— Ну, а теперь, тебе ведь все равно?

— Нет, не все равно. Но мне кажется, что можно что-то изменять и видеть результаты, занимаясь и другими делами тоже.

— Но уже не быть врачом.

— Нет. Гил, я правда хочу оставить все это в прошлом. Хочу начать все заново. Все сначала.

— И делать это ты собираешься здесь. — Фраза прозвучала как утверждение, а не как вопрос.

Она отвернулась в его объятиях и сомкнула руки у него за спиной.

— А тебя это беспокоит? — спросила она. — О нас уже и так болтают все кому не лень. Если я останусь, начнется пушечный обстрел. И весь Канзас взлетит на воздух.

Он рассмеялся.

— Вот уж на это надо посмотреть! — Он продолжал улыбаться, но во взгляде его появилась серьезность. — Дори, ты взрослая женщина и вольна уехать или остаться — как решишь. Выбор делать тебе.

— Если я останусь, пойдут разговоры.

— Да пусть идут. Им ведь тоже надо как-то развлекаться, — он усмехнулся и поднял брови. — А уж мы-то позаботимся, чтобы им было о чем разговаривать.

— А если я вернусь в Чикаго?

Веселье исчезло на его лице, он стал серьезнее. Внимательно смотрел на нее, будто стараясь запомнить мельчайшие детали ее облика. Затем взял ее лицо в руки и сказал:

— Если ты решишь вернуться в Чикаго, я буду по тебе скучать. Мне будет недоставать тебя.

Она отвела от него взгляд, чтобы не показать своего разочарования. До этой минуты она не отдавала себе отчета в том, что всей душой надеется услышать просьбу не уезжать. Она лишь мечтала, что он переступит эту черту и станет настаивать, чтобы она осталась, потому что он любит ее и не сможет без нее жить.

— Мы оба с самого начала знали, что это не может продолжаться вечно. Было бы прекрасно, если бы это было возможно, но… тебе выбирать, Дори. У тебя в Чикаго своя жизнь. Я понимаю. И постараюсь согласиться с любым твоим решением.

— Считай, что я уже решила, — я остаюсь, — упорствовала она, злясь, что он все так прекрасно понимает и предоставляет принятие решения ей. Что, разве он умер бы, встав на колени и попросив ее остаться с ним? Конечно, нет. Ничего бы с ним не случилось.

— Замечательно. — Улыбка на его лице вспыхнула, подобно огням Лас-Вегаса. — Я рад.

— Как ты рад?

— Очень.

— А что такое — очень рад? Как это?

Глаза Дори подзадоривали его, дразняще выглядывая из-под темных ресниц, на губах ее играла кокетливая улыбка, но в голосе слышался настоящий вызов.

Ну же, как будто говорила она, покажи, насколько ты рад, что я остаюсь. Покажи, как я сама обрадуюсь, что решила остаться.

Гил никогда не занимался самообманом. И не собирался начинать. Он знал, к какому миру принадлежит Дори. Знал, что когда-нибудь она захочет вернуться домой. Она все еще стремилась убежать от прошлого — это он тоже знал. Но все это не меняло его отношения к ней. Ощущения оставались теми же.

Несмотря на серьезное самовнушение, забыв о своих намерениях оградить сердце от проникновения этой женщины, идя наперекор обыкновенному здравому смыслу — он просто влюбился в нее, совершенно потеряв голову и разум. Он любил эту любознательность и желание попробовать как можно больше нового. Мягкость и нежность. Прямоту, с которой она умела выражать свои желания. Он даже подозревал, что стеснительность и ранимость были доселе незнакомы ей самой и что, как только все прояснится и утрясется, он не увидит больше в ней этих притягательных для него качеств. Она сильная женщина. У нее есть собственное мнение. Ему хотелось, чтобы именно такую женщину знали его дети, чтобы она могла оказывать на них положительное влияние, могла показывать, насколько мужественной и сильной бывает обычная женщина. Она принадлежала к тем женщинам, на которых мог положиться мужчина. Он мог бы рассчитывать на ее помощь, если вдруг жизнь подведет его.

