– Перестань! – перебил Хаукинза Дивероу похожим на рычание шепотом. – Через день я снова стану свободным человеком, и ничто – слышишь, ничто! – не изменит этого.

– Я тоже надеюсь, что так оно и будет. Но позволь мне закончить. Ты действительно можешь задержаться в армии, если мне не удастся отговорить старину Броуки от его сумасбродной идеи. Дело, видишь ли, в том, что обвинения, выдвинутые против тебя в Бангкоке, вовсе не преданы забвению. В силу целого ряда довольно сложных обстоятельств и всех этих нападок штатских уродов на армию они как бы повисли в воздухе. В данный момент Броуки ничего не имеет против тебя, но ему как-то хочется определиться, и, думаю я, ты прекрасно это понимаешь. Он воображает, что если снова выдвинет против тебя те обвинения, то ты, откопав соответствующие документы, сможешь показать лицо настоящего Броукмайкла и возвратить ему таким образом благосклонность Объединенного комитета начальников штабов, которой он пользовался всегда. Не буду скрывать, тебе лучше пойти на это, поскольку в противном случае ты можешь оказаться в каменоломнях. Это не займет много времени: всего шесть или семь месяцев. Ну, год или в крайнем случае полтора, если суд затянется. Но в результате вы оба получите то, что хотите…

– Единственное, что я желаю, так это уйти из армии! – воскликнул Сэм, скручивая салфетку с такой силой, что она заскрипела. – Я заплатил за свой аморальный поступок. Теперь все это для меня в прошлом!

– В прошлом – для тебя, но не для старины Броуки.

– Факты таковы. Я приготовил это проклятое извинение. В письменной форме. Послезавтра, после шестнадцати часов, я продиктую его – и продиктую штатскому секретарю – за считаные секунды. Но дела этого не открою снова!

– Нет, откроешь, ибо в противном случае старина Броуки извлечет на свет божий некую бангкокскую папку и отдаст приказ о твоем аресте. Не забывай, Сэм, он – действующий генерал!

Хаукинз замолчал и, сжав губы, покачал головой, невинно глядя на Дивероу через свои затемненные очки.

– Ладно, Мак, – произнес Сэм, – пора кончать эту игру! Ты сказал: «Если мне не удастся отговорить старину Броуки от его сумасбродной идеи…» Но ты сумеешь это провернуть?

– Я могу либо отговорить Броуки от этой затеи, либо на пару дней убрать его со сцены. В общем, сделать что-нибудь одно из двух. Как только ты выйдешь в отставку, парень, Броуки будет чертовски трудно уговорить кого бы то ни было начать преследовать тебя. А ты знаешь, что у этих бумаг есть срок давности. Хотя я не должен был говорить тебе об этом.

– Скажи мне прямо, какой гадости ты хочешь от меня?

Хаукинз снял очки и мягкими движениями стал протирать стекла. И делал он это так, будто шлифовал камень.

– Видишь ли, Сэм, в последнее время я очень много думаю о своем будущем. И мне кажется, что в нем есть место и для тебя, хотя я в этом не уверен…

– Это не имеет никакого значения! – покачал головой Сэм. – На следующей неделе я снова займу свое место в конторе Арона Пинкуса, лучшей юридической фирме штата Бей.[5]

– Мог бы и потерпеть еще немного. Ну, скажем, с месяц? Боже мой, Сэм, ты же провел на службе целых четыре года, так что для тебя какие-то несколько недель?

– В один прекрасный день Арон Пинкус займет место в Верховном суде. Каждый проведенный с ним рядом день является для меня настоящей школой, и я не намерен отказываться от тридцати лет оплаченного образования. Кстати, Мак, что ты имел в виду, говоря о месте для меня? Чем я должен был бы заниматься?

– Мне может понадобиться адвокат, Сэм, – пояснил Хаукинз. – И считаю, ты самый лучший из всех, с которыми я когда-либо имел дело.

– Наверное, потому, что я был единственным, с кем ты встречался…

– Правда, у тебя имеются слабые места, хотя их и не так уж много, – перебил его генерал, снова надевая очки. – Ты меня извини, но это так. И поэтому я еще не знаю, найму я тебя или нет. Мне надо как следует подумать.

