Да, они явно знают и двигаются довольно быстро. Может, они направляются в какое-то известное только им укромное местечко, где состоится волшебное превращение гусениц в бабочек? Все вчетвером, опустившись на четвереньки, мы завороженно наблюдаем за этой необыкновенной процессией и, наверное, со стороны выглядим довольно забавно.

За час, прошедший после завтрака, гусеницы успели спуститься по каменной стене, пересечь террасу и заползти в дом, а мы, забыв про свои дела, следили за их путешествием. Потом они вышли из дома, оставив ясный след на пыльном полу большой гостиной, до которой у нас пока не дошли руки, пересекли еще одну террасу и спустились по колонне. Сейчас они маршируют мимо бассейна по направлению к зарослям папоротников. Неужели они в них и скроются? Или, может, им не понравится этот первозданный хаос и они вернутся в дом? Теперь я наблюдаю за ними одна, потому что уже наступил самый жаркий час сиесты и все остальные отправились вздремнуть. Цепочка гусениц похожа на крошечный поезд, едущий открывать неведомые земли. Или на трактор, который пересекает Россию, направляясь в Сибирь. Вот колонна достигла границы папоротников, без малейшего колебания углубилась в заросли и исчезла в них. Bonne chance!

Я не устаю любоваться местными бабочками. Их тут огромное количество, самых разнообразных цветов и размеров. Наверное, через пару недель я стану пристальнее вглядываться в каждую, гадая, не она ли оставила когда-то автограф на пыльном полу нашей гостиной.

Я совсем расслабилась, больше никуда не спешу и с удовольствием смотрю, как медленно утекает время. Это весьма приятное занятие позволяет мне замечать всякие мелочи, на которые в своей обычной, в своей настоящей жизни я никогда не обратила бы внимания.

Ведро, которым мы носили воду в туалет, пока в доме не работал водопровод, теперь стоит в верхней кухне — если, конечно, можно назвать кухней помещение, оборудованное только жалкой алюминиевой раковиной, неработающей посудомоечной машиной, наверное самой древней из всех посудомоечных машин на свете, электрическим чайником примерно того же возраста да старым, изъеденным жучком буфетом. Я поставила его прямо под тремя зловещими дырочками в потолке. Каждый раз, заходя в кухню, я с опаской поднимаю на них глаза, а они мрачно смотрят на меня в ответ, будто три одноглазых циклопа. На семейном совете было решено, что лучшее, что мы можем сейчас сделать с текущей крышей, — это не обращать внимания. К счастью, после того тропического ливня у нас не выпало ни одной капли дождя. И все-таки я сомневаюсь, что моего легкомыслия хватит надолго.

Я неторопливо прохожу по сумрачным, пыльным комнатам, где благодаря толстым каменным стенам сохраняется подобие прохлады, выхожу на верхнюю террасу, и зной наваливается на меня, как шерстяное одеяло. Я сажусь на стул и прислушиваюсь. Из кустов на секунду выпархивают и вновь ныряют в зеленую гущу маленькие птички, чья песня похожа на нежные трели птиц-колокольчиков. Я слышала их в прошлом году во время съемок в Мельбурне, но даже не подозревала, что они встречаются и в нашем полушарии. Иногда, заслышав их щебетание, я бросаюсь в дом в надежде, что это звонит мой агент, и только потом вспоминаю, что у нас нет телефона.

Я бы могла делать кучу полезных вещей: работать над романом, мыть стены, отскребать с оконных рам въевшуюся грязь, нервничать из-за мадам Б. и гадать, состоится ли покупка, или мы просто проводим лето в царстве фантазий, которые непременно закончатся финансовым крахом. А вместо всего этого я просто сижу, слушаю пение птиц и наслаждаюсь жизнью.

Приближается вечер, и мне приходится встать, чтобы покормить Памелу. Ее миску мы поставили у стены каменного гаража, подальше от кухни и съестных припасов. Она моментально проглатывает все, что я принесла, и смотрит на меня с ненавистью. Я явно недооценила любовь Памелы к еде. Утешает меня только то, что собака вроде бы немного похудела. До вчерашнего дня она только лежала под кустами и дышала так тяжело, словно пришел ее последний час, а вчера вечером, когда Мишель пошел к баку в конце дорожки относить мусор, поплелась за ним. Слава богу, Памела становится активнее!

Хотя наша вилла называется «Аппассионата», я до сих пор не нашла в саду ни одного страстоцвета. Возможно, они и затерялись где-нибудь в джунглях, но я решаю не ждать и отправляюсь в местный питомник, чтобы купить рассаду и заодно двадцатикилограммовый мешок садовой земли. Там я не могу отвести глаз от маленького гранатового деревца, охапок кудрявой вьющейся герани и от десятков разноцветных роз, не говоря уж о бананах, лимонах и пальмах. Список бесконечен, но мне приходится быть благоразумной. Я обожаю питомники, les pépinières (кстати, так же называются и школы для начинающих актеров). Мне нравится тут все: буйство зелени, тропические, влажные ароматы, яркие пятна экзотических цветов, искусственная прохлада и — теперь еще больше, чем прежде! — непрерывно сыплющаяся из специальных шлангов мелкая водяная морось. Я провожу в питомнике пару часов, не замечая времени, которое, надо сказать, могла бы использовать с куда большей пользой.