Зато его кузен, Гней Корнелий Долабелла, претор в 81 году, хотя симпатии сближали его с марианистами, был осужден тем же жюри за лихоимство, совершенное им во время его проконсульского управления Сицилией: но на этот раз обвинителем был Марк Эмилий Скавр, сын Метеллы от первого брака и, следовательно, приемный сын Суллы. У молодого человека были личные причины преследовать Долабеллу, потому что последний выступил обвинителем его отца пятнадцать лет назад. И если Долабелла был приговорен к изгнанию, то это только потому, что равновесие было противоположным равновесию предыдущего процесса, а также потому, что его легат Гай Веррес, скомпрометировавший себя в страшной истории изнасилования в Лампсаке, свидетельствовал против него — беспрецедентный случай в Риме.
Другие постоянные суды, которые Сулла организовал или реорганизовал, были менее заметными, однако это не означает, что все они были менее политическими. Прежде всего речь идет о тех, которые были призваны признать обвинения в электоральных оскорблениях и коррупции. В отношении преступления за оскорбление величества (которое нам кажется по меньшей мере любопытным в республиканском режиме), в основном в сулланском законодательстве речь шла о преследовании злоупотреблений властью магистрата, поскольку они мешали институционному функционированию и задевали достоинство Города. Любопытный пример дает нам процесс, возбужденный в 66 году бывшим трибуном плебса Гаем Корнелием, продемонстрировавшим большую принципиальность в исполнении своей должности и вызвавшим, следовательно, враждебность сенаторской аристократии. В частности, он представил проект закона, направленного на необходимость сделать обязательным голосование народа, когда хотели кого-нибудь освободить от законного принуждения: до сих пор сенат практически сохранял за собой возможность давать согласие на эти льготы тем из своих, которые нравились, и это естественно: для уменьшения его власти требовалась комшдиальная процедура (которая в любом положении была предусмотрена в старом законодательстве). Сенаторская аристократия склонила другого трибуна, Публия Сервилия Глобула, выступить против закона Корнелия. В день оглашения проекта народу, когда публичный глашатай под диктовку секретаря суда начал сообщать содержание текста, Глобул, используя свое право заступничества (которое к этой дате трибуны восстановили), запретил секретарю-глашатаю продолжать. Но Корнелий, захватив дощечки, на которых был написан текст, стал читать сам. Присутствовавший на собрании консул был возмущен: он запротестовал, что это незаконно, и так как некоторые оскорбляли его и намеревались ударить, то приказал, чтобы остановили зачинщиков. Но толпа была настроена враждебно: ликторов избили, разодрали фасции, в них начали лететь камни. Обезумевший от оборота, который принимали события, Корнелий немедленно прервал собрание. В дальнейшем предложение снова стало предметом очень живых обсуждений, но больше не заговаривали об этих инцидентах. Корнелий продолжал предлагать тексты, уменьшающие привилегии сената (в частности, восстанавливающие правило кворума по этому вопросу освобождений). Но в следующем году он был обвинен в неуважении величества. Свидетельствовать против него пришли все самые могущественные: таким образом увидели шествие Квинта Гортензия, Квинта Лутация Катулла, Квинта Цецилия Метелла Пия и Марка Лициния Лукулла, которые с удивительным единодушием подтвердили, что они сами видели и слышали, как Корнелий брал дощечки и пробовал читать публично тексты, что, по их мнению, было беспрецедентно и наносило смертельный удар по праву заступничества трибунов. Во всяком случае, несмотря на добродетельную защиту прерогатив трибунов самыми уважаемыми аристократами (и всеми сторонниками Суллы), Корнелий, защищаемый Цицероном, теперь в присутствии Глобула, который изменил мнение, был оправдан.
