Особенно много времени проводил с ним повар, поскольку дядюшка Франциск частенько захаживал на кухню, где колдовал над замысловатыми рецептами соусов или, испросив на то разрешение у повара, давал волю своим кулинарным фантазиям.

Однажды дядюшка Франциск обратился к Маккензи с необычной просьбой, и тот сразу отклонил ее.

Нет! Ни в коем случае! Ни одного звонка в его апартаменты в Ватикане! Не имеет никакого значения, что в папской резиденции у него имеется частный телефон, не значащийся в абонентных списках, равно как и то, что телефонный аппарат спрятан в тумбочке возле кровати. Телефонный разговор всегда может быть прослушан, выявить же, откуда звонили, не составит особого труда.

Франциск же говорил в свою очередь, что все это верно, но существует ведь еще радио. Хаукинз частенько повергал всех в изумление, рассказывая о необычайно сложной системе связи, которую использовал он в своих переговорах с Римом. Понятно, простой телефонный разговор не потребует столь замысловатой техники. Одноразовая трансляция – вот и все.

Башка у дядюшки Франциска набита спагетти. У него – размягчение мозга. Вероятно, у Хаукинза не все в порядке с головой, предполагал, в свою очередь, Франциск. Чего добивается генерал? Не находится ли он в патовой ситуации? Не обошел ли его с фланга кардинал Кварце?

Да и каким образом мог изменить что-либо телефонный звонок?

Разве в состоянии он ухудшить и без того скверное положение вещей?

В общем, Франциск не сдавался. Хаукинз мог бы, стоя возле панели радиостанции, держать руку на выключателе, чтобы сразу же прервать разговор, если только дядюшка скажет что-то не так. И не в интересах ли самого генерала, чтобы по крайней мере еще два человека узнали о том, что он, папа Франциск, жив и здоров? И что на его месте – двойник. При этом Хаукинз ничего не потеряет, поскольку и так уже потерял все что мог. Зато, не исключено, сумел бы получить кое-что, скажем, четыреста миллионов американских долларов.

Кроме того, нуждался в помощи Гвидо. Франциск ничего не хотел сказать плохого о своем кузене, который был не только здоров как бык, но и весьма уравновешен и неглуп. Однако ему приходится сейчас заниматься совершенно новым для него делом, и он, несомненно, прислушался бы к советам двоюродного брата Джиованни Бомбалини, которые, понятно, были бы переданы ему через личного секретаря Джиованни, молодого священника-американца из Гарлема.

Сложившуюся ситуацию не изменить в мгновение ока, ибо для этого следовало бы многое принять в расчет. Да и в чем искать Хаукинзу выход из создавшегося положения после того, когда все, что можно было, уже сказано и сделано?

Похоже, генералу уже ничто не светило. И вот как-то раз он возвратился во второй половине дня из альпийского домика с тремя картонными коробками, в которые была упакована аппаратура, и приступил к ее установке в своей спальне в замке Махенфельд.

Когда монтаж был закончен, Хаукинз отдал приказ, не подлежащий обсуждению. Только он и дядюшка Франциск имели право входить в помещение во время радиосеанса.

Энни и Сэму Дивероу было все равно, поскольку они не испытывали ни малейшего желания быть там. Что же касается повара, то он решил, что все посходили с ума, и укрылся в кухне.

С того дня не реже чем дважды в неделю над зубчатыми стенами замка поднималась поздней ночью громадная вращающаяся параболическая антенна. Ни Сэм, ни Энни не знали, что передавалось в эфир, и не были даже уверены в том, что радиоаппаратура действительно нашла применение. Однако довольно часто, когда они присаживались на садовой скамейке потолковать о том о сем или полюбоваться величественной швейцарской луной, до них доносились всплески смеха из окон гостиной. Хаукинз и папа вели себя как мальчишки, увлеченные новой игрой.

Но то была секретная игра, которой они занимались в своем личном клубе.

Сэм сидел в парке и рассеянно проглядывал «Таймс». Ничто не нарушало в Махенфельде размеренного течения жизни. Утром, к примеру, один из них отправлялся на автомобиле в деревню за газетами. Кофе в парке, да еще с просмотром газет, предоставлял чудесную возможность приятно начать новый день. Окружающий мир походил на дьявольский шабаш, но в Махенфельде царили тишина и покой.

