Все внимание Дори были сосредоточено на маленькой костлявой коленке Бакстера, где уже засыхала серая от пыли сукровица. Она медленно встала на колени рядом с Гилом. Легко, почти невесомо касаясь ранки, она стала промывать ее, одновременно машинально прощупывая весь сустав. С облегчением Дори увидела, что кровь больше не идет. Все, что выступило на ранке, впиталось в салфетки. Руки у нее уже почти не дрожали. Дыхание снова возвращалось. Закончив, она не глядя вручила Гилу окровавленные салфетки и посмотрела в глаза Бакстеру.

— Здорово, Дори, — воскликнул он, глядя на нее сквозь последние капли слез. — И совсем не было больно, ну просто ни капельки.

— Ну, может, тебе и не было больно, сынок. — Гил не сводил глаз со смертельно бледной Дори. Она посмотрела на него и отвернулась, как будто смутившись. Потом встала. — Что скажешь, Бакс? Будем жить дальше или отправимся домой, так и не услышав музыку?

— Коленку жжет, папочка.

— Ладно. Домой так домой.

— Может быть, мороженое остудит ее?

— Ты так думаешь? — улыбнулся Гил.

— Никогда не знаешь заранее, — мудро ответил малыш.

— Тогда стоит попробовать, верно? Дори! Мы пойдем за мороженым. Тебе взять?

— Нет, спасибо. — Она улыбнулась и медленно побрела по аллее. Они двинулись в другую сторону. Женщина, готовая помочь, внимательно смотрела на нее. — Спасибо, что помогли, — сказала ей Дори.

Женщина по-доброму улыбнулась.

— Присядьте на минутку. Вы не очень-то здорово выглядите.

— Спасибо. Все нормально. Я… просто вернусь в парк и посижу там, — пробормотала Дори, чувствуя себя и глупо, и неловко. Она добралась до своего одеяла в тени. Конечно, во всей этой истории было и хорошее — по крайней мере, сплетники Колби будут относиться к ней по-другому, если она и впрямь решит остаться здесь.

Дори успокоилась и отстраненно наблюдала за разворачивающимися событиями. На летней эстраде выступили два городских хора. Потом играл оркестр — несколько старых шлягеров. Затем эстраду заняла местная рок-группа. По просьбам зрителей они исполнили знаменитые вещи — «Чувства», «Гордячка Мэри».

— Ты все никак не придешь в себя? — спросил ее Гил, усаживаясь рядышком на одеяло.

Она кивнула и сразу же покачала головой. Ей совершенно не хотелось обсуждать происшедшее.

— Я тобой горжусь, — сказал Гил. — Чтобы преодолеть страх, нужно немалое мужество.

— Гил, прошу тебя, не надо. Все совсем не так. Любой человек сделал бы то, что сделала я.

— Да, но не любой прошел то, что пришлось перенести тебе.

— Я-то думала, что все это в прошлом. Думала, что начинаю забывать. Становлюсь опять нормальным человеком. Начинаю чувствовать.

— Может быть, ты чувствуешь слишком многое. А еще… — Он замолчал, сомневаясь, стоит ли продолжать.

— Что?

— Может, не так уж и важно стараться забыть или оставить в прошлом то, что случилось с тобой. Может… может, было бы лучше помнить, размышлять об этом. Сделать это реальным происшествием, а не представлять его себе как жуткий кошмар, который просто не мог случиться на самом деле. Может быть, куда важнее сделать его частью теперешней, сегодняшней твоей жизни. Смириться с тем, что это часть тебя, постараться научиться жить дальше в согласии с собой.

Она подобрала колени, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Но ничего не ответила. А что, собственно, она могла ответить? Все, что он сказал, было правильно, особенно помня, что старый план, похоже, не срабатывал. Но как же может живой человек впустить такое зло и грязь к себе в сердце и превратить их в нечто доброе и красивое? Она не понимала. Разница между тем, что человек видит мост через реку и проходит по нему, заключается всего лишь в долгом мучительном падении в пропасть.