– А заодно и нейтрализовать Броукмайкла?

– Прежде скажи, ты сможешь представить мне свои соображения относительно работы в качестве моего адвоката? Только на две недели? Кое-какие деньги у меня есть…

– Я знаю совершенно точно, чем ты располагаешь, Мак, – сочувственно покачал головой Дивероу. – Я должен был это знать… Ты хочешь получить от меня совет относительно инвестиций?

– Что-то вроде этого…

– Тогда я помогу тебе, Мак, даже не имея соответствующей квалификации. Я говорю серьезно. – Сэму было известно, что за всю свою жизнь, полную приключений и риска, Хаукинзу удалось скопить всего пятьдесят тысяч долларов. Ни авуаров, ни недвижимости, ни домов, ни акций у него не было. И на эти деньги плюс пенсия он должен был прожить все оставшиеся годы. – А если я не сумею дать тебе совет – тот, в котором ты, на мой взгляд, нуждаешься, Мак, – то я найду еще кого-нибудь, кто сможет сделать это.

– Весьма признателен тебе, сынок.

Может быть, это только показалось Сэму, а возможно, и на самом деле в суровых глазах генерала сверкнули слезы. Но сказать об этом с уверенностью было трудно из-за темных очков.

– Это – то немногое, что я могу сделать для тебя. Может быть, это звучит и несколько категорично, но мне кажется, что такая несложная работа под силу каждому. Ты немало совершил славных дел, но был раздавлен мелкими людишками. Я знаю это.

– Ладно, парень, – глубоко вздохнув, несколько высокопарно произнес генерал, – каждый делает то, что он должен делать в этом мире. Сейчас же… Ох, этот чертов пиджак жмет сильнее парадной формы, которую я надевал в День памяти!

Хаукинз вытащил из нагрудного кармана сложенный журнал, некоторые страницы которого были загнуты и помечены красным карандашом.

– Что это? – поинтересовался Сэм.

– Пропагандистское издание китайских коммунистов. которое косоглазые оставили у меня в камере. Самая заурядная коммунистическая чепуха, написанная на отвратительном английском языке. В одной из статей говорится о той несправедливости, которая буквально царит в церкви как религиозном учреждении. У папы римского есть двоюродный брат, так что вместе они являют собою некое подобие братьев Броукмайклов. Правда, у папы и его кузена разные имена, хотя похожи они друг на друга как две капли воды: их невозможно отличить. Кузен даже вынужден был отрастить бороду, чтобы отличаться от его преосвященства.

– Я что-то не понимаю. При чем тут несправедливость?

– Этот кузен, третьеразрядный певец в какой-то небольшой оперной труппе, половину времени сидит без работы. Китайцы без особого труда делают сопоставление: певец, исполняя арии, рвет, что называется, свою душу во имя культуры и в то же время влачит полуголодное существование, тогда как его кузен папа предается чревоугодию и обворовывает бедных.

– И это настолько заинтересовало тебя, что ты решил отметить все это?

– Да нет, парень. Просто я отметил все эти несоответствия, чтобы обратить твое внимание на этого священника, моего друга. Возможно, это удивит тебя, но я кое-что почитал о том, о чем прежде никогда особенно не задумывался. Ну, скажем, о боге, церкви и тому подобном… И прошу тебя, не смейся сейчас.

– Я никогда не смеюсь над такими вещами, Мак, – мягко улыбнулся Дивероу. – Не думаю, что в них есть что-нибудь смешное. Мы ведь не только имеем закрепленное конституцией право на религиозные чувства, но зачастую и черпаем в них самую настоящую поддержку.

– Это ты здорово сказал. По-настоящему проникновенно, Сэм. Кстати, я хочу предупредить тебя кое о чем относительно этого дела с Броукмайклом. Завтра утром в «Джи-2» держи свой поганый рот на замке и делай то, что я велю тебе!

Когда Дивероу подъехал к отелю, Хаукинз, с кейсом в руке, судя по виду, весьма дорогим, стоял под большим навесом, ожидая его. Открыв дверцу машины свободной рукой, он сел в нее. Его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Черт побери, какое чудесное утро!