Со своей стороны, Югурта, которому дали знать о возможной мирной конференции с римлянами, объявил своему тестю, что тот волен создавать видимость переговоров обо всем, что он хочет, но важно, чтобы эта комедия послужила причиной поимки Суллы лично. По тому, что известно (благодаря Саллюстию), Бокх еще долго колебался, раздумывая, чью сторону принять. Накануне дня, назначенного для генеральной встречи, он еще не знал, какой шаг предпримет. И уже ночью послал за Суллой, дабы объявить, что он сдаст ему Югу рту, и разработать план западни. Он расставил вооруженных людей вокруг маленькой возвышенности, на которую прибыл раньше Югурты. Последний, сопровождаемый небольшим эскортом, в свою очередь достиг этой высоты, но по сигналу, данному Бокхом, эскорт уничтожили солдаты, находившиеся в засаде. Югурта был схвачен и сдан Сулле.

С пленением царя Нумидии закончилась Африканская война: почести за эту победу достанутся Марию. Но политические распри, которыми было отмечено назначение различных руководителей этой африканской экспедиции, тем не менее не стихли, вовсе нет. В Риме многие полагали, что Марий только и делает, что присваивает урожай, собранный другими. На волне скандалов, разразившихся в связи с коррупцией, использовавшейся Югуртой, Марий заставил доверить командование ему. Он представлялся как «новый человек», обладающий компетенцией и честностью и обещающий римлянам привести их к победе теперь, когда они освободились от «жадности, невежества и спеси» (представителей знати). Но ситуация в Африке по его прибытии складывалась неплохо, и он был слишком хорошо осведомлен, чтобы этого не знать: консул 109 года Квинт Цецилий Метелл, у которого он был легатом, взял ситуацию в свои руки, реорганизовав армию, заняв основные стратегические пункты, принуждая Югурту укрыться на границах с пустыней. Новый факт, перед которым оказался Марий, был союз, который нумидиец заключил с Бокхом. Но в Риме, в сенатских кругах, считали, что дело уже практически урегулировано: сенат дал согласие Квинту Цецилию Метеллу отпраздновать триумф; по этому случаю последний взял второе прозвище — Numidicus (Нумидийский), которое, в соответствии с традицией, ставшей обычной во II веке до н. э. и систематической в его роду, ясно демонстрировало, что он берет на себя честь в одерживании решающих побед.

Римская знать, не приветствовавшая демагогической кампании Мария, не простившая ему командования Африканской армией, которое принадлежало Метеллу, заявляла, что настоящим победителем Югурты был не Марий — хороший, но несколько ограниченный солдат, а Сулла — тот, кто смог раскрыть до конца интриги варваров и кто, чтобы преуспеть в этом, не колеблясь, отправился во вражеский стан с риском быть убитым; тот, чьи компетенция и смелость командующего конницей обеспечили победы римских армий; наконец, тот, кто хорошо понимал, что мир никогда не был бы обеспечен, если бы не мешали нумидийскому принцу поднимать туземные народы, и кто, таким образом, предоставил средства схватить его. Конечно, сам Сулла сумел извлечь пользу из этой полемики: он приказал выгравировать печатку на перстне, которая представляла Бокха, сдающим Югурту. Монета, выпущенная в 56 году его сыном Фавстом, воспроизводит эту сцену (рис. 4): на обратной стороне (несколько на заднем плане) — Сулла в одежде магистрата, сидящий в профиль (влево) на эстраде. С одной и другой стороны немного ниже (на переднем плане) две коленопреклоненные личности. Слева протягивает Сулле оливковую ветвь царь Бокх, справа, напротив Бокха, с руками, связанными за спиной, — Югурта.

Сулла не упускал случая использовать этот личный знак, отстаивая, таким образом, не только частицу своей славы, но также свою, в некотором роде, политическую принадлежность, что делало из него приверженца очень могущественных Цецилиев Метеллов.