Любить Дори — просто глупо, и он это знал. Это могло принести ему лишь боль. Но в тот момент, когда лицо ее было совсем рядом, а стройное крепкое тело прижималось к нему, он был спокоен и чувствовал себя совсем молодым и ожившим, счастливее, чем был за многие годы. В тот момент любовь к Дори была риском, на который он был готов пойти, даже хотел пойти. И неважно, какую цену придется заплатить за эту любовь. Это не имело значения.

— Очень рад — это значит, что я настолько рад, что хочу устроить праздник, — ответил он, быстро целуя Дори в губы. — Хочу выкинуть что-нибудь совершенно сумасшедшее, дикое.

— Например? — Она оказалась совершенно не готова к такой его реакции.

На нем были только джинсы, которые он натянул на голое тело, когда пошел искать ее. Она, нахмурившись и не понимая, смотрела, как он спускает их до колен и вышагивает из них.

— Давай побежим голыми по полям!

— Ой, нет, давай не будем…

— Обязательно. Ты и я. Голые и свободные. Будем любить друг друга под светом звезд.

— Да ты с ума сошел.

— Я чувствую себя немножко сумасшедшим. Это ты сводишь меня с ума. Отпусти одеяло.

— Нет. На мне ничего нет.

— Я знаю, — улыбнулся он. Поняв, что она и не собирается опустить одеяло, в которое завернулась, выходя на крыльцо, Гил покачал головой и решил пойти к той же цели, но только более длинным и хитроумным путем.

— Глупая вы дама, Дороти Деврис, — проговорил он, пропуская обе руки" в приоткрытое спереди одеяло. Пальцы его ласкали гладкую нежную кожу Дори.

— Ты просто сошел с ума, — повторила она. Тело ее уже начинало дрожать от предвкушения высочайшего наслаждения.

Он мягко целовал ее, покусывая нижнюю губу. Целовал в щеки, мочку уха, шею, снова возвращался к губам. Он обследовал все самые чувственные местечки ее лица. Сладкие, дразнящие поцелуи, от которых она начинала пламенеть знакомым ему жаром. Он опустил обе ладони на ягодицы Дори и придвинул ее поближе. Руки вновь побежали по спине, с каждым движением прижимая ее тело все плотнее и плотнее. Потом они успокоились на уже возбужденных грудях, поигрывая сосками. А губы его в это время опускались все ниже и ниже, вдоль хорошо знакомой тропинки. Она распахнула одеяло, чтобы впустить его язык в святая святых, откуда возбуждение уже добралось до всего тела. Ноги ее ослабли. Одеяло упало на пол, она закинула руки ему на шею и нежно целовала его виски и шею, а потом снова вернулась к губам. В этих поцелуях чувствовалась такая страсть, что он замер на месте.

Он понимал, что сейчас она полностью принадлежит ему, что она пойдет за ним в темноту ночи. И тогда он остановился и внимательно посмотрел на выражение желания и непонимания в ее глазах.

— Пойдем же, Дори! — прошептал он, нагибаясь, чтобы поднять упавшее одеяло. — Не станем бегать. Просто будет любить в звездном сиянии.

Зачарованно Дори протянула ему руку и пошла вслед за ним по ступенькам в сад. Трава была мягкой, влажной и прохладной под босыми ногами. С неба им улыбалась полная луна, и от этого все вокруг казалось волшебным и нереальным.

Он расстелил на траве одеяло, расположив его подальше от теней деревьев, на открытом месте. Обернулся назад, и у него перехватило дыхание. Дори купалась в лунном свете, как мифическая богиня. Само совершенство. Она была обольстительна и неприступна.

— Дори… — В его устах ее имя звучало как молитва. Тело его вдруг ослабело. Его стала бить дрожь, когда она сделала всего один шаг по направлению к нему. Если бы он мог сказать, насколько прекрасна она была в эту минуту! Если бы мог подобрать слова! Но не было слов, которые сумели бы описать ее великолепие. Она уже подошла совсем близко. И вдруг он испугался, что она сейчас исчезнет, испугался, что на самом деле ее здесь просто нет. Он замер и стал ждать, и наконец она сама прикоснулась к нему.

— Если бы ты только видел, — прошептала она. — Твое тело похоже на скульптуру, отлитую из лунных лучей. Так прекрасно!

Она положила руку ему на сердце, и рука горела, как раскаленное клеймо, как будто отмечая его на веки вечные. Он так много хотел рассказать ей, ему нужно было столько сказать… Все это вместилось в одно-единственное слово: