– Значит, ты играл в нападении, да? А ты до сих пор сохранил форму, – заметил Хилдрет. – Когда-нибудь ты мне обязательно расскажешь, что для этого делаешь.

Сам Хилдрет был миниатюрным, но он предпочитал, чтобы его окружали люди крупные. Быть может, ему доставляло удовольствие сознание того, что он, коротышка, повелевает великанами, прислуживающими ему. А может быть, ему просто было так уютнее.

Дэнни Каллахэн взглянул на часы на приборной панели. Хилдрет сказал, что будет готов тронуться в половине седьмого. Сейчас уже четверть восьмого. Но что тут необычного? Сорокапятиминутные опоздания не были редкостью. Иногда Хилдрет опаздывал и на час.

В наушнике Каллахэн услышал голос диспетчера.

– Козерог спускается.

Значит, Хилдрет уже идет.

Каллахэн подал машину к выходу в левой части огромной коробки из стекла и бетона в форме подковы, в которой размещалось Агентство национальной безопасности. Начинался дождь, упавший вначале несколькими мелкими каплями. Дождавшись, когда в дверях покажется Хилдрет, Каллахэн вышел из машины.

– Здравствуй, Дэнни, – кивнул Хилдрет.

В ярком свете галогеновых фонарей блеснул его высокий лоб. Небольшое сморщенное лицо скривилось в мимолетную улыбку.

– Добрый вечер, доктор Хилдрет, – поздоровался Каллахэн.

Как-то он прочел статью в «Вашингтон пост», где упоминалось, что Хилдрет защитил докторскую диссертацию в области международных отношений. С тех пор он стал называть его «доктором», и ему казалось, что Хилдрету такое обращение приятно.

Каллахэн открыл заднюю дверь, а затем захлопнул ее с выразительным стуком.

Вскоре дождь стал сильным. Завесы сплошных струй, терзаемые порывами ветра, искажали свет фар встречных машин. До Мейсон-Фоллз было тридцать миль, но Каллахэн мог проехать весь маршрут чуть ли не с завязанными глазами: выехать на Сэведж-роуд, свернуть на шоссе номер 295, потом проехать совсем немного по шоссе номер 395, пересечь Потомак и подняться по бульвару Арлингтон.

Через пятнадцать минут Каллахэн увидел в зеркале заднего вида мигающие огни на крыше полицейской машины. Какое-то время он думал, что патруль проедет мимо, но бело-черный крейсер начал прижимать лимузин к обочине.

Этого не может быть. Однако – насколько мог видеть Дэнни сквозь пелену дождя – других машин поблизости не было. Какого черта?

Ну да, он на десять миль в час превысил максимальную скорость, но полицейский должен был заметить правительственные номерные знаки и отцепиться. Какой-нибудь новичок с гонором? Каллахэн с наслаждением поставил бы его на место. Но Хилдрет непредсказуем: может так статься, он рассердится, обвинит Дэнни в превышении скорости, хотя обычно он всегда давал понять, что благодарен водителю за то, что тот так быстро отвозит его домой – ценит его «grande vitesse».[33] Именно это выражение употребил как-то раз Хилдрет; вернувшись домой, Каллахэн посмотрел его значение в словаре. Но никому не нравится, когда его останавливает дорожная полиция. Быть может, Хилдрет постарается свалить всю вину на водителя, и в служебной характеристике Каллахэна появится черная отметка.

Каллахэн свернул на обочину. Патрульная машина остановилась сразу же за лимузином.

К водительской двери подошел полицейский в блестящем от дождя синем плаще. Каллахэн нажал на кнопку, опуская стекло.

– Вы знаете, с какой скоростью ехали?

Каллахэн протянул полицейскому две карточки, запаянные в пластик.

– Проверьте их, и вы пожалеете о том, что находитесь здесь.

– О, извините, я понятия не имел.

Казалось, полицейский был искренне смущен, но это было странно – его едва ли можно было назвать новичком. Лет сорока, с расплющенным боксерским носом и тонким шрамом на подбородке.

– В следующий раз внимательнее смотрите на номера, – скучающим, снисходительным тоном посоветовал Каллахэн. – Если увидите префикс SХТ – это значит, перед вами машина высокопоставленного федерального чиновника.

Полицейский оторвал листок бумаги.

– Я стираю это происшествие из своих архивов. Надеюсь, вы последуете моему примеру, а?