С очевидностью проявилось также то, что этот подвиг значительно послужил пропаганде Суллы: царь Бокх, став верным другом Рима и, в частности, Суллы, через несколько лет побудил установить на Капитолии монументальный ансамбль, представляющий Победы, несущие трофеи, и группу позолоченных статуй, воспроизводящих сцену пленения Югурты. Еще раз Марий и его приверженцы расценили этот жест как направленный лично против него, — что, возможно, и не было неправдой, — и постарались, чтобы монумент исчез. В лоне Рима уже усиливалось напряжение между соперничающими фракциями, и обстановка обострилась бы еще больше, если бы не разразилась гражданская война, которая отвлекала сознание от этих внутриполитических свар. Однако когда в 87 году Сулла отправился сражаться с Митридатом, Гай Марий но возвращении в Рим па этот раз получил возможность разрушить явное свидетельство славы своего врага. Но он не смог уничтожить памяти, и весьма знаменательно, что подтверждение этому находят па монете, отчеканенной более чем через пятьдесят лет после событий.

Наконец, этот эпизод африканской войны имел успех потому, что нашел отклик в народных слоях Рима: в конечном итоге история пленения Югурты представляется меньше всего как акт предательства, скорее как финальный эпизод беспощадной дуэли между двумя исключительными лидерами. Простое сражение, которое противопоставляет лидеров, является у римлян так же, как и у многих других народов, традицией, даже если источники, которыми мы располагаем, имеют тенденцию преуменьшать этот военный аспект, настаивая на факте, что единение обеспечивало превосходство римских армий. На самом деле, бесспорно, римляне покорили мир, потому что они применяли нормы сражения, которые основывались па согласованности сражающихся. Но не нужно упускать из виду то, что в любой армии индивидуальная доблесть прославляется и оценивается, и первое качество полководца — это умение сражаться. Со времен сражения Горациев и Куриев римская военная история подпитывается индивидуальными подвигами, расцвечивая военную мифологию, которую всегда использовали полководцы, чтобы укрепить моральный дух и преданность своих войск.

Конечно, в случае борьбы между Югуртой и Суллой условия несколько отличаются, потому что в действительности речь идет не о сражении на открытом поле с равным оружием. Но схема почти такая же: речь идет о настоящей стратегической дуэли, во время которой Сулла сам должен был парировать удары, которые могли быть смертельными. Что касается результата, он такой же, как и в простом сражении, с той разницей, что Сулла захватил больше, чем жизнь — своего противника, он его пленил сам. И легко понять, каким образом противники Мария могли использовать этот эпизод. Проведя закованного Югурту во время церемонии триумфа и в конце дня казнив его, Марий в некотором роде присвоил себе добычу, которая не должна была ему принадлежать.

Благодаря этому подвигу, а также политической эксплуатации его в Риме, Сулла за короткое время приобрел исключительный статус.

В данный момент, несмотря на досаду, вызванную историей с печатью, Марий, который, несомненно, был лишен проницательности и во всяком случае еще не думал, что слава Суллы могла бы затмить его собственную, прибег к услугам молодого человека. Нужно сказать, что в Риме было неподходящее время для обсуждения вопросов первенства: один из двух консулов 105 года, Гней Маллий Максим, и проконсул Квинт Сервилий Цепион потерпели кровопролитное поражение от германских и кельтских племен, захвативших Галлию в поисках земель, чтобы там обосноваться: в силу того, что консулы оказались неспособны ладить друг с другом, — ведь тот и другой надеялись заполучить всю славу от победы, которую, они считали, легко одержат, разбили свои лагеря отдельно друг от друга перед лицом противника, истребившего оба лагеря один за другим 6 ноября 105 года при Оранже. Потери были значительными: 80 000 солдат, 40 000 армейских слуг. И главное, теперь оказалась открытой дорога на Италию для мощной германо-кельтской миграции, представлявшей массу от 250 000 до 300 000 мигрантов, из которых примерно 80 000–100 000 было боеспособных.