— Вытаскивайте этого парня, — прокричала она полицейскому, снова отталкивая своего противника: — Иди поговори в другом месте. А мне надо работать.
— Это не разговоры. Это война, — взвизгнул он, когда полицейские схватили его сзади. — Встанешь не на ту сторону — умрешь!
Взгляд его был страшнее и опаснее, чем у самого безнадежного ракового больного, готового к смерти. Она с сожалением и отвращением покачала головой, и полицейские оттащили парня в сторону. Дори уже наполовину забралась в машину «Скорой помощи», когда он произнес свои последние угрозы:
— Попробуй дотронься до него, и ты умрешь, сука. Зря теряешь время. Он все равно не будет жить на этом свете. И ты тоже, если только поможешь ему. Не лезь, оставь его. Пусть умрет. Но если выживет — умрешь ты.
Легко было не думать об этом яростном выпаде, потому что мозг Дори был уже занят другими, более важными вещами и событиями. Оба парня наконец-то были доставлены в палату реанимации. Напряженнейшая работа — остановить поток крови, сделать все необходимое, чтобы спасти обоим жизнь. Одним глазом Дори продолжала наблюдать за попытками полиции разогнать толпу у дверей больницы. Одновременно она вставляла капельницы, делала переливание крови, отправляла парня с огнестрельным ранением в операционную. Заполняла карты, делала анализы, смотрела на рентгеновские снимки. Искусственное питание, кислородные маски. Слишком много забот, чтобы как следует задуматься над глупыми угрозами.
Уже гораздо позже она много думала о том, насколько бесценна и хрупка человеческая жизнь и как она бывает глупа и ужасна.
Сорокавосьмичасовая смена закончилась в полночь. Следующие два дня были выходными, и у Дори была масса дел, которые она запланировала. Об этом-то она и размышляла, выходя из больницы.
Стояла черная октябрьская ночь, небо было затянуто тяжелыми осенними облаками. Стоянка машин хорошо освещалась. Врачи оставляли машины всего в нескольких шагах от выезда. Дори не думала об опасности, поэтому и не заметила ее.
Она открыла машину и забралась внутрь. Убрала из-под лобового стекла знак «Продается» и в очередной раз подумала, что правильно поступила, не продав эту маленькую «Бронко». «Порше» часто требовал ремонта, поэтому мудро она сделала, что оставила эту малютку на всякий случай. Надо поговорить с Филлипом и выкупить у него вторую машину. Дори автоматически подключила мобильный телефон — сменщики обязательно будут задавать вопросы, да и ей самой надо узнать результаты лабораторных анализов. Она включила задний ход и медленно выехала со стоянки.
Какой-то светлый фургон, довольно потрепанный, выехал вслед за ней, но опять же она не подумала об опасности. Люди приезжают в больницу и уезжают из нее и днем, и ночью. Она даже не насторожилась.
Она проехала несколько кварталов и выехала на шоссе. Фургон шел за ней. Но очень многие едут по шоссе. Все было нормально.
По привычке Дори перестроилась в левый ряд. Она устала и хотела побыстрее добраться до дома. Скорость на спидометре была на восемь километров выше нормы, но Дори знала, что, если она не превысит десяти, ее не остановят, и спокойно подпевала мелодии, звучавшей по радио.
Фургон, похоже, тоже спешит, отметила она про себя, наблюдая, как он перестраивается в средний ряд, мигая фарами. Водитель явно намеревался обойти ее справа. Наверно, он очень торопится, подумала Дори и сняла ногу с газа, чтобы, притормозив, пропустить фургон вперед.
Начиная с этого момента все события слились в неясную картину странных совпадений и непонятных мыслей.
Удар по правому борту машины. Тормоз и попытка удержать машину в своем ряду. Второй удар, опять справа. Яркий свет фар, слепящий глаза. Скрип тормозов. Непонятное мелькание за окном, когда она съехала с дороги, пытаясь свернуть направо. Третий удар, и другая машина врезается в бетонную ограду. Пронзительная боль. Скрежет гнущегося металла. Звон разбитого стекла. Полная тишина, как будто в могиле.
Потом слабый отдаленный шум машины. Гудок. Фары. Какие-то голоса. Ей нужна помощь. Она тянется к телефону. Так темно вокруг. Вдруг яркий свет. Светлый фургон едет прямо на нее. Перекрывает все движение. Помощь, это помощь. Нет номеров — может, они сзади. Светлый фургон. Потрепанный. Не останавливается. Не останавливается! Стой!
— Только потом я узнала, что он еще два раза наезжал на меня, прежде чем уехать, прежде чем оставить меня… умирать. — Она говорила в темноту, как будто была одна. Она просто оценивала факты, пыталась мысленно разобраться в том, что произошло. Гил молчал, внимательно слушая ее рассказ, чувствуя, что большую часть она не говорит. — Он был так зол, что не стал даже дожидаться, пока я останусь одна. На суде было пятьдесят два свидетеля. Полиция держала его в машине, пока не приехала «Скорая помощь» и меня не выскребли из машины.
Это был настоящий шок. Что совершенно незнакомый человек может возненавидеть ее так сильно и так безумно захотеть ее смерти, что ему просто было все равно, кто его увидит, кого еще он заденет и как его возьмут. Столько ненависти.
Она спокойно рассказывала всю эту историю Гилу, потому что была уверена в нем, так же как была уверена, что он обязательно подхватит ее, если она потеряет сознание. Она знала, что он будет внимательно слушать, не делая выводов, не осуждая и не читая глупых нотаций.
Ей было удобно сидеть молча в темноте. Молчание и темнота стали ее вторым домом. Уже многие месяцы она выискивала места, где можно было молча сидеть в темноте, находясь в полном согласии с собственным я. Места, где можно спрятаться, где ее крики о помощи и стоны от боли никто не услышит, где охваченные ужасом или фальшиво соболезнующие лица не смогут ее достать.
Что-то внутри Гила вдруг захотело протянуть руку и прикоснуться к ней. Мягко, нежно, успокаивающе. Он почти что мог слышать дуновение ветра, как будто разделяющего Дори на женщину, сидящую сейчас рядом с ним, и ту, которой она была в ту самую ночь. Сейчас она снова закрылась, замкнулась в себе, не желая больше ни о чем говорить.
— По-моему, я слышал эту историю в новостях, — наконец сказал он, подыскивая слова и боясь дотронуться до нее… Нет, скорее он опасался, что она оттолкнет его. — И даже видел фотографии машины. Помню, что подумал…
— В новостях показывали эти фотографии, в рубрике «Самое бессмысленное насилие Америки». — Она коротко рассмеялась. — Мои пятнадцать минут славы.
— Парня посадили за попытку убийства, верно?
— И за массовое насилие. Тот человек, который врезался в ограду, — он умер тут же, на месте.
Это тоже не имело никакого смысла — почему умер он, а не она, Дори?
Их снова окутывала тишина ночи. Гил пытался представить себе, что она должна чувствовать. А Дори старалась не чувствовать ничего.
— И вот теперь ты — врач, который теряет сознание от вида крови, — сказал он, как бы подводя итог всего случившегося.
Не желая застонать, расплакаться или вцепиться в собственные волосы, она усмехнулась.
— Хуже. Я не могу видеть больных. Ненавижу эти запахи и звуки. — Она помолчала. — Помню, как-то раз, еще в больнице, я задремала и проснулась от стонов больных, и… и сознательно решила не обращать внимания. Я активно боролась со своими импульсами врача, стремящегося облегчить любую боль. Я стала ощущать собственную боль и понимать, что происходит, когда заботишься о боли другого. Вот что бывает, когда с тобой происходит такая штука. К тому времени, когда мне начали делать физиотерапию, я уже почти не реагировала на звуки. Разве что очень быстро уставала, уходила в палату и сразу же засыпала мертвым сном. Отчасти, наверное, потому, что процедуры были не самые легкие, но, в основном, чтобы сознательно отключить мозг, спрятаться ото всех. — Еще одна пауза. — Врач сказал, что это клиническая депрессия, последствия шока. Прописал антидепрессанты и сказал, что это должно пройти. Просто нужно время. Пока, видно, еще не прошло.
— Пройдет.
— А запахи! — Она рассмеялась как-то уж слишком громко и радостно, как будто не расслышав, что он сказал. — По дороге на процедуры была дверь на улицу. И если, когда я шла, кто-нибудь входил или выходил на улицу, я успевала набрать полные легкие этого свежего чистого воздуха. А потом, следующий вдох — снова запах антисептиков, алкоголя, эфира. Это ведь мое, я ведь врач! Но я покрывалась мерзким холодным потом, руки начинали дрожать, а желудок выворачивало наизнанку.