Теоретически из ведения этого заседания исходит государственная измена, совершенно исключительный пример которой сохранили юридические анналы той эпохи. В самом деле, в 64 году Цезарь играл важную роль в уголовном процессе, направленном против бывших сторонников Суллы, которые получили вознаграждение за головы проскрибированных: ему удалось добиться осуждения двух второстепенных лиц: Луция Лусция и Луция Беллиена; зато он потерпел поражение, когда речь зашла о Каталине, потому что если аристократия и могла позволить осудить несколько слишком заметных второстепенных фигур, не могло быть вопроса, чтобы позволить свалить своего для отмщения проскрибированных. Тогда Цезарь сменил тактику и таким образом возбудил процесс о государственной измене против старого сулланского сенатора, но по фактам тридцатисемилетней давности и в соответствии с процедурой, по крайней мере, архаичной: Гай Рабирий в декабре 100 года убил своими руками трибуна плебса Луция Апулея Сатурнина, против которого сенат только что принял решение крайней необходимости. В этом процессе все карикатурно, начиная с обвинения в таких давних фактах и кончая защитой, в которой Цицерон играл на патетике наказания, грозившего его клиенту (но в которое никто не верил); но не в самой процедуре, которая не напоминала фантазии, по мере того как процесс сначала слушался перед двумя судьями, назначенными претором, прежде чем был передан на апелляцию народу на Марсовом поле. Так, единственным прецедентом процесса подобного рода был суд над Горацием, убийцей своей сестры, чья историчность была спорной даже для римлян. Но Цезарь хотел придать этому делу как можно больше звучания и не отдавать его на рассмотрение постоянного суда, созданного Суллой, где, опыт предыдущих процессов ему это уже показал, солидарность аристократов играла еще очень большую роль. Во всяком случае, осужденный двумя судьями (самим Цезарем и его кузеном Луцием Цезарем), Рабирий сразу же подал апелляцию, и он был бы, без сомнения, осужден во второй раз, если бы претор Квинт Цецилий Метелл Целер, бывший авгуром, не приказал внести военный штандарт Яникуля, что, как следствие, требовало немедленную остановку комиций. Все осталось на своих местах, потому что обвинитель Тит Лабиен не пошел дальше: политический урок оказался достаточным.
Малозначительным было в годы, последовавшие за реорганизацией Суллы, жюри, призванное бороться с электоральной коррупцией, не потому что законодательству удалось повысить нравственность политической жизни, но, очевидно, равновесие тенденций было достаточно стабильным, чтобы, много говоря об этом, никогда не доводить дело до процесса. Зато все изменилось при цензуре 70 года: многие сенаторы были вычеркнуты из сенаторских списков, и одним из лучших способов найти свое место не был ли тот, когда заставляют осудить выбранного в магистратуру и занять его место? Таким образом видно, что в последующие годы множатся процессы (они вызывают размах феномена), множатся и законы, призванные встать на пути коррупции, все более и более организующейся. Одним из последних стал закон, представленный Цицероном во время его консулата в 63 году, который добавлял к предусмотренному предыдущими законами наказанию (штраф и окончательное запрещение быть кандидатом в магистратуру) изгнание на десять лет. Но едва он заставил проголосовать за этот закон, как Цицерон был приглашен защищать Луция Луциния Мурену, сына легата Суллы в Азии, обвиненного в интриге своим незадачливым конкурентом, знаменитым юрисконсультом Сервисм Сульпицием Руфом, которому в этом случае помогал молодой Катон. Оратор выкрутился и вытащил своего клиента из этого трудного дела с чрезвычайным блеском, и до сих пор смакуют пассажи, где он, автор знаменитых стихов: Cedant агша togae, concedat laurea laudi (лавр склоняется перед заслугой), празднует превосходство военного искусства над правоведением, или жестоко иронизирует над теми, кто, в отличие от всех разумных людей, стремится использовать в своем существовании наставления философии (стоицизма).
Три других курса правосудия были учреждены Суллой для преступлений, природа которых до него не казалась относящейся к этому типу процедуры. Прежде всего речь идет о тех, к кому относились вообще уголовные дела, и более конкретно городского насилия, потому что статья специально рассматривала гангстеризм и давала разрешение на преследование «любого с намерением убить или своровать». Но был здесь также вопрос об убийстве (в частности отравлении) и отцеубийстве. Во всех случаях более новым было учреждение постоянного правосудия, чем кодификация наказаний, которые в некоторых случаях исходили из традиций. Таким образом, наказание за убийство отца, от которого Цицерону удалось спасти Секста Росция-сына, оставалось неизменным: избив осужденного, его голову оборачивали шкурой волка, на него надевали башмаки с толстыми деревянными подошвами, заворачивали в мешок из бычьей кожи или других животных и относили к Тибру, куда опускали на колеснице, запряженной двумя черными быками. Таким образом был казнен в 101 году некто Публий Маллеол, первый римлянин, осужденный за убийство своей матери, как говорят наши источники. В большинстве других случаев, относящихся к этому закону, то есть практика магии и отравления (даже в убийствах из-за любви), добровольные аборты, увечения (кастрация и, вероятно, также обрезание), поджог, — наказанием было лишение «воды и огня», так же, как и для сенатора (магистрата или судьи), который позволил бы приговорить невиновного, согласившись с ложными показаниями или подкупом.