– О чем речь.

– Вы на меня не в обиде? – с легкой тревогой в голосе спросил полицейский, протягивая руку в салон. – Я с уважением отношусь к вашей работе, ребята.

Вздохнув, Каллахэн все же решил пожать протянутую руку – которая, как это ни странно, протянулась мимо его пальцев к запястью. Он ощутил боль укола.

– Черт!

– Извини, дружище, – сказал полицейский. – Мой перстень-печатка, черт бы его побрал.

Но он и не подумал убрать руку.

– В чем дело, мать твою? – возмутился Каллахэн.

Внезапно он почувствовал странную слабость.

Мужчина в синем дождевике просунул руку в окно и открыл запор. Он потянул дверь на себя.

Каллахэн был озадачен, даже взбешен. Он попытался что-то сказать… но, не смог издать ни звука. Он захотел оттолкнуть наглеца… но, когда попробовал поднять руку, ничего не произошло. А когда дверь открылась, он едва не вывалился из нее, словно куль с песком. Он не мог пошевелить и пальцем.

– Спокойнее, парень, – снисходительно рассмеялся мужчина в дождевике.

Он успел подхватить Каллахэна, прежде чем тот свалился на землю, и запихнул его обратно в машину, но только на место рядом с водителем.

Бессильно раскрыв рот, Каллахэн смотрел на то, как мужчина сел за руль.

Замигала синяя лампочка внутренней связи, и из маленького громкоговорителя послышался трескучий голос:

– Дэнни! Черт побери, что происходит?

Хилдрет, отделенный матовым стеклом, начал беспокоиться.

Мужчина в синем дождевике нажал кнопку на приборной панели, блокируя задние двери лимузина. Затем он плавно выехал на шоссе и повернул к Арлингтонскому мемориальному мосту.

– Готов поспорить, ты ломаешь голову, что это такое, – дружелюбно обратился лжеполицейский к Каллахэну. – Эта штука называется анектин. Нейро-мышечная блокировка. Используется в хирургии. Иногда ее вводят вместе с наркозом, чтобы пациент не дергался на операционном столе. Своеобразное ощущение, правда? Вроде бы ты в полном сознании, но не можешь пошевелиться, мать твою. Диафрагма поднимается и опускается, сердце качает кровь, ты даже можешь моргать. Но все мышцы, подчиняемые сознательным командам мозга, бездействуют. И еще один плюс: анектин включается в обмен веществ, и его чертовски сложно обнаружить в организме, если не знать наперед, что искать.

Мужчина нажал кнопку управления стеклами, частично опуская окна задних дверей. Устройство внутренней связи снова затрещало, и он выключил звук.

– Твой пассажир не может взять в толк, почему мы опустили стекла в такой проливной дождь, – заметил он.

Черт побери, что происходит?

Каллахэн собрал всю свою силу воли для того, чтобы поднять указательный палец на правой руке. Он напрягся до предела, словно выжимал тяжесть, втрое превосходящую вес его тела. Палец едва заметно задрожал – и все. Он был беспомощен. Совершенно беспомощен. Он видел. Слышал. Но не мог двигаться.

Лимузин приблизился к Мемориальному мосту, на котором почти не было машин, и вдруг сидевший за рулем мужчина вжал в пол педаль акселератора. Мощный двигатель в триста лошадиных сил взревел, и лимузин рванул вперед, пересекая по диагонали двухполосную проезжую часть на мосту. В матовое стекло, отделявшее пассажирский салон, яростно застучали кулаком, но водитель не обратил на это внимания. Тяжелая бронированная машина пробила ограждение и, пролетев по воздуху, упала в реку.

Удар о воду оказался гораздо сильнее, чем ожидал Каллахэн. Дернувшись вперед, он повис на ремнях безопасности. Что-то хрустнуло; вероятно, сломалось ребро. Но сиденье водителя бронированного лимузина было оснащено ремнями безопасности с четырьмя точками фиксации, какие используются на гоночных автомобилях. Каллахэн понял, что для мужчины в синем дождевике перегрузка не превысила безопасных значений. Машина начала быстро погружаться в бурлящие глубины Потомака. Каллахэн увидел, что водитель быстро отстегнул свои ремни безопасности и опустил стекло. Затем, отстегнув ремни Каллахэна, он перетащил его за руль.