Музыка все играла, и они продолжали удобно сидеть и размышлять в объятиях друг друга. Гил уже думал, что лучше было бы ничего не говорить. Дори же размышляла, что лучше было бы, если бы он не понимал, о чем говорит… но он слишком хорошо понимал. Он представлял себе свою боль, висящую в красивых рамочках на стенах гостиной. Он видел ее в лицах своих сыновей. Он жил с этой болью каждый день, работая в поле.

— А что ты изучал в университете? — неожиданно вспомнила Дори. — Если бы ты не стал фермером, кем бы ты был?

— Ну, столько времени прошло, — неохотно пробурчал он.

— Это я знаю. Но что это было?

— Так, детская мечта.

— Ну, пожалуйста, Гил. Я хочу знать.

Он тяжело вздохнул и долго молчал, прежде чем ответил:

— Я хотел написать Великий Американский Роман. Пойти по стопам Стейнбека и Хемингуэя. — Она повернулась к нему лицом и внимательно посмотрела ему в глаза. — Если будешь смеяться, я еще раз сломаю твой нос, — торопливо предупредил он, хотя в жизни не тронул пальцем и мухи.

Она смотрела на него, открыв рот. Молчание длилось почти минуту.

— Почему это я должна смеяться? — возмутилась она. — И ты потерял столько времени! Гил, да ты же вполне можешь это сделать. Ты еще станешь Стейнбеком. Ты станешь лучше Стейнбека! Нужно просто сделать это. Написать этот роман.

— Дори, прошу тебя, не заводись. Уже слишком поздно.

— Да никогда не бывает слишком поздно! — Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — Гил, если ты хочешь писать, ты просто обязан писать.

— Но у меня даже времени нет!

— Совсем не обязательно сесть и написать все за раз. Пиши, когда есть настроение. А лучше, пусть это будет одним из твоих проклятых дел, и тогда ты сможешь писать каждый день, хотя бы час или два. Для этого можно выкроить время. Для всего можно найти время, нужно только по-настоящему захотеть.

— Да ну, я уже слишком стар, чтобы начинать.

— Чего? — На лице ее отразилось небывалое удивление, и она упала в траву. — А я-то тут стараюсь, придумываю! Да ты прирожденный писатель, Гил. Как же можно не писать, это с твоим-то воображением!

Он привстал, оперся на локоть и склонился над ее лицом, грозя пальцем.

— А ну-ка прекрати этот балаган. Я не желаю об этом даже разговаривать. Все это в прошлом. Все кончено. Ясно тебе?

— Ясно, куда уж яснее.

— Вот и прекрасно. — Он отстранился, скрестил руки на груди и подумал, что хотя бы один раз последнее слово осталось за ним.

А через несколько минут Дори прошептала ему на ухо:

— Ты можешь это сделать.

Он уставился на нее, не веря собственным ушам.

— Можешь. Можешь!

Гил встал и отправился на поиски Бакстера.

Вскоре они вернулись вдвоем, держа в руках горящие бенгальские огни. Один из них Гил вручил ей, и они втроем размахивали этими сияющими огоньками, пока те не погасли. Потом они снова уютно утроились на одеяле. Флетчер с той девчонкой все еще разговаривали о чем-то, склонив головы и держась за руки.

А под конец дня был устроен грандиозный фейерверк.

Без всякого сомнения, начало июля стало самым интересным временем для Дори в Колби.

Длинные караваны сборщиков урожая постоянно прибывали в город и окрестности, и начиналась уборка морей золотого зерна.

Это были бригады приезжих рабочих, владеющих собственными комбайнами или нанятых большими компаниями по аренде комбайнов. Обычно они принимались за работу в середине лета. Убирали урожай озимой пшеницы, начиная с южной части Центральных Штатов, а потом постепенно перемещались к северу, и так до самой канадской границы. Сезон для них заканчивался поздней осенью, когда собирали последний урожай зерновых, посеянных весной или в начале лета.

Кое-кто приезжал на трайлерах вместе с семьями. Другие жили в кузове грузовика. Иногда бригады объединялись и снимали комнаты в мотелях.

Все они напряженно трудились и были не особенно общительны, убирая зерно с самой зари до поздней ночи, заканчивая работать в полной темноте. На элеваторы уходили один за другим грузовики отборного зерна. Там его взвешивали и оставляли на хранение или распределяли по окрестным мельницам.