Хаукинз неожиданно открыл для себя прелесть конных прогулок и теперь с удовольствием совершал их на одной из купленных им превосходных лошадей иногда по нескольку часов. «Хаукинз нашел то, что давно искал», – думал о нем Сэм Дивероу.

Франциск же увлекся живописью. В сопровождении Энни или повара он отправлялся в своей неизменной тирольской шляпе на луг, устанавливал мольберт и жадно принимался за дело, воздавая должное красотам Альп. Но случалось это только в тех случаях, когда он не торчал на кухне, не учил Энни играть в шахматы или не спорил с Сэмом по вопросам юриспруденции, что делал всегда со свойственным ему тактом.

Существовала проблема, связанная с дядюшкой Франциском, о которой никто не говорил вслух, хотя каждый понимал, что рано или поздно она коснется всех. У Франциска было слабое здоровье, когда его захватили в плен в Аппиевых холмах. Слабое во всех отношениях. Потому-то Маккензи и решил вызвать из Нью-Йорка врача.

Однако с каждой неделей Франциск выглядел все лучше и лучше. Видно, чистейший альпийский воздух пошел ему на пользу.

Но будет ли так и дальше?

Естественно, этого никто между собой не обсуждал, но однажды во время ужина Франциск бросил реплику, обратившую на себя внимание всех присутствовавших:

– О эти врачи! Я переживу их всех, хотя они похоронили бы меня еще месяц тому назад!

Хаукинз поперхнулся при этих словах.

А Сэм? Как отреагировал он?

Что бы там ни было, знал он, в этом немалая заслуга Энни.

Он глядел на нее, освещенную поздним утренним солнцем. Она сидела в кресле и читала газету. Рядом с ней, на столике, лежала очередная толстая книга. На этот раз – иллюстрированная «История Швейцарии».

Энни показалась ему такой красивой, такой обаятельной. Она поможет в дальнейшем совершенствовании его как адвоката, доказав, что закон сам по себе не столь уж важен.

Потом мысли Сэма переключились на другое.

Он размышлял. Спокойно, будто читая книгу. Вникая в суть дела. Давая оценки. Так, как делал бы это судья Сэм Дивероу.

О, Бостон примет Энни! Она наверняка понравится его матери. И Арону Пинкусу. Арон от всего сердца поздравит его с таким выбором.

Но это все – лишь в том случае, если судья Сэм Дивероу вернется когда-нибудь в Бостон.

Все это он обдумает завтра.

– Сэм! – позвала Энни, поглядев на него.

– Что?

– Ты читал вот эту статью в «Трибюн»?

– Какую? Я еще не смотрел «Трибюн».

– Вот она. – Энни указала на текст, но газеты не отдала, поскольку не дочитала статьи до конца. – Это о католической церкви. Рассказывается много интересного. Папа созывает Пятый Вселенский собор. Кроме того, сообщается о том, что он субсидирует сто шестьдесят три оперные труппы – для поднятия творческого духа. Есть информация и об известном нам кардинале… Да-да, Сэм, об этом Игнацио Кварце. О котором столь нелестно отозвался Маккензи.

– И что же там о нем?

– Он собирается на какую-то виллу в Сан-Винценте. Чтобы обсудить там предложения папы относительно ассигнований за счет ватиканской казны. Не странно ли все это?

Дивероу некоторое время хранил молчание, затем произнес:

– Мне кажется, наши друзья проводят на крепостных стенах слишком уж много времени.

Издали послышался дробный цокот конских копыт. Спустя несколько секунд из-за деревьев со стороны полей, где несколько недель назад шли учебные занятия, появился на пыльной дороге всадник. Это был Маккензи Хаукинз. Он пришпорил коня и поскакал по направлению к северо-западной части парка.

– Проклятие! Славный же выдался денек! Видна вершина Маттерхорна!

С противоположной стороны парка послышался мелодичный звон. Маккензи повернулся на звук и помахал рукой. Дивероу и Энни оглянулись и увидели Франциска. Он стоял на террасе у входа на кухню с металлическим треугольником и серебряной палочкой в руках. На нем был надет фартук, на голове красовалась так полюбившаяся ему тирольская шляпа.